- Ой, как пахну-у-ут! - она приподняла стеклянную пробку. - Боже мой, легко-легко и в то же время как-то, знаешь… шикарно! Мне почему-то кажется, что вот такой примерно запах должен стоять в салонах иностранных посольств, смешанный с запахом дорогого табака… Я, конечно, дурочка, но как бы хотелось однажды в длинном платье до самого пола пойти куда-нибудь на настоящий прием! Это страшная глупость, не обращай внимания, - весело щебетала она, аккуратно поворачивая в руке флакон. - Я вообще не душусь, но твоими буду… для тебя!
Они вышли на улицу, держась за руки. Видимо, только что кончился дождь. Мостовые блестели, отражая свет фонарей и непотушенных вывесок магазинов. Машина вся была в крупных каплях. Пока Игорь ее открывал, Наденька баловалась, сбрызгивая капли с крыши.
- Смотри, Надюш, руки запачкаешь…
Они мчались по асфальтовым прериям Садового кольца, обсаженным чахоточными липами, у которых вот-вот начнется кровохарканье, через Брестскую улицу с молчаливыми подворотнями, влетели на покосившуюся, продавленную купеческим вокзалом площадь, и далее: вдоль по благородному проспекту, чья репутация была бы отменной, не подмочи ее блатные гитары веселой козлиной шпаны, прыгающей через скамейки, до самого конца, где вместо того, чтобы разбиться в лепешку о билдинг, что вырос на любвеобильном "Соколе", они исчезли в туннеле и, благополучно вынырнув с противоположной стороны, продолжали улепетывать от центра во все лопатки.
- А все-таки как хорошо, - бормотал он блаженно, - когда нет угрозы, что у твоей мамы разболится голова, или горло, или живот, и она бросит своих питомцев на произвол судьбы, недолечив им зубы, приедет домой… и застукает нас! Сегодня было иначе, куда лучше! Правда?
- А когда возвращается назад твоя?.. - Слово "твоя" повисло в воздухе, ни к чему не пристегнутое, не по злому умыслу, а из-за смутной, спорадически навещавшей ее боязни: назовешь все своим именем - и окажешься вдруг расколдованной замарашкой. Ее не могла не мучить развратная, дурными людьми выношенная кличка: любовница.
- У нас с тобой в запасе целых восемнадцать дней, Надюш! Надо будет подумать, как их провести с толком.
- Восемнадцать дней? Ведь это много…
- Конечно! Причем из них две субботы и два воскресенья, на которые ты бы могла переселиться ко мне, если бы…
- Я скажу маме, что ухожу в поход с институтом! Я скажу ей сегодня же. Восемнадцать дней! Так мало… - она заморгала, поспешно, беспомощно.
- Тебя смущает… - он замолк, подбирая слово, и выбрал неудачно, зато вполне искренне: - бесперспективность…
Она быстро, в ужасе, прижала ему рот ладошкой:
- Не надо!
Он молча поцеловал ее милую теплую ладонь.
- Не надо! - повторила она. - Ты хочешь испортить наш чудный вечер?
- Я просто хочу быть с тобой предельно честным. Ты пойми, я… ведь между нами - это не пустяк; может быть, да нет, я наверняка знаю: ни с кем в жизни мне не было так хорошо, как с тобой.
- Мне кажется, - задумчиво сказала Наденька, улыбаясь Игорю влажными блестящими глазами, - все мы совершенно не умеем относиться нормально ко времени… У нас с ним какие-то уродливые, запутанные связи. Наверное, это потому, что мы живем, торопя следующий день - так едят дети: не доев одного, они тянутся ко второму, от него - к третьему, к чужой тарелке, ничего в результате толком не успев распробовать и оставшись полуголодными. Мы с нетерпением ждем конца месяца, весну, лето, день рождения, праздники, Новый год - мы наполовину живем одними ожиданиями, нас здесь, в "сейчас" почти не существует - мы там, в будущем, то, что происходит с нами сегодня - именно сегодня, - нам даже трудно оценить. И только когда-нибудь потом вдруг задумаешься, поймешь и скажешь: ты была счастлива… так зачем же думать, что восемнадцать дней кончатся?., чтобы счастье нарочно немного горчило?!
- Наденька! - с мукой воскликнул Игорь.
- Нет, я никогда не научусь об этом не думать… Надо будет искать другой выход. Ведь надо же когда-то будет его искать… Ничего! - попыталась она усмехнуться. - Я поеду летом в Палангу и постараюсь исцелиться под литовским солнышком с каким-нибудь голубоглазым литовцем с соломенными волосами.
"Исцелиться?" - подумал он с удивлением и нежностью, и у него защипало в носу. Предательски потакая немужской чувствительности, в голову ворвалась гениальная мысль и забилась большекрылой сумасшедшей птицей.
