Вокруг Наденьки хлопотал мужчина в плаще. Игорь оттолкнул: не трожь! С размаху хлопнулся на колени… Надька, Надька!.. - залопотал: его лицо - перекошенное - было страшно от горя, страдания. Она лежала на животе, с неловко подвернутой рукой, лицом уткнувшись в мокрую мостовую. Плащ, и платье, и комбинация сбились к талии, виднелись голубые трусики под рваными колготками… Стесняясь посторонних, стал одергивать ей одежду. Одернул. А мужчина, переливчатый, опереточный, рядом, на корточках, пытался перевернуть ее, и отвалилось, открывшись, лицо: щека одна грязная и вся окровавленная, с содранной кожей, подбородок столкнут на сторону, кровь из носа сочилась; а голова как-то странно болталась на шее, словно на одной только коже держалась. "Надька!" - прохрипел Игорь. Жесточайший спазм перехватил горло. "Переливчатый" ощупывал ее, барахтаясь возле.
Надо было спешить. Могли прийти люди и ее захватить. Если Наденьку увезти домой, положить на диван, обмыть лицо и забинтовать шею, чтобы не болталась голова, чтобы укрепить голову - нужен гипс! - то еще ее можно спасти. Надеяться не на кого, "переливчатый" тоже доверия не внушает, он чужой, лишний… Надо только так, чтобы никто не заметил, скрыться, отползти к машине или - лучше! - схватить ее на руки и бежать; я добегу, она легонькая. Только сразу бежать.
Осторожно он подсунул руку под спину Наденьки. Изо рта ее послышались какие-то булькающие звуки… Ничего-ничего, подожди, я сейчас… знаю, что больно.
- Умерла сразу, - ляпнул "переливчатый", перестав ее ощупывать.
Ну и пусть так думают, пусть; значит, сейчас все уйдут, не будут нам мешать; мы сами сейчас уедем…
Наверху черная туша таксиста металась в хрипоте, заговаривалась, захлебывалась, а "переливчатый" схватил ее, вцепился в загривок…
- Что ж ты, братец, наделал?
Толпа стремительно росла, несмотря на поздний час. Из ближайших домов бежали, звали с собой соседей, спрыгивали с балконов, троллейбус остановился - и из него бежали; водитель первым бежал, из машин бежали… Игорь увидел лес ног: брюки, чулки, подолы платьев, пальто… не успел!., туфли, боты, ботинки в грязи… не успел!
- Вызывайте "скорую"!
- Побежали звонить.
- Кого задавило?
- Сейчас приедет.
Сквозь толпу пробивался случайный орудовец, ехавший себе на мотоцикле с коляской.
- "Скорую" вызвали? - спросил деловито.
- И в милицию тоже позвонили, - ответили с готовностью.
- Ей уже ничего не поможет, - авторитетно заявил "переливчатый", поднимаясь во весь рост с корточек. Игорь машинально поднялся вслед за ним.
- Вы врач? - спросил милиционер.
- Я биолог, - ответил тот с достоинством.
- Понятно… - неопределенно произнес милиционер. Игорь тронул биолога за рукав.
- Ее нужно унести, - шепнул он доверительно.
- Куда? - сощурился тот.
- Чтобы спасти. Ей нельзя тут лежать… ей больно!
- Она умерла, - мягко сказал биолог.
- Спасите ее, - тупо настаивал Игорь, на свои силы он перестал надеяться; толпа смущала и подавляла его.
- Я сказал: она умерла. - В голосе "переливчатого" зазвучало легкое раздражение, видимо, ему не нравилось, что к его словам относятся недостаточно серьезно.
- Тут же перехода нет! Товарищ старшина, перехода! - прорвало таксиста. Милиционер тяжелым взглядом смотрел на его тушу.
- Пассажира вез?
- Пустой ехал… в парк. Она сама под колеса бросилась, сама, сама! - уцепился таксист за соломинку. Игорь с тупым недоумением косился на него.
- Разберемся, - мрачно пообещал старшина. Его обещание не понравилось Игорю. Он надулся, побагровел и бросил шоферу:
- Врешь!
- Ты молчи! Ты-то что видел, - заревела на него чернеющая морда, сейчас убьет.
- Я свидетель. Я видел. - спокойно и твердо сказал "переливчатый", обращаясь к старшине. - Она поскользнулась, когда перебегала дорогу…
- Куда же бежала, если склизко?
- А сколько у тебя спидометр показывал? - рассерчал вдруг старшина, словно дошел до сути. - Неси документы, - сурово добавил он.
- В тюрьму сажать будешь? - Таксист посмотрел на него с ненавистью.
