- Петер! - сердито вскрикнула она, но он не обратил на это внимания. Он думал о том, что письмо, наверное, лучше бы сжечь в камине на кухне, который жарко растоплен с раннего утра. Ведь если Фюрер найдет письмо, он невероятно рассердится, а есть ли что-то ужаснее гнева Фюрера? Когда-то Пьеро любил Аншеля, да, конечно, любил, но они же были малые дети, тогда Пьеро не понимал, что это значит - дружить с евреем. Хорошо, что он вовремя оборвал эту связь.
Пьеро быстро нагнулся и достал из камина письмо, одновременно сунув книжку Герте в руки.
- Отдай какому-нибудь ребенку в Берхтесгадене от меня в подарок, - царственно повелел он. - Или выброси. Как тебе проще.
- Ой, Эрих Кестнер. - Служанка улыбнулась, узнав пыльную обложку. - Помню, я это читала, когда была маленькая. Отличная история, правда?
- Да, но это для детей. - Пьеро пожал плечами, твердо настроенный ни в чем не соглашаться с Гертой. - Приступай к работе, - добавил он, уходя. - Я хочу, чтобы к возвращению Фюрера здесь все блестело.
Дня за три-четыре до Рождества Пьеро встал среди ночи и, стараясь не шуметь, побрел босиком в туалет. На обратном пути он, так толком и не проснувшись, направился к своей бывшей комнате и уже собрался открыть дверь, но в последний момент осознал ошибку. Пьеро развернулся было, но с изумлением понял, что внутри кто-то разговаривает. Его одолело любопытство. Припав к щели между дверью и косяком, он напряг слух.
- Но я боюсь, - говорила тетя Беатрис. - За тебя. За себя. За всех нас.
- Бояться нечего, - отозвался другой голос, и Пьеро узнал Эрнста, шофера. - Все тщательно спланировано. Помни, на нашей стороне гораздо больше людей, чем ты думаешь.
- Но разве здесь подходящее место? Разве Берлин не лучше?
- Там слишком много охраны, а здесь он чувствует себя в безопасности. Поверь, милая, все получится. А потом, когда все завершится и здравый смысл возобладает, мы разработаем новый курс действий. То, что мы собираемся сделать, правильно. Ты же веришь в это, да?
- Ты прекрасно знаешь, что верю, - пылко ответила Беатрис. - Мне достаточно в очередной раз взглянуть на Пьеро, чтобы уже ни в чем не сомневаться. Ведь это совершенно другой ребенок в сравнении с тем мальчиком, что приехал сюда. Ты и сам это видишь, правда?
- Конечно, вижу. Он становится совсем как они. Точь-в-точь, и с каждым днем все больше. Даже начал помыкать прислугой. Я его на днях отчитал, а он говорит: либо жалуйся Фюреру, либо не лезь.
- Страшно подумать, кем он станет, если это не прекратится, - сказала Беатрис. - Нужно действовать. Не только ради него, а ради всех Пьеро на свете. Если Фюрера не остановить, он уничтожит страну. Да и всю Европу! Он утверждает, что несет немцам свет, - но ничего подобного, он… сама мировая тьма.
Воцарилась тишина, и Пьеро по звуку догадался, что его тетя и шофер целуются. Ему хотелось распахнуть дверь и потребовать объяснений, но вместо этого он вернулся к себе, лег в постель и долго лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, бесконечно проигрывал в голове подслушанный разговор и пытался понять, что же это все-таки значит.
С утра на занятиях он долго раздумывал, не обсудить ли происходящее в Бергхофе с Катариной, и на большой перемене нашел ее с книжкой в саду, под огромным дубом. Они больше не были соседями по парте. Катарина попросила пересадить ее к Гретхен Баффрил, самой тихой девочке в школе, но не объяснила Пьеро, почему не хочет больше сидеть вместе с ним.
- Опять сняла? - Пьеро подобрал с земли галстук. Катарина год назад вступила в "Бунд дойчер Медель" и постоянно жаловалась, что ее заставляют носить форму.
- Если хочешь, носи его сам, раз тебе так важно, - буркнула Катарина, не отрываясь от книги.
- У меня есть свой, - сказал Пьеро. - Вот, гляди.
Она подняла глаза и некоторое время на него смотрела, прежде чем взять галстук.
- Я так понимаю, что если не надену, ты на меня донесешь? - спросила она.
- Конечно нет. Зачем мне это делать? Если ты сняла галстук в перемену и наденешь, как только снова начнутся уроки, тогда ничего страшного.
- Ты такой честный, Петер, такой правильный, - с милой улыбкой проговорила Катарина. - Это мне в тебе всегда очень нравилось.
Пьеро тоже улыбнулся ей - но она, к его удивлению, лишь закатила глаза, а потом опять уткнулась в книгу. Он хотел уйти, но его мучил один вопрос, и он просто не знал, с кем еще посоветоваться. У него в классе как-то не осталось друзей.
- Помнишь мою тетю Беатрис? - спросил он наконец, сев рядом с Катариной.
- Да, я ее хорошо знаю. Она часто заходит к моему папе в магазин за бумагой и чернилами.
- А Эрнста, шофера Фюрера?
- С ним я ни разу не разговаривала, но видела в Берхтесгадене. А в чем дело?
Пьеро тяжко вздохнул, помолчал в нерешительности и немного погодя сказал:
- Ничего.
