- Не-а, я бессмертна!
- Ой, сколько времени? - услышал Игорь сквозь сон. Он высвободил руку с часами. В тишине они тикали всеми своими колесиками, но циферблат оказался слепым, без единой стрелки.
- Без двенадцати… - увидел он наконец расположение большой стрелки. - А маленькая отвалилась.
Она приподнялась на локте, прижимаясь грудью к его плечу:
- Дай-ка я ее поищу… - И почти в панике: - Боже мой, без двадцати двенадцать! Мама, наверное, с ума сошла. Я обещала быть к ужину. Знаешь, у нее нервы… Ей всякие ужасы в голову лезут. Ну как маме!
- Может, все-таки останешься?
- Нет, что ты! Она поднимет на ноги всю московскую милицию!
И пока она в ванной приводила себя в порядок, Игорь неподвижно лежал на диване, не зажигая свет, курил, пускал дым в потолок, и мысли его шли нестройной чередой. Он вдруг посмотрел на нее с подозрением.
- Слушай, Надька, а за что ты меня любишь?
- За твои дикие пляски в кровати.
- И только? Нет, правда…
- За твои дурацкие сомнения… и вообще. В общем, отстань от меня! Люблю, и все.
- Слушай! Выходи за меня, а? Выйдешь?
- Игорь?
- Что?
- Не шути так.
- Я не шучу.
- А жена?
- Что жена?!
Он подбежал к столу; на стене возле него висела большая фотография Таньки, еще до замужества, на ступеньках дачи с соседским щенком на руках. Он сорвал фотографию и поспешно разорвал на клочки - он снял ее со стены сегодня утром, "на всякий пожарный", и спрятал в ящик стола вместе с четырьмя кнопками, на которых она держалась.
- Видишь: нет жены! Финита ля комедия! - кричал он, посыпая клочками ковер. А в душе уже возникал, мужал и креп, параллельно этому действию и совершенно независимо, сам по себе, всегдашний страх - холодный и острый - страх прожить жизнь бессребреником, превратиться в старости в посмешище для ребятишек и беспомощным инвалидом подохнуть на продавленной койке на матраце в желтых подозрительных разводах, в городской полуголодной больнице. Нет, я от мира сего!
Ему вспомнилась встреча со своим бывшим однокурсником: недавно, в апреле, на Гоголевском бульваре. Тот зябко сидел на краю скамейки и что-то читал, среди луж и талого снега. На нем было потертое пальто, в котором он проходил когда-то все пять зим студенческой учебы. Книга, толстая, большого формата, пожелтевшая от времени, покоилась у него на коленях.
Игорь неслышно подошел к нему и тихо спросил:
- Что читаем, сэр?
Рябов вздрогнул: шутка удалась.
- А, Игорь! - Рябов приподнялся, встряхнул ему руку, как стряхивают термометр, и улыбнулся расплывчатой улыбкой, весь там, в книге. - Да вот… - неловким жестом он показал обложку книги и не решался сесть.
- Зачем ты тут мерзнешь? Читал бы дома… Да ты садись!
Ироническая улыбка появилась на губах Игоря. Он всегда к Рябову относился несколько свысока и не считал себя обязанным это скрывать.
- Зоя послала подышать свежим воздухом, - ответствовал Рябов, усаживаясь.
- Ах, Зоя! Понимаю, понимаю… - Игорь понятия не имел ни о какой Зое, и его неожиданно обозлил ответ. Зачем эта Зоя гонит Рябова на свежий воздух с никому не нужной книгой про основы средневековой религиозности?.. Какая чушь!
- Слушай, - сказал Игорь, - а почему твоя ЗОЯ не заставит тебя поменять шнурки: они у тебя сгнили.
Рябов не на шутку смутился и не нашелся с ответом, но Игоря его смущение ничуть не разжалобило; он воспринял эти сгнившие шнурки как личное оскорбление, как выражение гордыни и - презрения к людям, следящим - столь они ординарны! - за обувью и модой, как, наконец, выражение уверенности в своей исключительности; он и на вонючих больничных матрацах, неизлечимо больной, станет читать своих заветных кьеркегоров и свято верить, что в них соль земли, а мы - плебеи, раз этого не понимаем. Игорь съязвил:
- Она, наверное, тебе сказала: вот прочтешь основы средневековой религиозности и получишь новые шнурки, да?
Рябов пришел в полное замешательство, он не знал, как надлежит реагировать, и пытался оправдаться с виноватой улыбкой, но Игорь его перебил:
- И не жаль тебе времени на чтение всякой макулатуры?