- А что думаешь, домой пойдешь? - Понуро выругавшись, таксист двинулся к своей "Волге" с зеленым хищным глазом, сел в нее и замер, руками охватив голову.
- Всех передавят, окаянные! - вслед ему раздался высокий женский голос, полный истерики. Вокруг сочувственно загудели.
Старшине подали Наденькину сумку, далеко отлетевшую в сторону.
- Одеколон какой-то… - пробормотал он.
Все внутренности сумки, тетрадки, учебники были облиты "одеколоном", запах которого обоняла любопытная толпа. Игоря замутило. Старшина раскрыл студенческий билет. Там фотокарточка была… Улыбчивая! Старшина откашлялся, прочищая луженую глотку.
- Студентка, - объявил он.
- Молоденькая совсем!
- Лет-то сколько?
- Тут не пишут…
- Бедненькая…
- Она раз десять перекувырнулась через себя, когда он ее ударил!
- Что вы говорите!!
- А голова-то не отскочила?
- Да вроде нет…
- Бедненькая!
- Одета во все импортное…
- Нет, десять раз она не могла перекувырнуться!
- Невеста…
- Ее кто-нибудь знал? - старшина оглянулся вокруг себя.
- Он ее, кажется, по имени звал, - донес "переливчатый", кивнул на Игоря.
- Да-да, - подтвердил Игорь, пытаясь сосредоточиться.
- Так, выходит дело, вы ее знаете? - с какой-то непонятной (неуместной вроде бы) грубостью спросил старшина, указав на труп, распростертый у его ног.
Игорь смотрел вниз, официально и недвусмысленно приглашенный к созерцанию Наденьки с последующей подачей свидетельства. Глаза отказывали… До него постепенно начинало доходить, что она умерла бесповоротно, навсегда. Его сознание, которое поначалу столь свирепо сопротивлялось этой мысли, что готово было подать в отставку, как проворовавшееся и публично уличенное во лжи правительство, теперь занимало выжидательную позицию и собиралось исподволь идти на компромиссы. Остаться одному! Но исполнение этого желания откладывалось на неопределенное время. Между тем событие, с которым, казалось, еще совсем недавно можно было в два счета расправиться, отказавшись в него верить по причине его чудовищности и властно потребовав проиграть что-нибудь другое, с иным финалом: в бесконечном ассортименте случайности нетрудно подобрать; затем уже, если угодно, и пожурить таксиста, сломя голову несущегося по скользкому шоссе в свой парк в нарушение всех правил, - затвердевало в зловещей однозначности; на него поставили гербовую печать милицейской кокарды, оно оформилось в документ, входило в силу… Игорь вздрогнул, прозрев: особенно не ее были широко раскрытые запрокинутые глаза. Он перевел взгляд на старшину, чье безлобое (лоб скрывала фуражка) незатейливое лицо выражало одновременно и служебную невозмутимость, и растерянность деревенского парня, которую тот не смог скрыть. В исповедники старшина не годился. Игорю словно пузырек нашатыря под нос: нюхни! - поднесли.
- Я не знаю ее, - чрезвычайно беспомощно и неуверенно пролепетал он, приходя в себя после обморока.
- То есть как? Не знаете, а звали по имени? - Старшина с большим подозрением всматривался в Игоря, и тот понял: сейчас потребует документы! Просто ради профилактики потребует, на всякий случай, мало ли что? - ради самоуспокоения и сознания выполненного долга. Даже странно, что старшина еще медлил. Секунда, вторая, третья… Игорь весь сжался, ожидая, казалось бы, неминуемого, и с виноватой улыбкой, которая на его ярко-белом лице выступила, как протез, попытался разъяснить:
- Я перепутал… мне померещилось… а не она…
Толпа примолкла, прислушалась, только в задних рядах пихались досадливо и шаркали обувью. За отдавленные ноги не извинялись; ни обиженные, ни обидчики не замечали этих мелочей: тянули головы.
- Это нервы, - добавил Игорь, непосредственно обращаясь к обступившим его людям, и те его поняли. Сейчас же из толпы кто-то произнес с пониманием дела:
- Нервы сдали!
Другой, сочувственно, послал вдогонку:
- Обознался… Бывает.
Правда, третий, невидимка, не преминул съязвить: "Психопат!" - но на него строго зашикали.
Снисходительность старшины станет со временем легендарной. В конце концов толпа вовсе не угрожала порвать его на куски, пусть он только попробует потребовать у Игоря документы. Тем не менее он всего-навсего лишь переспросил Игоря, очевидно, попадая под гипнотическое действие зевак, благоволящих Игорю, и заранее веря ему на слово:
- Значит, не знаете?
- Нет… не знаю.
"Переливчатый" промолчал. Общее внимание вновь стало переключаться на разглядывание трупа.