Встал мужчина средних лет, но очень нежного телосложения, с голубыми, но совершенно безразличными глазами и чуть ли не девичьим румянцем на щечках.
- Хаденов, - представился Ларион, и, не давая Лохматову возможности объяснить кто он такой, сам затараторил: - Работаю на серьезных людей. Разные замысловатые поручения, требующие порой душевной тонкости. И всегда на стороне угнетенных. Приведу пример. Недавно в одном приличном дачном поселке под Москвой, - не буду оглашать название, хотя все здесь свои, но я осторожен, до предела осторожен, - и Хаденов даже изогнул свою спинку. - Так вот в этом дачном поселке, Алёна, крупные боссы, буржуи, одним словом, решили расшириться за счет участков обездоленных и опущенных людей. Конечно, долларов сто-триста за участочек предлагали, а что? Я считаю, для них справедливо - для них и сто долларов невесть какие огромные деньги. Но в противном случае, если не соглашались, обещали сжечь. Иные от страха соглашались. Я в этой работе участвовал по линии уговоров. Да нашлась старушка, упертая, хоть и одинокая. Шеф разозлился, он был на тело жирный, но вспыльчивый, и велел сжечь. И старушка меня умоляла - сжигать будете, предупредите меня, я тогда из домика выскочу. И пошел ей навстречу. Дом сожгли, старушка жива, да еще сто долларов получила. Шеф расширился… Лохматое веселел, Хаденов испугался и сел.
- Я теперь к этой старушке чай пить хожу. Очень занятная, - хихикнул он. - Поселили в коммуналке, правда, сам черт не разберет где. Я устроил. Шеф такими вещами не занимается, - и Хаденов умилился.
Трофим посмотрел на Заблудову.
- Ну, с Наденькой ты, Алёна, надеюсь, познакомилась, - пробурчал он. - Ты и сидишь рядом с ней. А вот другой твой сосед слева - человек особый. Пользуется моей личной протекцией.
Алёна оглянулась на этого человека, показавшегося ей сначала полудиким. Внешне он действительно выглядел странно: простецкий пиджак, роскошная рубашка, галстук, а штаны вообще какие-то ненадежные. Волосы всклокочены, но когда Алёна заглянула ему в глаза, то отшатнулась: до того они были умны. Человек был в летах, но не очень, лет около пятидесяти, даже меньше на вид.
- Известен я в этих кругах, - и он окинул взглядом присутствующих, - под именем Доктор. Так и называйте меня, Алёна. К слову, в других кругах я известен как доктор психологии, ученый, написавший ряд глубокомысленных книг. Эти книги - живые существа. Но сейчас - я в подполье и нахожусь под крышей уважаемого всеми Трофима Борисовича Лохматова. Эта крыша позволяет мне изучать неведомый мир российского криминала.
- Если б не эта крыша, был бы ты, парень, давно с перерезанной глоткой, - прозвучал голос человека, весьма цивилизованного и ледяного на вид. Он сидел около Лохматова и ничего не ел.
Ученый вздрогнул, но преодолел дрожь.
- Мои изыскания, - скромно добавил он, - касаются только психологии и высших запросов, которые возникают в среде нашего криминалитета. Криминалитета, конечно, в широком смысле слова. Меня, Алёна, тянуло и тянет в любую яму. Не могу я жить, чтобы не измараться психологически. Горе мне, горе.
И Доктор присел, чуть-чуть сник, но оживился, когда Алёна с благодушием посмотрела на него. Наденька захохотала. За столом пили и ели умеренно, как будто были на ужине в королевском дворце. Порой мелькали вышколенные девицы с подносами.
Следующий встал сам.
- Каричев Константин, - просто сказал он. Ничем особым не отличаюсь. Пью, играю на гитаре. Коллекционирую фотографии слонов. На кого работаю и кем - не имею права разглашать. Интеллигенцию ненавижу. Пожалуй, все.
Алёна спонтанно пожала плечами.
Оставался последний. Тот, кто сидел рядом с Лохматовым. Холодный его взгляд ничего не выражал, кроме холода. Он и не думал представляться.
Лохматов сделал это за него.
- Назовем последнего по счету гостя - господин Евлин, - грузно провозгласил Трофим. - И не будем обсуждать его. Этот человек - крепость. Он делает деньги и ничего кроме этого не хочет знать. Господин Евлин, собственно говоря, и состоит из денег. Они ему заменяют все органы тела.
Лицо Евлина по-прежнему ничего не выражало.
Каричев из своего угла вдруг зааплодировал. Другие хранили торжественное молчание.
Так или иначе, общее знакомство состоялось.
С ужасом Алёна заметила на стене свою картину.
И вдруг Удодов, киллер по призванию, вскочил. Гости поняли его намерение. Удодов вышел на середину зала, и все внимание приковалось к нему. Только нежно-змеиные глаза Наденьки смотрели вкось на Алёну.
И Удодов стал танцевать. Гадючно-спортивное тело его вытянулось, задвигалось, руки он вскидывал вверх, но лицо его оставалось каменным, с чуть нездешним оттенком.
Это был не танец, а скорее пляс, обращенный в никуда. Тело извивалось с необыкновенной быстротой, но взгляд застыл. Норовил он также приблизиться к картине, дрыгая ногами, словно обещал задеть ее ногой.
