***
Все знают этот дурацкий анекдот. Я, во всяком случае, отлично знаю. Суть такова. Попугай надоел своими воплями, и его посадили в холодильник. На другой день кто-то открывает дверцу: "Ой, кто это?" А тот, весь в сосульках и изморози, отвечает хрипло: "Пингвин, твою мать!".
Но Кате Зонтиковой, вероятно, не доводилось слышать сей идиотской истории. Поэтому она кокетливо объяснила:
- Виктор Сергеевич, какой же это пингвин? Скажете тоже, правда. Это библиотечный попугай.
- Библиотечный, - хмыкнул Милосадов. - Это что же, порода такая?
- Ах, ах, ах! - сказала Катя Зонтикова, выгибаясь. - Ах, Виктор Сергеевич, вы шутите!
- Ну а что не пошутить, пока молоденький? - удивился Милосадов, одновременно охватив ее всю одним цепким взглядом. - А зовут как?
- Соломон Богданыч.
- Господи! - снова изумился Милосадов. - Что за дурацкое имя!
Не хотелось с самого начала портить отношения, а то бы я ему, конечно, врезал.
Лично я своим именем горжусь. И появилось оно не просто так, а, как все в мире, имеет свою историю.
Тыщу лет назад, то есть буквально на другой день после того как Калабаров завел себе двух молоденьких птичек (одна - моя незабвенная Лидушка, другая - ваш покорный слуга), он пошел в баню. И в парилке познакомился с голым человеком без опознавательных знаков. Человек назвался Николаем Ивановичем, а когда стали одеваться, он, к изумлению Калабарова, извлек из шкафчика мундир майора внутренних войск - форму, чрезвычайно хорошо Юрию Петровичу знакомую по временам недавно завершившейся отсидки.
Но это не помешало их банному приятельству. За пивом разговор вился прихотливо и забрел на ономастику. Калабаров поведал малоосведомленному майору, что есть имена славянских корней - Славомир или Владимир. Много греческих - Андрей, например, равно как и Василий. Встречаются советского извода ранних годов: к примеру, Порес, что расшифровывается как "Помни решения съезда"; Лелюд - "Ленин любит детей" или даже Кукуцаполь, что вопреки явно мексиканской форме сохраняет яркое социалистическое содержание: "Кукуруза - царица полей".
"А остальные преимущественно библейского происхождения, - заключил Калабаров. - Что, еще по одной?"
"Это как же вы говорите - библейского?" - настороженно спросил майор внутренней службы Николай Иванович.
"Ну как. Из Библии".
"А Библию кто написал?" - совсем уж враждебно скрупулезничал майор.
"Библию создавали на протяжении многих веков", - завел было Калабаров, но тот перебил:
"Не надо крутить. Евреи ведь писали, да? - Мне бабушка говорила".
"Ну разумеется, - недоуменно кивнул Калабаров. - Если Библия в своей основе - это история еврейского народа, то кто, спрашивается, мог еще ее написать?"
"И какие же это имена?"
"Пашка да Венька. Захар да Михаил. Иван да Марья. Ну и еще миллион".
Его слова произвели на майора самое неприятное впечатление. Он совсем закаменел и спросил сипло: "Ты что ж это хочешь сказать? Что Иван - еврейское имя?"
"Еврейского происхождения", - поправил Калабаров.
"Мое имя - еврейское?!" - бушевал майор, стуча по столу воблой.
В итоге Калабаров был вынужден отбиваться кружкой, и, по его словам, если б не лагерные уроки, пришлось бы туго.
Вот из какой истории родилось мое имя.
"Еврейского в тебе ровно столько же, сколько во мне, - рассуждал Калабаров. - Но назло глупым антисемитам нарекаю тебя Соломоном Богдановичем. Да сольются в тебе два духа народных, и будешь ты, по сравнению с теми, в ком один, умнее вдвое!.."
***
- Вот уж нашли, - покачал головой директор. - Ерунда какая-то! Могли бы Зорькой, например. Или, скажем, Звездочкой…
- Это же не лошадь, - кокетливо урезонила его Катя, перебирая ключи. - И как же Звездочкой, когда это мужчина? Пожалуйста, Виктор Сергеевич. Вот ваш кабинет.
- Богадельней попахивает, - заметил Милосадов, поводя носом. - Ничего, мы эту казенщину поправим… Вы, Катя, вот что. Обегите всех. Надо же и дело начинать. В половине пятого общее собрание трудового коллектива. Подождите, а попугай-то ваш…
- Соломон Богданыч, - уточнила Зонтикова.
- Вот-вот, Богданыч… Ему в кабинет можно?
- А как же! - удивилась она. - Тут его самое место было. Когда с Юрием Петровичем случилось, после похорон кое-какие вещи жена с дочкой забрали: пепельницу, старую трубку, книги, бумаги, еще что-то по мелочи. Хотели и Соломон Богданыча увезти, но мы…
- Да, да! - нетерпеливо оборвал Милосадов. - Молодцы. Но куда ж он здесь, простите… как бы точнее выразиться…
И пошевелил пальцами, подыскивая подходящее слово.
Но Зонтикова уже поняла суть вопроса и рассказала ему про Ficus altissima.
