Старуха прыснула в блюдце.
- Вас с Евсеем…
- Нет. Это я на потолке…
- Фу, балабол. - Старуха подкрутила фитиль в лампе. - Сказывают, скоро к нам свет прибудет. Столбы уже тянут. Петровна в городе узнала.
- Протя-я-нут и в нашу глухомань, - сказал дед. - Ежели антобус до нас доехал, шасе сделали, то и столбы вкапают. Только светить-то будет некому. Молодежь-то теперь не заманишь сюды. А мы уже в огород смотрим. Старики да старухи…
Помолчали. Ходики стучали на стене. Кот мягко спрыгнул с лавки.
- Чай-то пей, остынет.
Старик скосил глаз на табуретку. Было лень, но приподнялся, сделал пару глотков и снова отвалился.
- Так вывод-то слухай.
- Ну?
- Порешили мы канава копать.
- Это еще на черта?
- Порешили осушить дорогу в деревне. Сама же по осени тонешь, чтоб к Петровне перейти через дорогу. Порешили, чтоб у каждого дома была канава, штоб каждый у своего дома рыл и тянул к другому. Всех заставим. Вот и высушим улицу.
Старуха прыснула в блюдце.
- Ты Захариху заставь! Посмотрю я на нее в канаве. Заступом так тебе даст, што сам в канаву вроешься! А Алексеевна, ха-ха, ой, не могу! Ей в могилу скоро, а он ей - канаву рыть! Девятый десяток стукнул в крышу, с печи не слезает. Нужна ей ваша канава!
- Канаву мы ей с Евсеем проведем. Сегодня крышу ей чинили.
- Ну и што? - Старуха сняла с самовара чайничек и налила кипятку в заварку.
- Залатали.
- Вот шляешься по чужим дворам, строишь всем, а у самих - нет.
- Все у тебя есть! Чего нет? Говори! - Старик приподнял с подушки голову и хотел сверкнуть глазами. Не получилось.
- Тебя нет, вот што! - сказала старуха. - Шляется по дворам, всем на подхвате…
- Мать, всем жить надо! Я у тебя пятьдесят годов был. И сейчас лежу.
- Лежишь. Только и видишь тебя - пришел - и брык в кровать али на печь завалишься. Ногу-то небось натер? Ты бы еще на башку портянки-то намотал!
Посмеялись.
- Сам-то доходяга, тебе-то хто поможет, если свалишься?
- Ты.
- Я, я! А меня не будет? Алексеевна, што ль, будет с тебя валенки сымать?
- Не бойсь, старуха, ты у меня добрая, крепкая, еще долго проживешь! А меня не будет - Евсей тебе поможет!
Старик смотрел на самовар, на лампу, на свою старуху под образами. Любит пить чай, хлебом не корми!
- Вот што, мать, ты пей, да дело разумей. Слухай сюда! Людям надо подсоблять. Государству одному не справиться. А если все мы будем как люди, тогда и государство будет! Поняла?
- Спи ужо. Государство! Нонче машины на поле работают, а в войну кто работал? Вспомни! Да и после войны все руками, да вот этими, твоими да моими, надрывались на государство. И по 12 рублей в зубы. Государство!
- Ну и старуха ж ты у меня - дерево! - Дед постучал по табуретке.
- Стучи не стучи - ты себя постучи…
- Бревно ты у меня, старая, стройматерьял! Из такого дом ни в жисть не построишь!
- Построили, живем! - вскипятилась старуха и расплакалась. - Не построишь из меня?! А хто тебе помогал? Не я ль тебе надрывалась? Сами дом построили. Сыны-то еще под стол ходили. Слава богу, теперь сами хозяева - вышли на пенсию. Никто не дергает. А в войну как надрывались! - не унималась старуха.
- Да пойми ж ты, дура, то ж была война! Рукавов не хватало, не то што рук!
- А сейчас што? Ой, заткнись ты своим рукавом. - Не умела долго плакать и сердиться. - Чаю-то налить еще, ай нет?
- Закурю.
Дед не выносил бабьих слез, не любил, когда плачет старуха. Редко ревела - его школа, редко сходила с рельсов. В последний раз сошла под откос - выла, когда сына убили в Германии, перед самым концом войны. Да, было дело. Один в самом начале лег где-то под Брестом, а второй в конце войны за Одером. Посеяли, как картофель.
Дед опустил с кровати ногу, отвалился на бок, вынул смятую пачку и сунул в рот гнутую папиросу, закурил. Поднять ногу с полу было лень - оставил ее так, на половине. Пошевелил пальцами. Папиросный дым стлался перед глазами, как туман над полями. Скорей бы лето! Сенокос.
- Ничего ты не понимаешь, мать! Ты знаешь, сколько государству денег нужно? - Старик загнул один палец. - Друзей у нас сколько? Што ж мы за друзья будем, если не будем помогать слабым? Раз! - Старик посмотрел на загнутый палец и пошевелил вторым.
- Раньше-то, после войны, - вставила старуха, - хоть цену чуть не каждый год скидывали, а теперь?
- Так то было раньше! - рявкнул дед. - Тогда война кончилась, и думали - им боле не бывать! А сейчас - бабка надвое сказала. Понимаешь, куда деньги идут! Армия! Вот тебе два. - Старик загнул второй палец. - Ноне не те времена, не те волки пошли, чтоб шапками закидывать. Ты вот газет не читаешь, радива не слухаешь!
- Тебя слухаю.
