И все равно батя упорно таскал меня в деревню. По пятницам, механически жуя ужин, я с ужасом думал, что завтра, ни свет, ни заря, придется тащиться с отцом за картошкой, нужно срочно выкапывать, иначе померзнет или дачники с бомжами разворуют. Машины у нас никогда не было, поэтому перли мешки в Москву на своем горбу.
Еще были каникулы. Солнце, вода, малина и яблоки. Летние друзья - деревенское хулиганье, с которым дрался до кровавых сопель, а потом сдружился и научился курить. Подглядывали вместе за молодой тогда еще Мордвихой, пришлой бабенкой, к ворчанию стариков и нашей радости купавшейся в речке голышом - лишь косынка на голове, красная с золотым узором…
И, конечно, игры с ружьем… Черный, обшарпанный приклад, матовый отсвет стволов и силуэт ястреба на замке. Ружей имелось несколько - три или четыре, сейчас уже не вспомню. Хранили их в узком и высоком шкафчике дальней комнаты, "дедовой" - тот любил в ней поспать после обеда. Иногда дед с отцом уезжали за продуктами в город, а меня оставляли с бабушкой. Я говорил ей, что иду купаться на плотину и осторожно, задками, прокрадывался в сад. Влезал в маленькое окошко, прислушивался. Если в доме было тихо - бабушка возилась в огороде - вытряхивал из дедовского сапога маленький желтый ключик и открывал шкаф. Играть с ружьями, конечно, не дозволялось. Дед иногда разрешал подержать одно из них в руках, несмотря на протесты отца, но удовольствия в этом не было никакого. Совсем другое - когда ты один. Осторожно поглаживая холодный металл стволов, ощупывая изгибы деревянных прикладов, принюхиваясь к тревожному запаху оружия, я воображал себя Следопытом из подаренной отцом книжки… И, увлекаясь, не замечал, как ружье оказывалось в руках. Целился в белеющее окошко, прижав щеку к прикладу и щуря оба глаза, и вздрагивал от сухого щелчка - не заметил, что взвел курки и потянул спуск. Как, при всей своей глухоте и привычке переспрашивать услышанное по нескольку раз, могла этот щелчок слышать бабушка - для меня осталось загадкой. С мокрым, скрученным в жгут полотенцем - в Москве, в раздевалке бассейна, мы хлестались такими же, называя их "морковками" - бабушка врывалась в комнату. С неизменным "черт безрогий!" охаживала меня, куда ни попадя, если я не успевал сбежать через окно. Я не обижался на бабушку, ведь она никогда не рассказывала о моих проделках ни скорому на расправу деду, ни отцу, предпочитавшему долгие воспитательные беседы. После смерти деда мой отец, тихий человек, противник охоты и всякого насилия, сдал все ружья, кроме одного. Дедовское "трофейное" долго лежало в чулане, завернутое в старую занавеску. Я знал, что оно хранится там, но ездить в деревню не было никакого желания.
Когда отца не стало, дом начал сдавать на глазах. Просел, покосился, зарос лебедой по самые окна. Таким я его увидал в последний свой приезд.
В щели когда-то крепких стенных бревен без труда могла вместиться ладонь. Вокруг дома покачивались лопухи с крапивой.
Одичавшие яблони, да старая липа доживали вместе с домом свой век…
…Я закурил и помахал ладонью - то ли отгоняя дым от Ли Мэй, то ли разгоняя грусть воспоминаний.
- Там купаться можно - дом стоит на реке.
- Я же не умею плавать!
- Научу.
- А комары там есть?
- Сколько угодно. Ведь река в двух шагах. А вот туалета нет. Ну, отдельный такой домик есть, конечно…
Покачала головой.
- Да уж, отличное место…
- Зато экзотика. И спальные мешки, что после Тибета останутся, пригодятся. У нас по ночам прохладно, печка старая. А готовить ты умеешь?
- Если я опять скажу "нет", ты подумаешь, что я бестолковая совсем… Или скажешь опять: "Научу!" - умело передразнила меня.
- Ты забыла - я же лаоши. Учить - моя работа.
Комаров становилось все больше. Осмелев в темноте, они нападали уже не в одиночку, а целым роем.
- Бежим отсюда, пока нас не сожрали!
Я встал и потянул лямку ее рюкзака.
- Куда?
Поднялась, расправила юбку.
Скользнул взглядом по ее ногам.
- Ко мне, конечно.
Сомнений, поеду ли я утром провожать Инну в аэропорт, не осталось. В чем сомневался - выйду ли завтра на работу.
На работу я не поехал, хотя и проснулся раньше будильника.
Осторожно вылез из кровати, заварил чай.
Я так и не приучился к зеленым чаям. Не привык к местному черному - сами китайцы его называют "красным". Зато я - исправный потребитель "липтона" в патетиках.
Отжав оба пакетика в кружку, я пил чай и разглядывал спящую Ли Мэй. На секунду ее лицо показалось мне несчастным. Едва успел об этом подумать, как она улыбнулась во сне и подтянула коленки к животу.
"Дитя, настоящее дитя…"
Что я знаю о ней?