Тогда тот с неожиданной горячностью принялся доказывать, что Игорь заблуждается, - это не макулатура, а в достаточной степени любопытное исследование религиозной жизни, в основном преддантовской Италии, без знания которой затруднительно представить культуру этой эпохи… Игорь смотрел на примитивную оправу его очков, на глупую кепку и думал: шут ты гороховый! Зоя твоя, небось, слюни пускает от умиления, выслушивая твои спекуляции на темы египетско-иудео-греческо-византийских культур… Дура! Но что больше всего раздражало - нет, просто бесило! - Игоря, так это понимание того, что его несовременный, казалось бы, однокурсник найдет себе нынче слушателей и помимо Зои, которые станут в неограниченном количестве потреблять всю эту лишнюю информацию, строча добросовестные конспекты, да еще, пожалуй, в знак благодарности возьмутся носить на руках и наградят отменно дружным интеллигентским аплодисментом. Он пожал плечами и сказал: глупое! - но ничего поделать с собою не мог:
- Ну ладно, мешать не буду! Драгоценное время воровать… Впрочем, всех книг не перечитаешь!
Нет, думал Игорь, не для меня призвание жреца, поверженного ниц перед сокровенными алтарями культуры в мешковатых брюках, просиженных до зеркального блеска в публичных библиотеках, впадающего в экстаз при виде полусгнивших страниц рукописей, пахнущих мышами, с благоговением шепчущего имена античных мудрецов, средневековых богословов, немецких романтиков, шальных декадентов и всех прочих, кто возвещает о закатах культур и начале апокалипсического действия всякий раз, когда случаются поллюции из-за неумеренных воздержаний… К черту научные мастурбации, когда Наденька раскрывает навстречу мне свои ножки!
Я ХОЧУ БЫТЬ С НЕЙ.
Представляю, как тесть разинул бы рот, когда я бы сбежал от его сокровища. А я бы ему с удовольствием насолил, стахановцу!
В машине было тепло и уютно; между ними о главном условлено, и она сидела рядом, не в силах перестать улыбаться.
- Ну сначала мы можем жить у меня, - сказала она.
- Почему у тебя? - немедленно насторожился он.
- Но ведь свою квартиру ты оставишь жене и Кольке.
Колька! Странно, что я о нем не подумал. Ведь с ним нужно будет расстаться. Колястик - папин хлястик! А она, смотри-ка, быстро: Кольку жене спихнула, и конец.
- Будем снимать… - Не жить же с ее матерью, зубным врачом, всю жизнь продышавшим воздухом чужих ротовых полостей.
- Это дорого!
- Ну и что? Продадим машину.
- Жалко…
- Ничего, обойдемся. Главное, свой угол… Свой угол, - повторил он упрямо, угрюмо.
- Ну как хочешь…
- Или уедем куда…
- Куда?
- В Канаду! Ага… Завтра! Пакуй чемоданы!.. Нет, милая, в провинцию… где жизнь потише, посерее.
- Зачем же уезжать? - изумилась Наденька. - Я люблю Москву. Мы соскучимся без нее. - Со страхом: - Еще прописку потеряем!
- Поедем в Пензу. Славный город Пенза. Я как-то говорил с одним аспирантом оттуда: нахваливал Пензу. Сказал, что там даже небоскребы сейчас строят… Правда, может быть, потому, что патриот Пензы…
- Давай хоть в Пензу. Там, - она, кажется, догадалась, в чем дело, - будет подальше от твоего анонима. А то еще… начнет мстить!
- Перестань говорить глупости! Мстить! Чушь! Поедем, где хуже.
- Игорек, почему: где хуже?
- Потому что, где хуже. - "Пустой номер", подумал он.
Пришла Наденька из ванной; в темноте ее тело светилось теплым матовым светом. Он смотрел на него чистым взглядом, не обремененным половым желанием.
- Ты красивая…
Что мне с тобою делать? Она присела на краешек дивана и сказала с бесконечной печалью:
- Мы с твоей женой моем голову одним шампунем.
- Ну и что? Ассортимент-то невелик, - рассмеялся он, обнимая ее.
- И волосы у меня пахнут, как у нее? да?
- Что ты! Совсем иначе… - он поцеловал ее. - А вот губы твои пахнут коньяком, - и встал зажечь свет.
- Не надо, - попросила она. Они разбирали белье, в беспорядке валявшееся на ковре у дивана.
- Что-то холодно стало, - поежилась Наденька, застегивая платье. - Ты форточку открыл?
На кухне все время была открыта. Закрыть?
- Как хочешь… Игорь, нам нужно спешить!
Они уже стояли у входной двери, в плащах, когда он вдруг воскликнул: Подожди! - и исчез в спальне. Там, в темноте, он налетел на Колькину, огромных размеров, бордовую пожарную машину, ушиб ногу и, выругавшись, стал рыться в комоде жены, пока не извлек оттуда флакон французских духов, еще не початый. Какой-то знатный французский гость преподнес их недавно тестю при встрече.
- Возьми, это тебе, - сказал он, возвращаясь в прихожую. - Говорят, что это самые модные в Париже в этом сезоне духи.
- Что ты, с ума сошел! - замахала она руками, увидев флакон.
- Возьми… пожалуйста!
- Ты меня балуешь… - она взяла, сильно покраснев.
- Доставь мне это удовольствие, - улыбнулся он, видя, как обрадовалась она подарку. По московским ценам это был почти королевский подарок. А Таньке скажу… ну да ладно! Успею придумать!