- Как это ничего? Зачем же ты о них заговорил?
- Как думаешь, они хорошие немцы? - отважившись, выпалил он. - Нет, это глупый вопрос. Все же зависит от того, как понимать слово хороший, да?
- Нет. - Катарина положила в книгу закладку и посмотрела Пьеро прямо в лицо. - Не думаю, что слово хороший можно понимать по-разному. Ты либо хороший, либо нет.
- Я, наверное, вот что хотел спросить… По-твоему, они патриоты?
Катарина пожала плечами:
- Мне почем знать? Хотя как раз вот патриотизм можно понимать очень по-разному. У тебя, к примеру, один взгляд на патриотизм, а у меня - полностью противоположный.
- У меня взгляд такой же, как у Фюрера.
- Вот именно. - Катарина отвела глаза и стала наблюдать за детьми, игравшими в углу двора в классики.
- Почему я тебе не нравлюсь как раньше? - спросил Пьеро после долгого молчания, и Катарина повернулась к нему. По выражению лица было ясно, что вопрос ее удивил.
- А с чего ты решил, что не нравишься мне, Петер?
- Ты больше не разговариваешь со мной. И пересела к Гретхен Баффрил, и даже не объяснила почему.
- Видишь ли, Гретхен стало не с кем сидеть, - спокойно произнесла Катарина, - после того как Генрих Фурст ушел из школы. Я просто хотела, чтобы ей не было одиноко.
Теперь Пьеро отвел взгляд и сглотнул, уже пожалев, что затеял этот разговор.
- Ты же помнишь Генриха, да, Петер? - продолжала она. - Такой хороший мальчик. Очень милый. Помнишь, как мы все испугались, когда он пересказал нам, что говорит о Фюрере его отец? И как мы все пообещали никому ничего не говорить?
Пьеро встал и отряхнул брюки сзади.
- Что-то холодно становится, - бросил он. - Пойду внутрь.
- А помнишь, как мы узнали, что папу Генриха ночью забрали прямо из постели и уволокли куда-то, и больше его в Берхтесгадене никто не видел? И что Генриха и его младшую сестру мама увезла в Лейпциг к своей сестре, потому что им стало не на что жить?
В школе раздался звонок, и Пьеро посмотрел на часы.
- Твой галстук. - Он показал пальцем. - Пора. Надевай.
- Не волнуйся, надену, - сказала она ему в спину. - В конце концов, мы же не хотим, чтобы бедняжка Гретхен завтра утром снова сидела одна, правда ведь? Правда, Пьеро? - прокричала она, но он затряс головой, делая вид, что это к нему не относится, и когда вошел в здание, то каким-то образом успел стереть неприятный разговор из памяти. Запихнул его на дальнюю-предальнюю полку в голове - туда, где пылились воспоминания о маме и Аншеле; туда, куда он почти уже не заглядывал.
Фюрер и Ева объявились в Бергхофе накануне сочельника; Пьеро как раз отрабатывал во дворе строевой шаг с винтовкой. Едва устроившись, они позвали его к себе.
- Сегодня в Берхтесгадене будет праздник, - сказала Ева. - Рождественское представление для детей. Фюрер хочет взять тебя с нами.
Сердце Пьеро восторженно подпрыгнуло. Он никогда никуда не ходил с Фюрером и сейчас легко представил себе зависть горожан, когда те увидят его рядом с их обожаемым лидером. Он будет все равно что сын Гитлера.
Пьеро надел чистую форму и приказал Анге до зеркального блеска начистить его сапоги. Когда она принесла их обратно, он, даже не взглянув, заявил, что этого недостаточно, и отослал чистить дальше. Анге направилась к двери.
- Смотри, чтоб мне в третий раз не понадобилось просить, - рявкнул Пьеро ей вслед.
Позже, выйдя вместе с Гитлером и Евой на гравиевую площадку перед домом, он чуть не лопался от важности; так горд он еще не бывал ни разу в жизни. Они втроем устроились на заднем сиденье автомобиля и поехали вниз с горы. Пьеро через зеркальце на лобовом стекле следил за Эрнстом и пытался понять, что тот затевает в отношении Фюрера, но для шофера, который периодически поглядывал в зеркало, проверяя дорогу, Пьеро, казалось, был пустым местом. Он считает меня ребенком, злился мальчик. Думает, я вообще ничего не значу.
Они въехали в Берхтесгаден. На улицах толпы встречающих размахивали флажками со свастикой, громко выкрикивали приветствия. Гитлер, невзирая на холодную погоду, велел Эрнсту опустить крышу, чтобы люди могли его видеть, и те восторженно ревели вслед проезжающему автомобилю. Гитлер с очень серьезным видом непрерывно салютовал, а Ева улыбалась и махала ладошкой. Эрнст остановился у муниципалитета, мэр вышел встречать высоких гостей. Гитлер пожал ему руку, а мэр принялся подобострастно кланяться, отдавать салют и снова кланяться и в итоге так запутался, что Гитлеру пришлось положить руку ему на плечо, чтобы он успокоился и дал наконец пройти.
- А ты, Эрнст, не с нами? - спросил Пьеро, заметив, что шофер медлит.
- Нет, я должен остаться в машине, - ответил тот. - А ты иди. Когда все закончится, я буду вас встречать.