Перед ним оставались два безмолвных затылка, угрюмый Стоктон с квадратными плечами за рулем и Эдди у окна, сидевший прямо, с деревянными коленями, как будто его только что отделали под орех в приемной Комиссариата.
Доктор продолжал, все еще терпеливо:
- Поскольку вы, очевидно, потерпели неудачу в попытке задержать грузовик…
- Почему ты не скажешь доктору, кто сообщил об аварии? - бросил Стоктон Эдди. Последний заерзал на сиденье, постепенно разворачиваясь лицом к доктору Эйхнеру.
- Никто нам об этом не сообщал, док, - сказал он, полностью повернувшись. - Мы просто увидели дым.
Медсестра Торн прошла прямо в свой офис, четкими шагами измеряя расстояние, и ее сжатые губы напоминали лезвия ножа. Оказавшись за дверью, она наполовину разжала губы и прикрыла глаза, слегка обняла себя за плечи и привалилась к двери, которая неспешно закрылась под нажатием обеих ее рук, щелкнув крепким замочком в форме белой розы, но она была не одна. Бет Джексон - у окна с видом на море, стояла на якоре, как огромное старинное судно или какая-нибудь безжизненная глыба, колыхавшаяся от дуновений ветра - на фоне океана, а вокруг ее темной головы с зачесанными в пучок волосами растрепались седые пряди. Она была, наверное, самой растрепанной женщиной во всей Клинике.
- А, ты здесь, Бет, - сымпровизировала Элеанор Торн, подошла к столу и начала перебирать какие-то бумаги.
- Я насчет той поставки глиняных ваз, - сказала Бет, не поддавшись на эту уловку.
Прошел почти месяц с того момента, как менеджер Клиники по поставкам, безуспешно пытаясь отыскать Элеанор Торн, вынужден был вызвать Бет Джексон.
Это произошло как-то раз, в один дождливый полдень, в пятницу, когда облака расстилались по берегу над морем, как огромные серые пиявки на небе, и казалось, что весь океан медленно колыхался.
Молодой человек появился случайно, почти как будто заранее зная, что если он не найдет медсестру Торн, у него не останется больше повода оставаться в Клинике. Если только попросить временного убежища от дождя.
Здесь, в наружной комнате отделения гинекологии, занавески были опущены и закрывали дневной свет, а лампы включены - те лампы, которые, как спрятанные трубы, шли по всему потолку с каждого угла, освещая все мягким светом, они светили почти так же, как солнечный свет сквозь бумажные экраны, отдавая в оттенки синего. И иллюзия отсутствия теней придавала комнате смутную подвижность.
Молодой человек сел, повернул руки ладонями вверх, как будто хотел собрать в горсть воздух, и, как эффект этого упражнения, сила его спокойствия чувствовалась в его лине и плечах. По всей видимости, он пришел представить неизвестный торговый дом, с которым никогда раньше Клиника не имела никаких дел.
Бет Джексон принесла ему чашку горячего кофе, капнув туда чуть-чуть целебного рома, а заодно сделала кофе и себе. Она попросила молодого человека сесть перед электрическим обогревателем, чтобы обсохнуть. Он был одет в летний костюм, который прилип к коже, а когда он наполовину привстал, чтобы передать ей каталог, его улыбка наконец разрушила кажущуюся невозмутимость на его лице: так, как будто он передавал книжку с комиксами взрослому ребенку, передал он ей каталог. Его нога, стоявшая на мраморном полу, издала хлюпающий звук, и, услышав это, Бет Джексон захлопнула книгу ровно на том месте, где открыла.
- Любезность не поможет! - воскликнула она и вскочила, чтобы принести большое тяжелое полотенце из стоящего рядом открытого шкафа. - Надо бы их хорошенько растереть, - продолжала она со свойственным ей грубоватым юмором, - или ты останешься здесь в качестве пациента!
Она уселась напротив, на секунду подалась вперед, дотронулась вытянутыми пальцами до наклоненной медной решетки обогревателя, стоящего между ними, поставила его прямо, так, чтобы сияющее тепло, с водоворотом в центре, отражалось и выливалось, напоминая горящие угли, которые были сами по себе как источник, маленькие, разных размеров и похожие на проволоку.
- У доктора Хауптмана будет одним поставщиком меньше и одним пациентом больше! - заключила она, весело, живо, усаживаясь удобней, играя с этой фразой - ведь это тоже можно было принять за шутку, поскольку доктор Хауптман умер много лет назад. Этого молодой человек мог и не знать, хотя он и улыбнулся, нерешительно, застенчиво, и это вдохновило ее на следующую шутку.
- Да, это очень смешно, не правда ли? - она притворилась, что читает ему нотацию. Хотя на самом деле она не хотела от него ничего, всего лишь вместе посмеяться. - Для молодежи это весело, пока у вас есть здоровье, но подождите, пока доктор не начнет к вам заглядывать дважды в час, чтобы сделать укол, и вы по-другому запоете… Поверьте мне, я слишком часто это видела, - и ее глаза, темные, пронзительные, смотрели и тонули в его серых, как этот день, и теперь, после этой тирады, ее глаза сузились и были вполне серьезными, поскольку она действительно начала думать о методах лечения, применявшихся в ее отделении.
