- О-ля-ля! Привет, Кузен. Нынче будет славная музыка! - Голосок у него резкий и пронзительный.
- Левша! - восклицает спутник Пина. - А где, черт возьми, остальные?
Человечек идет им навстречу, потирая руки.
- Три грузовика, три набитых солдатами грузовика едут по проселочной дороге. Их засекли нынче утром, и навстречу им отправился весь батальон. Скоро начнется концерт.
На человечке матросская курточка с капюшоном из кроличьего меха, прикрывающим его лысый череп. Пин решает про себя, что это, наверно, гном, живущий в лесной хижине.
Великан поглаживает усы.
- Хорошо, - говорит он, - надо бы и мне сходить пальнуть разок-другой.
- Если только успеешь, - замечает человечек. - Я остался приготовить обед. Уверен, что к полудню они закончат бой и вернутся.
- Мог бы присмотреть за мулом, раз уж ты здесь остался, - ворчит великан. - Если бы я его не встретил, он ушел бы к морю.
Человечек привязывает мула и смотрит на Пина.
- А это кто такой? Ты сделал сыночка, Кузен?
- Я скорее сдох бы! - отвечает великан. - Этот паренек устраивает вылазки с Красным Волком и отстал от него.
Не совсем точно, но Пин рад, что его так представили. Пожалуй, великан сделал это нарочно, чтобы придать ему больше веса.
- Ну вот, Пин, - говорит он, - это Левша, повар в отряде. Относись к нему с почтением, потому что он старше тебя и потому что иначе ты не получишь добавки.
- Послушай-ка, новобранец революции, - говорит Левша, - ты способен почистить картошку?
Пину хотелось бы ответить какой-нибудь непристойностью - просто так, ради первого знакомства, - но он как-то сразу не находится и говорит:
- Я-то? Конечно.
- Вот и чудесно. Мне как раз нужен поваренок, - говорит Левша. - Погоди, я схожу за ножами. - И он скрывается в сарае.
- Он правда твой кузен? - спрашивает Пин у великана.
- Нет, Кузен - это я, меня все так зовут.
- И я?
- Что и ты?
- Я тоже могу тебя звать Кузеном?
- Разумеется. Имя как имя, не хуже других.
Пину это нравится. И он решает сразу же попробовать:
- Кузен! - окликает он.
- Чего тебе?
- Кузен, для чего сюда идут грузовики?
- Чтобы спустить с нас шкуру. Но мы встретим их и сами спустим с них шкуру. Такова жизнь.
- Ты тоже пойдешь, Кузен?
- Конечно. Надо идти.
- А у тебя ноги не устали?
- Вот уже семь лет, как я хожу и сплю в сапогах. Даже если я умру, то умру в сапогах.
- Семь лет не снимать сапоги! Разрази меня гром, Кузен, а у тебя не воняют ноги?
Тем временем вернулся Левша. Но он принес не только ножи для чистки картошки. На плече у него сидит птица, которая бьет подрезанными крыльями. За ногу птица привязана цепочкой, словно она - попугай.
- Что это? Что это? - кричит Пин и подносит палец к клюву птицы. Птица вращает желтыми глазами и моментально клюет его в палец.
Левша хохочет.
- Что, сразу убрал руки, товарищ! Берегись, Бабеф - сокол мстительный.
- Где ты его взял, Левша? - спрашивает Пин, который все больше убеждается, что не следует доверять ни взрослым, ни их животным.
- Бабеф - ветеран нашего отряда. Я вынул его из гнезда, когда он был еще птенцом. Он тотем, талисман нашего отряда.
- Было бы лучше, если бы ты оставил его на свободе и дал ему сделаться хищной птицей, - замечает Кузен. - Ничего себе талисман. Он приносит несчастье, почище любого монаха.
Но Левша подносит ладонь к уху и делает им знак помолчать.
- Та-тата… Слышите?
Они прислушиваются: внизу, в долине, раздаются выстрелы. Автоматные очереди и несколько взрывов ручных гранат.
Левша бьет по ладони кулаком и визгливо хихикает.
- Ну вот, ну вот, я же говорил, что от нас никто не уйдет. Мы всем им продырявим черепушки.
- Ладно. Если будем сидеть здесь, не больно-то много мы их продырявим. Я схожу взглянуть, как там, - говорит Кузен.
- Погоди, - останавливает его Левша. - Не хочешь каштанов? Осталось с утра. Джилья!
Кузен резко поднимает голову.
- Кого это ты зовешь? - спрашивает он.
- Жену, - отвечает Левша. - Она здесь со вчерашнего вечера. В городе за ней охотится "черная бригада".
Действительно, в дверях сарая появляется женщина с обесцвеченными перекисью волосами, еще молодая, хотя и малость потрепанная. "Вот уж никогда не подумал бы, что у Левши такая молодая и такая хорошенькая жена", - думает Пин.
Кузен хмурит брови и поглаживает усы.
- Привет, Кузен! - говорит женщина. - Я к вам переселилась. - И она идет к ним, засунув руки в карманы: на ней брюки и мужская рубашка.