- Ишь ты! - удивился Милосадов. - Какой разумник!
- Прежде у Соломон Богданыча еще подружка была, - щебетала Зонтикова. - Сколько лет не разлей вода! Бывало, сядут друг против друга на стеллаж - уж и тю-тю-тю, и сю-сю-сю, и головками прижимаются, и целуются, и перышки друг другу чистят. А года три назад недоглядели. Калабаров зашел в кабинет - и прикрыл дверь. Не слышал, что Лидушка за ним во весь дух мчится. Ну и не успела отвернуть - со всего разлета об филенку.
- И что?
- Да что, - вздохнула Зонтикова. - Они ведь нежные. В руки возьмешь - господи, в чем душа-то держится. Что им надо: чуть стукнулась, - и готово.
- Елки-палки! - сказал Милосадов. - Что ж такое у вас: куда ни сунешься, всюду покойники.
Катя Зонтикова развела руками и вышла, напоследок с улыбкой оглянувшись.
***
Ровно в половине пятого Милосадов вошел в читальный зал, где, по его разумению, должен был собраться коллектив вверенного ему учреждения.
Он еще не знал, но на самом деле общие собрания происходили в другом помещении: чтобы неизбежный шум-гам не препятствовал отважным читателям бороздить книжные моря; а комната хоть и меньше зала, но все прекрасно рассаживались.
Каково же было удивление Виктора Сергеевича, обнаружившего зал почти совершенно пустым: только за одним из столов сидела девушка над книгой.
- Что за безобразие! - громко сказал Милосадов. - Где же остальные?
Девушка подняла на него взгляд карих глаз и ответила растерянно:
- Я не знаю.
- Ах, вы не знаете! - иронично воскликнул Милосадов. - Фамилия!
- Полевых, - пролепетала девушка. - Светлана Полевых. Но я…
- Немедленно пригласите всех работников библиотеки! - отчеканил Милосадов. - Я не потерплю такого разгильдяйства. Сказано: в половине пятого, значит, в половине пятого - и ни минутой позже!
Но, когда она поднялась, прижимая к груди руки и испуганно на него глядя, Милосадов переспросил совсем другим тоном:
- Как, вы сказали, вас зовут?..
И смотрел вслед, пока она поспешно выходила со своим неожиданным для нее поручением.
4
Я проснулся под утро - с тем тревожным чувством, что возникает, если не можешь понять причин своего пробуждения.
Было темно, только в щель между неплотно задернутыми шторами проникал фонарный свет, оставляя на стене что-то вроде известкового потека.
Легкий гул - это машины шумят на Третьем кольце. Шелест - листва двух тополей под окном. Какой-то едва слышный звон, легкое потрескивание - они всегда обнаружатся, если напрячь слух в пустой комнате.
И вдруг:
- Кхе-кхе!
Я чуть не свалился с жердочки: в кресле сидел Калабаров.
- Соломон Богданович, бога ради, если пугаетесь, то не так театрально, - сказал он со снисходительным смешком. - Это я.
- Да, - пролепетал я. - Но…
- Тихо, тихо! - оборвал он. - Не стоит хлопать крыльями. Не хочу вас обидеть, однако мне более или менее известно, что вы собираетесь сказать. Дескать, своими глазами видели, как в могилу сыпалась земля. Ведь так?
Вообще-то в этой, мягко говоря, экстраординарной ситуации угадать было нетрудно. Я пожал плечами и буркнул:
- Очень надо!
- Не обижайтесь, я понимаю ваши чувства, - ядовито сказал он. - Люди тратят массу времени, чтобы в стотысячный раз жарко потолковать о том, что всем известно. В то время как я, бесчувственный человек, не позволяю вам высказаться насчет того, что неизвестно никому.
- Ох, Юрий Петрович! - ответил я с укором. - Вам бы все язвить. Уже и удивиться нельзя. Сами посудите: ведь не каждый день такое.
- Это вам только кажется, что не каждый день, - загадочно сказал он. - Ладно, что мы о глупостях… Расскажите-ка лучше, как тут у вас.
- Да как у нас! - Я вздохнул. - Помните, песенку напевали?
- Я разные напевал…
- Одну из неприличных: "Но встретились ей мальчики, лихие атаманчики…"
- "И жизнь ее по-новому пошла", - хмуро закончил Калабаров.
- Именно. Вот и у нас примерно так же.
- А что? Милосадов чудит?
- Вы и фамилию знаете?
- Я теперь, Соломон Богданович, много чего знаю такого, что и не снилось вашим мудрецам, - усмехнулся он.
- И про телевизор знаете?
- Нет, про телевизор не знаю. Что нового можно знать про телевизор? Этому изобретению сто лет в обед.
- Нового ничего, - ответил я, решив взять такой же тон: иронический и холодный. - Но всем известное старое прежде к нам было неприменимо.
- В каком смысле?
- В таком, что у вас в кабинете телевизора не было. А теперь Милосадов сделал ремонт, поменял мебель. Шелковые обои, диван, мягкие кресла. Бар черного дерева. Не кабинет, а будуарчик. Если не хуже. И плазменную панель повесил - восемь на семь. Вот она целыми днями и орет как бешеная.
- А на каком канале? - поинтересовался Калабаров.
- На первом.
- Странно…