- Плохо слухаешь. Американец базы понастроил вокруг нас. Западный немец за пазухой камень держит. - Дед смотрел на два загнутых пальца и шевелил третьим.
- Ну, третий загибай, - сказала старуха, - выводи вывод. Небось с Евсеем выводили?
- А вот тебе третий! Всякие плотины строим, заводы грохаем, а в небо посмотри - где летаем! Эвон куда первыми выскочили! Телега без лошади сама по луне ползает.
- Чего летать-то, Бога-то пугать! Чего ползать-то.
- Дура ты дура! Как была со свечкой в углу, так и осталась.
- А што ж, надеялась и сейчас надеюсь!
- Да пойми ты, тараканья твоя голова! На Бога надейся, а сама не плошай!
- Да што ты на меня накинулся, нехристь? Што болтаешь? Когда я плошала? Когда? Скажи, ирод! У-y! Так бы и треснула!
Замолчали. Трофим курил и смотрел в потолок на мух. Скоро весна. Благодать. Старуха пила чай, пятую чашку. Блюдечко было веселое, еще материно - с цветочками, с золотой каемочкой. Цветочки стерлись. Сахар мокнет во рту. Ходики стучат на стене. Свет шевелится в лампе. Старуха вздохнула.
- Вона, в Хабарове церкву ломают, за што, спрашивается? Стояла себе, красавица белая, украшала село. И ту сносют.
- Кирпич был под коровник нужон.
- Кирпич под коровник, вишь! А какой там кирпич? В щебень, в пыль ломают.
Старик помолчал. "Что правда, то правда - зря ломают. И ведь пользы никакой, сам видел: бьют - и один щебень! Так склали, што кирпич целым не вынешь".
- И то верно, ни одного цельного кирпича. Все в прах! - сказал дед. - Давеча учитель-то наш, Егор Петрович, ой как распекал председателя! "В Москву, говорит, напишу! Что историю портишь? Ведь это святое место, говорит, не по Богу, а по родине. Тут твой отец венчался, тебя, сукина сына, крестили, купали в купели, а ты ее в коровник, в скотный двор! Кто ее строил, кто? Твои прадеды, Бармалей!"
- А Бармалей-то кто?
- А это так учитель председателя. "Я этому тебя учил?! - говорит. - Ты этому у меня учился, варвар, чтобы историю ломать?"
- Ну, а Кириллов-то што? Председатель-то?
- Чесался Бармалей. "Ты, говорит, Петрович, не кричи на меня, мне кирпич нужен. Коровам негде мычать". А тот ему: "Стучи кулаком по столу в центре, если отсюдова не слышно". Ух, дал жару учитель-то. "В Москву, в Кремль, говорит, писать буду. А если б совсем кирпича не было, так что ж, и Московский Кремль на коровники ломать?!" Ух раскричался!
Старуха весело сметала со стола.
- Ну, а тот-то, Кириллов-то?
- Ну, а тому жарко стало, даже шапку снял. Стоит перед церковью, как с обедни вышел, пар от волос валит. Дал ему баню учитель!
- Ну и что порешили?
- А председатель-то чесался: "Ладно, говорит, кончай работу, мужики, заморожу церкву пока". А те и рады - сидят, покуривают, ждут, чья возьмет - учитель председателя или тот его. И рады были, что учитель взял. Ясное дело.
- Ну, слава богу, - вздохнула старуха.
- А учитель-то сразу стих, как Кириллов сдался. "Одень, говорит, председатель, шапку, а то мозги простудишь!" Дал урок. "А коровник, говорит, сруби. Лесу у нас мало, что ли?"
- Слава богу, пусть стоит. Ведь красавица ж она, хоть звону не дает! Издалече видна!
Дед поднялся, сунул ноги в валенки, оторвал кусок газеты и открыл дверь в сени. Пахнуло холодом.
- Накинь ватник-то, - крикнула старуха, - да долго-то там не засиживайся.
Она сняла самовар, поставила на табуретку. Возле печи развесила портянки, отвернула заслонку. В печи пахло кислыми щами. На завтра не варить, только подогреть. Стирка - сегодня, завтра глаженье. Полы вымыть, баню истопить - завтра суббота. То да се, дел много. А он по деревне шляется, по чужим дворам подсобляет, где мужиков нет. Нет мужиков и неоткуда взять. Старики одни.
Старик вошел, скинул ватник.
- Вот я подумал сейчас, сидел там и выводил выводы.
- Что, и Евсей не помогал?
- Слухай! - Старик сбросил валенки и снова завалился. - Вот я рассказывал про председателя и учителя.
- Ну?
- Так если их спарить - вот был бы хозяин! У Кирилки-то силы много, или как это - энергии энтой самой, а у учителя - голова на плечах! Тот силен, да не туда машет, а этот-то умный и подсказал бы, куда и что. Тут бы они без ошибок до всего доходили вдвоем.
- А все равно пожиже Евсея-то будут. Вот председатель-то был!
- Не бойсь, Евсей и так без дела не сидит и другим не даст.
- Это уж точно. Вас - два сапога пара, только ты-то уж больно старый.
- Я валяный, мать, а он кожаный - из путиловских токарей.
Старуха веником смела сор к печи, поправила ухваты.
- Ну, ты куда завалишься - в кровать али на печь полезешь?
- Полежу тут.
- Ну, тогда я на печь пошла.
Кто-то постучал в окно.
- Это еще кого нелегкая?.. - Дед вышел в сени, звякнул щеколдой.