Кузен бросает взгляд в сторону Пина. Пин понимает: даже здесь невозможно избавиться от этих проклятых женщин; если все начнут таскать баб в отряд - добра не жди. И Пин горд оттого, что у него с Кузеном есть свои тайны - тайны, касающиеся женщин, - и что они понимают друг друга с одного взгляда.
- Ты принесла с собой хорошую погодку, - говорит Кузен с некоторой горечью и, стараясь не смотреть на нее, показывает на долину, где все еще слышны выстрелы.
- А какой тебе надо погоды? - вмешивается Левша. - Послушай, как поет станковый. А огнеметы! Ну и бардак! Джилья, дай ему миску каштанов, он хочет идти вниз.
Джилья смотрит на Кузена со странной улыбкой. Пин замечает, что глаза у нее зеленые и что шеей она поводит совсем как кошка.
- Нет времени, - бросает Кузен. - Мне действительно пора идти. Готовьте обед. Не робей, Пин.
Он удаляется с накидкой, свернутой в скатку, и автоматом наперевес.
Пину хотелось бы догнать Кузена и не отставать, но у него ломит кости после всех приключившихся с ним передряг, да и выстрелы в долине наводят на него страх. Наверно, неплохо было бы остаться здесь, с Левшой и его женой. Пин не возражал бы, если бы они оказались гномами, живущими в одинокой хижине посреди леса, он стал бы их приемным сыном и разговаривал бы с феями. Но у человечка в матросской курточке вид какой-то вредный и зловещий, как и у хмурого, сердитого сокола, сидящего у него на плече. Жена человечка все время про себя усмехается, а ее муж этого даже не замечает. Пину хочется сказать: "Смотри, Левша, разрази меня гром, на твоем месте я не больно-то доверял бы этой женщине".
- Ты чей, мальчуган? - спрашивает Джилья и проводит рукой по его густым взъерошенным волосам. Пин резко отстраняется: он не выносит женских ласк. К тому же ему не нравится, когда его называют мальчуганом.
- Твой сыночек. Разве ты не заметила, что нынче ночью кой-кого родила?
- Здорово сказано! Здорово! - каркает Левша. Он точит нож и приводит этим сокола в ярость. - У партизана никогда не спрашивают: ты чей? Ответь ей: я сын пролетариата, моя родина - Интернационал, моя сестра - революция.
Пин смотрит на него искоса и подмигивает.
- Что? Ты тоже знаешь мою сестру?
- Не обращай на него внимания, - говорит Джилья. - Он всем в отряде задурил голову перманентной революцией. Комиссары и те против него. Троцкист - вот что говорят они ему, троцкист.
"Троцкист" - еще одно новое слово.
- А что это значит? - спрашивает Пин.
- Сама толком не знаю, - отвечает Джилья, - но слово это к нему вполне подходит: троцкист!
- Дура! - кипятится Левша. - Я не троцкист! Если ты явилась сюда, чтобы злить меня, то я мигом отправлю тебя назад в город, в лапы к "черной бригаде".
- Мерзкий эгоист! - огрызается Джилья. - Из-за тебя…
- Цыц! - прикрикивает на нее Левша. - Дай послушать. Почему больше не поет станковый?
Действительно, станковый, который все время строчил не умолкая, вдруг замолчал.
Левша озабоченно смотрит на жену.
- Что там произошло? Кончились боеприпасы?
- …Или убили пулеметчика, - с опаской замечает Джилья. Оба прислушиваются, потом переглядываются, и на их лица возвращается злоба.
- Так что же? - спрашивает Левша.
- Я говорила, - срывается на крик Джилья, - что из-за тебя я месяцами места себе не находила от страха, а теперь ты не желаешь, чтобы я здесь скрывалась.
- Сука! - кричит Левша. - Сука! Если я ушел в горы, то только потому… Ну вот! Опять заработал!
Станковый пулемет снова бьет короткими редкими очередями.
- Слава богу, - говорит Джилья.
- …только потому, - вопит Левша, - что я не мог больше жить с тобой дома: противно было глядеть, что ты вытворяешь!
- Ах так? И когда только война кончится? Когда же наконец опять начнут ходить корабли и я буду видеть тебя не чаще двух-трех раз в год?.. Скажи-ка, что это за выстрел?
Левша озабоченно прислушивается.
- Вроде бы миномет…
- Наш или ихний?
- Дай послушать. Стреляют с той стороны. Ихний.
- С этой стороны - и вдоль долины. Это - наши.
- Тебе только бы поспорить. О чем я думал, когда с тобой связался! Ну конечно, наши… Слава богу, Джилья, слава богу.
- А что я тебе говорила! Троцкист - вот ты кто! Право слово, троцкист!
Пин упивается, теперь он в своей стихии. В переулке супружеские ссоры, случалось, тянулись целый день, и он часами слушал их под окном, словно радио, стараясь не пропустить ни одной реплики; время от времени он вмешивался в перебранку, выкрикивая какую-нибудь шуточку, да так громко, что ссорящиеся замолкали, а потом оба свешивались с подоконника и набрасывались на него.
Тут все это гораздо лучше: посреди леса, под аккомпанемент выстрелов и с новыми, смачными словечками.
Теперь все затихло, сраженье в долине, видимо, закончилось; супруги сердито переглядываются, но молчат.