- Не спеши обзаводиться литовцем. Я тебе предлагаю: махнем куда-нибудь летом вместе! Я берусь все устроить. Я вырвусь! - "Что я говорю? Я ведь обещал тестю…" - Я обязательно вырвусь! - прикрикнул он на себя. - Я раздобуду путевки в приличный дом отдыха и поедем: море, тепло… Давай в Крым, а? Что мы, рыжие, что ли? Я возьму машину… Или нет! Лучше "дикарями"! Без дома отдыха! Снимем комнату на двоих с видом на море. Обязательно - на море, чтобы по ночам были волны и лунная дорожка на воде, и соленые поцелуи…
- Малосольные!
- Ну малосольные, - согласился он.
- Фантазер!.. Неужели это возможно?
- Конечно, возможно!
- Я никогда не путешествовала на машине, - призналась она.
- Разработаем такой маршрут, что только пальчики оближешь! Мы прокатимся по Украине, заедем в Киев, объездим весь Крым…
- Между прочим, я не была в Бахчисарае. Из-за ненависти к коллективным экскурсиям.
- Значит, в Бахчисарай поедем в первую очередь!
- Иногда я смотрю на тебя и думаю: может быть, ты принц из сказки?
- Ну что ты! - запротестовал Игорь, подделываясь под ее тон. - Я такой, как и все, нас таких миллионы! Простых, советских…
- Боже мой! Как же я всех вас люблю! - вскричала Наденька, с глубоким чувством сжимая руки на груди. - Только не забудь затормозить, мы уже приехали, - добавила она несколько более будничным тоном.
Он остановил машину. Ее дом был метрах в двухстах на другой стороне Ленинградского шоссе. Едва взглянув на бессмысленный для постороннего глаза пасьянс окон, она предсказала:
- Мама не спит. Будет крик, шум и запах валерьянки! - Стремительно чмокнула его в щеку: - Бегу!
- Значит, завтра утром, до занятий, - удерживал он ее за руку. - Жду, Надюш. Квартиру помнишь? Ну вот видишь! А как бы нашла? - Двадцать восьмая.
- Двадцать восьмая. Хорошо. Да, духи! - она схватила флакон, лежавший на сидении, сунула в сумку с книгами. - Спасибо огромное!., и за Бахчисарай тоже. Я ведь поверила.
- Правильно сделала!
- Я пораньше приду, - пообещала она, открывая дверцу. - Чтобы вместе доспать… Мне почему-то страшно хочется поспать у тебя на плече.
- На "поспать" не очень надейся! - засмеялся он.
- Ух ты, ненасытное создание! Тебе мало сегодняшнего?.. Ну привет! - она весело хлопнула дверцей.
- Спокойной ночи! Пока!
"Ты еще увидишь, на что я утром буду способен", - подумал он, махая ей рукой на прощание.
Чудесная перспектива, друзья! Лежишь себе утром, румяный и сонный, и чувствуешь, замирая, как сладкая кровь ровно пульсирует в отдохнувшем, окрепшем теле, и вот Наденька, сбросив одежду и на секунду зардевшись, забирается к тебе под одеяло, шаловливая, ласковая, полная любви…
В супружеское ложе!
Да ну, предрассудки!
ПРЕДРАССУДКИ!
И пошла Танька к черту!..
Он стал разгонять свой "жигулек", сосредоточенно твердя про себя: "Предрассудки-предрассудки-предрассудки-ссудки-пред-пред-рассудки, - пока слово не растеряло зерна первоначального смысла и не предстало скоплением разновеликих букв, над которыми господствовало сдвоенное "С". - До разворота здесь далеко; неудобство всех выездных автострад; в Америке, говорят, ошибешься и будешь ехать пятьдесят - сто километров КАНАДА не свернешь… судки, предрассудки"… Отчаянный визг тормозов, там, сзади тебя. Так. Что это? Визг тормозов и: раз - медленно - два - медленно - три… четы… - удар. Сбили кого-то… сбили… кого-то… вдруг внутри похолодело сжалось не может быть ерунда похолодело сжалось теперь визжали его розовые воспаленные алые тормоза он бросил: Наденька! - маши… Нет! - ну на обочину выскочил, инстинкт не сработал: не захватил ключей. Наденька! - выскочил из машины, болтались ключики… и в голосе сидели занозой последние сдвоенные ССССССС.
Поперек той части шоссе, что вела к центру города, стояла бледно-зеленая "Волга" - такси, а там дальше, поближе к обочине при рассеянном свете фонарей: легкий туман - он увидел большой светло-серый комок…
Были секунды всеобщего оцепенения. Ни из "Волги", ни из двух машин, которые одновременно буквально уперлись в нее, ни откуда-нибудь еще - никто (ни единая душа!) не бежал. Все замерло, остолбенело, мир застыл - и только когда вдруг пулей в лошадиный рост величиной полетел к человеческому комку какой-то мужчина, в переливчатом вишнево-зеленом-зелено-вишневом плаще, первый очухавшийся, - все разом пришло в движение. Распахнулись дверцы машин. Игорь рванулся!