- Доктор Хауптман, вы говорите? - произнес молодой человек вполне невинно.
И это почти что сбило ее с ног. Сначала она просто раскрыла рот, и ее плоское, как луна, лицо перекосилось в тонкой вспыхнувшей ухмылке, словно она была на мгновение поймана между двух огней. Но честность молодого человека не вызывала сомнений, так что она громко рассмеялась.
В начале этот смех, как тот самый, настоящий, истинный смех, пророкотал внутри нее - как будто рой с мириадами капелек пронесся сквозь темное сверкающее замешательство, и пара капель дотронулись до десяти миллионов и вспыхнули с обратной реакцией, и смех вырвался лавиной, бесконечно раскатываясь: и каждый короткий глубокий сдавленный смешок, раскручиваясь, выскакивал наружу, - и она, со слезами на глазах, нагнулась в кресле, сотрясаясь в реверберациях, как дрожащая глыба.
- Доктор Хауптман и его игла, - сказал молодой человек, доигрывая до конца и изображая притворную тревогу. - Смотрите!
- Да, да, - простонала она, не в силах вздохнуть, и махнула на него рукой. - О да! - это было уже слишком. - Игла доктора Хауптмана! - повторила она, притворяясь, что услышала это снова. - О господи!
После этого смех был уже не истинным смехом, а каким-то слабым шумом, словно она против своей воли поймала ритм смеха и ускорила его, подобно скачке верхом, как если бы этот мертвый смешок был тем же самым умирающим смехом; словно когда, проскакав несколько сумасшедших кругов, лошади замедляются, а человек за поводьями снова обретает контроль и готовится к последнему рывку, но уже знает в глубине своего сердца, что скачки закончены. Она не могла сдержать смеха, только следовать ему, оголяя нервы, вытирая слезящиеся глаза и покачивая огромной седой головой.
- О господи, - и ее красные глаза уставились на него с каким-то неописуемым озорством. Ведущие к тишине, в которой они оба наконец легко уселись, он в своей безупречности, она в своем обостренном терпении. Сейчас, снаружи этой тишины, как циркулирующий возрастающий шум огромной ширококрылой птицы: не как опасность, а как руководство, обрушивалось сладкое биение дождя в шуршании по штукатурке на внешней стене, и снова, даже как бы фальшиво поспешно или близко к тому, как стрелы ветра звучат за занавешенным стеклом.
- Не то чтобы у нас было больше, чем мы могли бы справиться, - начала она со знанием дела, в попытке показаться благоразумной, приглаживая свои взъерошенные волосы, - с листом ожидания в некоторых отделениях такой… бог знает! - И дважды покачав головой, она взяла каталог, но не смогла полностью сосредоточиться, пока молодой человек не наклонился вперед и не начал снимать ботинки.
- Ну хорошо, - начала она, переворачивая страницы, снова выказывая всем своим видом интерес и понимание, словно терпеливая мать, которая готовится послушать длинную и пока что неопубликованную поэму своего сына. - Вот эти мне очень нравятся, - сказала она, подняв на молодого человека глаза с выражением глубокой признательности, - вот эти алюминиевые держатели на странице 29. - Неожиданно, как бы по секрету, она заговорила тише и даже наполовину прикрыла книгу: - Я вот что вам скажу: я просто сделаю себе пометку насчет кое-каких вещей, а потом переговорю с Элеанор Торн, когда она вернется! - И еще до того, как молодой человек изобразил подходящую улыбку, она попыталась отказаться от всего этого. Но своим жестом, протягивая руку вперед и касаясь его руки, она пыталась сказать обратное. - Видите ли, мы сейчас сотрудничаем с Олдриджем и Национальным госпиталем и делали это в течение долгих лет. Если у них нет чего-то, что нам нужно, они в любом случае это достанут. - Она отняла свою руку и взмахнула ею в сторону марсианского войска хромированных аппаратов в соседней комнате. - Это все из Национального госпиталя, - сказала она, поворачиваясь в кресле, - за исключением вот этого, - и она взмахнула рукой в сторону длинного тонкого чемоданчика, стоявшего в комнате. Он стоял на серебряном треножнике, самодостаточный, замысловатый, горделиво мерцая под стеклом. Они оба взглянули на чемоданчик, почти что безнадежно, словно отказавшись от любых попыток понять скрытый смысл всего этого.
- Это Мэйдстоун, - сказала она торжественно, - оригинальный. Доктор Мэйдстоун работал над дизайном, а воплотили его Талботы. Доктор Мэйдстоун. Он был главой отделения в течение долгих лет, потрясающий человек. Он уже умер, он умер в 1943 году.
Молодой человек слегка покачал головой и улыбнулся, и она продолжила.
- Вся наша аппаратура для терапии короткими лучами, конечно, взята у Олдриджей. - Молодой человек кивнул, и медсестра Джексон окончательно закрыла книгу. - О да, я была в отделе закупок, - сказала она, почти что мрачно, но все же позволив ему улыбнуться. - Это было десять лет назад.