Не так уж много. Но кое-что - известно только мне.
Например, я знаю, что она боится, когда я трогаю ее пупок - считает, он может развязаться.
Еще она боится:
кипящего масла на сковородке;
водителей автобусов;
водоносов и доставщиков пиццы;
лежащей на земле мелочи (кто-то наслал заклятье);
насилия и венерических болезней,
мышей;
высоких лестниц;
уйгуров;
лодок, кораблей и спасательных кругов;
смесителя в моей ванной;
всех без исключения насекомых (даже красивых бабочек);
негров;
швейных машинок;
иголок (включая елочные);
солнца;
использованных салфеток;
дождя;
пластикового клоуна из "Макдональдса";
преподавателя политэкономии и крутящихся дверей.
Любит:
последние модели мобильников;
шоколадки (не столько ест сама, сколько заставляет меня);
японские мультики;
интернет (особенно - MSN);
собак (даже самых безобразных);
меня (я не перестаю удивляться, но это так);
грибную пиццу;
карточные фокусы;
караоке;
Вальтера Скотта;
брелоки для ключей и телефонов;
лошадей (но не умеет на них ездить) и Венецию (ни разу не была и не собирается).
Впрочем, я иногда путаюсь в ее страхах и предпочтениях. Ведь на самом деле изо всей этой чепухи меня волнует только один пункт, где прописан я. Остальное может легко тасоваться туда-сюда и даже вовсе исчезать из списка.
Но меня эта девочка любит.
Позвонил завкафедрой Нине. Соврал про обгоревшее тело, попросил еще один день.
Забрался в постель и тронул губами бедро Ли Мэй.
Прижался, вдохнув ее запах.
Ощутил знакомое податливое движение.
Увидел поворот головы, сонные еще, но ищущие губы…
…Ли Мэй прогуляла занятия до обеда.
Про Инну я вспомнил только к вечеру, когда вернулась с учебы Ли Мэй.
"Надеюсь, - подумал без раскаяния, с легким сердцем, - такси ей в гостинице вызвали, на регистрацию не опоздала и сейчас уже летит где-нибудь над Уралом".
Лежа на спине, я расслабленно курил, пытаясь выпускать дым колечками, и наблюдал за Ли Мэй. Забравшись с ногами на кровать - прямо рядом со мной виднелась ее маленькая пятка, манившая пощекотать ее или же поцеловать, - Ли Мэй рылась в рюкзаке. Сердито пыхтя, перевернула его, вывалив на простыню кипу книг, тетрадок, блокнотов, еженедельников, пару пеналов и целую россыпь ручек и карандашей.
- Вот она!
Вытащила нужную тетрадь.
- Мне надо на завтра написать кое-что из домашнего задания. Подождешь?
- Ты об этом спрашиваешь меня, лаоши? - удивился я. - Да для нас это святое… Конечно, делай.
Из любопытства взялся за один из блокнотов.
- Зачем тебе столько? - успел спросить, прежде чем она встрепенулась и выхватила книжечку из моих рук.
- Не смотри. Тут - секрет.
Любопытство мое лишь разгорелось.
- Ну-ка, дай… - я затушил сигарету и по-крокодильи заворочался на кровати. - Какие у тебя могут быть от меня секреты…
Пару минут мы боролись, катаясь по кровати. Она то прятала блокнот за спину, то отводила руку с ним в сторону.
- Нет! Нет! Нет! - смеясь, отталкивала меня свободной рукой и ногами. - Ни за что!
В конце концов я уступил.
- Ну, хорошо. Как мы, русские, говорим: солдат ребенка не обидит. Но тогда покажи сама.
- Ты будешь смеяться надо мной.
- С чего ты взяла?
- Ты же писатель.
- Непризнанный.
- Это дело времени. Ты молодой.
- Мне тридцать восемь, если ты забыла.
- Я об этом всегда забываю. Нашему преподавателю политики - тридцать пять, но он старик в сравнении с тобой.
Я повалился на спину и довольно ухмыльнулся.
Ли Мэй не преминула отметить:
- Тебе нужно быть осторожным. Ты любишь лесть.
- Значит, ты льстила мне… О, Дездемона, молилась ли ты на ночь? - сказал я голосом оскорбленного мавра и сдвинул брови.
- Я говорила правду. Потому что так думаю. Но другие могут тебя обмануть.
Не так-то легко это сделать теперь, подумал я, вспомнив наше "воркованье" с Инной.
- Мне плевать на других. Мне важна только ты.
Мы поцеловались.
- Ну что там у тебя, в блокноте?
Она помялась.
- Только не смейся.
- Не буду.
- Ну, хорошо. И не вздумай хотя бы кому-нибудь рассказать.
- Обещаю.
Неожиданно для себя самого я изобразил нечто похожее на пионерский салют.
Она удивилась. Подумав немного, протянула мне блокнот.
- Ты все равно не поймешь. Тут же по-китайски. Но я пишу роман.
Я приподнялся на локте. Потом и вовсе сел, пораженный.
- Ты? Роман?! О чем?
Принялся листать страницы, испещренные крохотными, неразличимыми для меня иероглифами - каждая из них кишела ими.