- А можно мне на дорожку сушечку? - льстиво спрашивает Плотникова.
- Да ради бога, - пожимает плечами Наталья Павловна. И так же сухо, как сами сушки, предлагает: - Мармелад берите…
Плотникова набивает рот, хрустит и произносит невнятно, но с достоинством:
- Вы уж извините, что я сегодня ничего не принесла. У меня даже хлеба дома ни крошечки.
Сегодня! - усмехаюсь я про себя. Ладно у меня ничего нет - ни печений, ни плюшек; это и понятно - в магазин одного не пускают. Но и у Плотниковой вечно шаром покати. Вот все толкуют о нашем брате, о птицах: дескать, не прядут, не жнут. Честное слово, обидно: лучше бы на библиотекаря Плотникову посмотрели.
Калинина, Коган и Наталья Павловна привычно переглядываются. Калинина сухо спрашивает:
- Валентина Федоровна, как же так! Позавчера же была зарплата.
- А я ее всю на карточку положила, - доверчиво поясняет Плотникова. - Мне самой-то ведь и не нужно ничего. Владику надо помогать. Я возьму печеньица?..
- Владику, - скорбно поджимая губы, кивает Анна Павловна. - Разумеется.
- Неразумный он у меня, - невнятно толкует Плотникова, хищно косясь на мармелад. - В долгу как в шелку. Все на последнее. Разве ему объяснишь? Ну все, вот плюшечку только скушаю - и побежала…
***
В начале третьего снова крякнула входная дверь, снова все вскинулись и снова попусту: Петя Серебров.
- Юрий Петрович у себя?
На самом нелюбимом библиотекарями месте - за конторкой у входной двери, которая прежде никак не называлась, а в последнее время Махрушкина велит звать ее "рысепшын" - сидела Катя Зонтикова.
- Нет его, - сказала Катя, нехотя поднимая взгляд от иронического детектива Дарьи Донцовой "Гений страшной красоты".
- А когда?
- Никогда! - каркнула Катя и снова уперлась в книжку: должно быть, на героиню только что напал человекоядный монстр, и ей не хотелось отрываться.
- То есть как это - никогда? - удивился Петя.
Катя все-таки оторвалась и досадливо объяснила.
Петя раскрыл рот.
Худой, чернявый, длинноволосый, с тонкими очками на тонком носу. Птенячий пух на подбородке. В штанах с мотней до колен. (Честно сказать, я этой моды не понимаю). В кроссовках. Приглядишься - так и есть, на босу ногу. Теперь еще и голова поникла.
Опять заныла пружина входной двери, а Серебров опомнился, закрыл рот и тупо спросил:
- То есть семинара не будет?
И тут же в ответ ему раздался незнакомый голос.
- То есть как это не будет семинара? - громко, властно и даже грозно спросил вошедший.
Вроде: а ну-ка отчитайтесь, почему такое безобразие!
Мужчина лет сорока пяти, невысокий, но в отлично сидящем сером костюме и чудных светло-коричневых туфлях-мокасинах, наверняка приобретенных где-нибудь за границей.
В левой руке портфель… или, точнее, сумка… или, если еще точнее, что-то среднее между сумкой и портфелем - кожаное, мягкое, явно чрезвычайно удобное и на ремне. Правую между тем вскинул, чтобы провести по волосам, приглаживая "бобрик" над глубокими залысинами - впоследствии оказалось, что это был привычный для него жест, он то и дело свой бобрик приглаживал, хотя, казалось бы, зачем? - коротко стриженные седоватые волосы, хоть и немного их было, придавали владельцу здоровый спортивный вид.
Лицо открытое, приветливое, на левой щеке шрам в полспички, нос с горбинкой, глаза не то голубые, не то серо-синие и сощуренные: будто их обладатель знает нечто такое, о чем другие не могут и догадываться… ну или собирается узнать в самое ближайшее время. На узких губах улыбка… то есть вроде как улыбка… хочется сказать: змеится улыбка по узким губам… да ну, вовсе никакая не улыбка - какая же улыбка, когда губы в ниточку? Или все-таки улыбка? - а иначе откуда выражение общей приветливости, что я сразу отметил. Ну и зубы, конечно, - плотные, хорошо сидящие ровные зубы, какими проволоку перекусывать, и лишь едва заметный фиолетовый отлив наводит на мысль, что они, должно быть, искусственные.
В общем, это было такое лицо, что чуть его подправь, и можно лить на медалях: честное, мужественное, по-мужски красивое и выразительное. Однако если бы речь зашла об изображении в полный рост, явившийся вряд ли подошел бы на роль модели - он был широк в бедрах, но плоскозад, а ноги переставлял чуть врастопырку, как если бы шарнир между ними был взят не по размеру.
- Здрасти, почему! - недоуменно и даже с некоторым возмущением ответил Серебров, бросив на пришельца взгляд, в котором ясно читалось: да кто ты такой, чтобы в наши скорбные дела лезть! - Калабаров-то… того.
- Это большое несчастье, - сказал гость, ставя свою сумку-портфель на кушетку рядом с Серебровым. Скорбно покивав, он заметил философски: - Да ведь жизнь не остановишь. Семинар-то не умер. Разве один только Калабаров мог его вести?
- Кто ж еще? - буркнул Серебров.
- Меня в расчет не берете? - простодушно спросил тот и развел руками: мол, не сочтите за выскочку, но все же как смолчать, если вопреки справедливости не берут в расчет. - Тогда позвольте для начала представиться. Виктор Сергеевич Милосадов. Новый директор библиотеки.
Катя Зонтикова вскочила, уронив стул. Прежде она просто молчала, а теперь, судя по всему, онемела.
- Вы? - недоверчиво спросил Петя. - Вести поэтический семинар вместо Калабарова?
Между прочим, меня не покидало ощущение, что этот явившийся минуту назад и понятия не имел ни о каком семинаре, но так ловко построил разговор, что простодушный Петя с первых фраз самую суть ему и выложил.
- Почему же нет? - смеясь, Милосадов развел руками. - Я и в Департаменте этот вопрос поднимал. Пусть противники наши отнекиваются. Нет таких высот, которые не покорили бы… как там дальше? - спросил он, глядя на Петю с заинтересованным прищуром.
- Не знаю, - недоуменно ответил тот. - Подождите, какие противники? Вы ЛитО Раскопаева имеете в виду?
- Минуточку, - остановил его Милосадов. - Вот давайте соберемся, тогда и ответим на все насущные вопросы.
И он дружески похлопал собеседника по плечу: с одной стороны, явно выражая свою приязнь, с другой - показывая, что Милосадов человек занятой и до вечера торчать в дверях не собирается.
- Тогда давайте по вторникам, как раньше, - просительно сказал Петя.
- По вторникам? - Виктор Сергеевич озабоченно задумался, но тут же махнул рукой, идя на уступку: - Ну что с вами делать… По вторникам так по вторникам.
Петя просветлел.
- А вот Юрий Петрович перед каникулами говорил, что в новом сезоне обсуждения как-то по-новому хочет проводить. И обещал писателя Красовского привести…
- Вас как зовут, простите? - уже совсем холодно улыбаясь, поинтересовался Милосадов. - Так вот, Петя, вы не волнуйтесь ни о чем. Обзвоните всех и подтягивайтесь. В смысле - приходите.
Тут он повернулся, и его серо-синий взгляд наконец-то упал на меня.
Я невольно приосанился, но Милосадов сказал совсем не то, что представлялось бы мне уместным.
Прижав ладони к щекам, он по-бабьи ахнул и дурашливо воскликнул:
- Боже мой! Пингвин!