Лохматов при этом приближении веселел, и тогда хлестал плеткой подвернувшуюся девицу.
Алёна пыталась уловить смысл глаз Удодова. Они выглядели ледяными, но нежданно пробуждалась сквозь них шутливость. Внезапно в руках Удода оказались острые стальные ножи, похожие скорее на убойные кинжалы. Такими можно было убивать и слонов. Их было не то два, не то три, и Удод ловко жонглировал ими, подбрасывал их, управлял ими как хотел.
- Хороший убивец, - прошипел около Алёны Доктор.
Гости опять зааплодировали. Особенно старался Каричев. (В детстве его дразнили Ка-Ка, то есть два "К" в его общем имени. Но Каричев плевал на свое детство.)
У Алёны сжималось сердце: так хотелось жить. Вдруг темп "пляски" замедлился. Это уже походило на судороги полуповешенного человека, но довольного собой. Довольство это так и выпирало. Особенно неистов был член, точно верблюжий горб томился под штанами.
В этот момент на сцену выскочил Каричев. Простой и необъяснимый, он тоже стал танцевать. Но в стороне от Удодова, хотя ножи в руках последнего исчезли.
По видимости Каричев танцевал сам с собой, но гости внутренне ощущали: танцует он с призраком, который невидим.
- Такова стала его судьба, - вздохнул Доктор о Каричеве.
И в тот миг, когда Удодов захотел еще более глобально пошутить с ножами, Лохматов резко выкрикнул:
- Остановить!
Глаза Наденьки потухли. Она так надеялась. И со злости ущипнула незаметно ножку стола. "Стол - он тоже вроде слона", - подумала она, хохоча в саму себя, тихо, незаметно.
Лохматов не выносил неоправданного садомазохизма. Пришлось повиноваться. Удодов снял с головы колпак. Лицо приняло обыденное выражение. Дескать, скучаю.
Алёна, погруженная в свое самосохранение, стала плохо понимать, что происходит вокруг. Она очнулась от резкого звука - около нее голосил Доктор:
- На моей груди плакали убийцы!! Зло должно быть доведено до конца! Но я знаю, как вдруг расцветают подобно розам, глаза убийц. Они расцветают перед их смертью!! Вы должны любить меня, братья!!
Алёна дернула Доктора за рукав:
- Не безумствуйте.
Но Доктор не слушал ее.
- Но вот образец совершенно другой, я бы сказал даже обратной ментальности нашего дорогого криминала.
Гости затихли. Доктор продолжал:
- Спрашиваю я тут как-то на кладбище одного авторитета, точнее, "нового русского": почему тут у вас на могилах фотографии мерседесов, а лица самих покойников почти не видны? А он отвечает: потому, что мерседес важнее. Я спрашиваю: кого важнее? Отвечает: человека. Если, к примеру, по мне стукнуть топором - от меня ничего не останется, мне конец. А по мерседесу топором стукнуть - и ему ничего. Мерс важнее. Я покраснел, но спросил: тогда и холодильник важнее? Он кивнул головой и сказал "конечно, важнее" и пошел к могиле своего убиенного брата.
Такая речь понравилась Лохматову.
- Замечательного авторитета ты встретил, доктор, - сказал он громогласно. - Это ж надо, как он завернул. Круто. Далеко не всякий так далеко зайдет. Честь ему и хвала!
Как-то мерзко хохотнула Надя. Другие гости не вникали. Алёна надеялась, что вот-вот все кончится. Но Лохматов вдруг встал и провозгласил:
- Вы видите эту картину? Видите крупное лицо в правом углу?
Гости встрепенулись. Кстати, они не так уж были пьяны, соблюдали себя.
- Пусть каждый по порядку подойдет к этому лицу и скажет громко и явственно, что он видит в этом лице? Лучше коротко и явно… Алёна, ты королева, ты в стороне!
Опешили, не понимая, что все это значит и чье это лицо, в конце концов. Никому не приходило в голову тайное сходство.
Первым, пошатываясь, словно он нес на спине призрака, подошел Каричев. Исполнять волю Лохматова надо было всерьез.
Каричев тупо посмотрел в лицо.
- Идиот, - громко произнес он.
Лохматов захохотал.
- Молодец, Костя, - и плеткой указал ему путь назад.
Вторым подошел Хаденов. Долго смотрел, изгибался, приближаясь к лицу. Взглянул на Лохматова, бормотнул:
- Не понял.
И Лохматов добродушно отпустил его восвояси, домой, к жене.
- Наденька, ползи, - приказал Лохматов.
Наденька подскочила и тут же оказалась около Лица. Круглые глаза монстра втягивали ее в себя.
- Если б встретилась - слилась бы с ним, любила бы, как свою задницу и сердечко, - хихикнула Наденька, замерев, а потом взвизгнув.
- Ты верь себе, - заключил Лохматов.
Он был пьян, как бык перед полетом к Зевсу. Налитые кровью глаза его мрачнели и мрачнели.
Алёна, путаясь в предположениях, боялась, что не выдержит, выкинет что-нибудь Лохматовское.
Удодов шел к цели, пританцовывая. И с ходу залепил: