Я спускалась со своими спутниками по заснеженной дорожке к обширному деревянному строению внизу, в долине. Его очертания трудно было разглядеть из-под пышных сугробов. Из-за большого количества снега дом чем-то напоминал русские дома из историй о жизни в России, которые мать когда-то давно рассказывала нам по вечерам. Впоследствии я думала: как странно, что типичный японский дом вызвал во мне воспоминания о неизвестной мне России. Впрочем, любой подобный дом напомнил бы мне Россию, в которой я никогда не была, - я ведь до этого никогда не видела заснеженные деревянные дома в лесу.
Я сделала неверное движение и левой ногой провалилась в сугроб. Я так и стояла несколько мгновений, внимательно всматриваясь в усадьбу в низине, замерев, забыв, что замерзаю в снегу. Теперь мне предстояло там жить. Что меня там ожидало? Как меня примут люди в этом доме?
Я думала: "Разве возможно, чтобы этот чужой заснеженный дом стал моим домом? Нет, это совершенно невозможно. Я ни за что не останусь здесь надолго. Это продлится лишь до тех пор, пока не кончится война".
Сверху было заметно, что в доме началась суета: несколько черных - на фоне ярко-белого снега - фигурок появилось из дверей. Моего прибытия определенно ждали.
Несколько позднее я иду по коридорам этого дома, в окружении встречающих меня японцев.
Затем я сижу по-японски за низеньким столиком напротив членов семьи Абэ. Передо мной множество японских лиц. Я напряжена, но заставляю себя улыбаться. Японцы тоже напряженно улыбаются и украдкой рассматривают меня. А я никого не могу разглядеть толком, потому что нахожусь в состоянии стресса.
Один из японцев обращается ко мне на относительно сносном английском:
- Э… сожалею, что госпожа прибыла в такое холодное время и не может видеть всю красоту здешней природы.
- Пожалуйста, не беспокойтесь… Мне все здесь очень нравится… сад очень красивый… - робко мямлю я и замолкаю.
Я бы хотела еще что-нибудь добавить, но мне больше не удается выдавить из себя ни слова. Я лишь беспомощно улыбаюсь, ловя сочувственную улыбку красивой молодой японки напротив. Женщина обнимает маленькую девочку, которая жмется к ней, наверное, дочку. Я стараюсь почаще останавливать на них взгляд, потому что они кажутся самыми приветливыми из всех собравшихся.
Японец продолжает беседу. Какие-то общие слова относительно красоты сада и местной природы. Я поддакиваю, вежливо соглашаюсь со всем, что он говорит. Члены семьи Абэ встречают каждое мое слово радостными улыбками и одобрительными восклицаниями.
После обсуждения природы японец наконец находит нужным представиться. Я узнаю, что он переводчик, приглашенный родственниками Акито Абэ, чтобы помочь им объясняться со мной. Когда до меня доходит, что мне предстоит жить одной среди людей, которые не понимают мой язык и чей язык я тоже не понимаю, мне становится трудней удерживать на лице улыбку.
Пожилой японец, которого я почему-то принимаю за отца Акито, произносит длинную тираду - по всей видимости, что-то вроде приветственной речи.
- Пусть госпожа не беспокоится. Мы все с большим пониманием относимся к вашему деликатному положению, - переводит его слова переводчик. - Времена сейчас нелегкие, но мы сделаем все, чтобы вы чувствовали, что этот дом ваш. Если у вас есть особые пожелания, пожалуйста, немедленно сообщите о них. Мы сделаем все возможное, чтобы удовлетворить их.
- Нет-нет, что вы… Простите, что причиняю вам беспокойство… Никаких особых пожеланий… - смущенно отнекиваюсь я.
Пожилой японец что-то говорит переводчику. Тот подвигается ко мне и почтительно вручает лист бумаги.
- Чтобы избежать неловких ситуаций, здесь написаны по-английски имена всех членов семьи Абэ, - объясняет переводчик. - Пожалуйста, взгляните. Здесь все указано - имена и родственные связи. Этот список очень удобен для иностранца.
Всячески подбадриваемая японцами, я читаю вслух непривычные для меня имена.
- Абэ Тадаши…
Старенький японец, встрепенувшись, повторяет только что прочитанные мной слова на японский лад и тычет в себя пальцем со счастливой улыбкой, как будто невесть какое счастье - услышать от меня свое имя.
- Абэ Тадаши - прадедушка Абэ Акито, - поясняет переводчик.
Я почтительно кланяюсь прадедушке Акито и продолжаю, запинаясь, читать по списку:
- Абэ Шигеру.
- Абэ Шигеру - отец Абэ Акито. Сейчас его здесь нет. Он находится в Токио, где занимается делами.
Я киваю. Понятно. Отец Акито - влиятельный бизнесмен, руководит компанией, которая принадлежит клану Абэ. Кто я такая, чтобы он бросал из-за меня свои дела в Токио и приезжал знакомиться со мной?
- Абэ Масао…
- Абэ Масао - младший брат Абэ Акито, - поясняет переводчик. - Его тоже нет здесь. Он на войне.
Я снова киваю. На войне, понятное дело. Где же еще сейчас быть дееспособным японским мужчинам?
После того как заканчивается перечисление присутствующих и отсутствующих мужчин из клана Абэ, наступает очередь женщин. Оглядывая японскую сторону, я называю имена из списка. От слишком сильного нервного напряжения я начинаю быстро уставать и уныло думаю, что к концу церемониала совсем перестану различать лица и превращусь в механическую кланяющуюся куклу.
- Абэ Мэгуми…
- Абэ Мэгуми - мать Абэ Акито.
Я раскланиваюсь с Абэ Мэгуми.
- Абэ Казуко…
- …сестра Абэ Акито.
Я раскланиваюсь с сестрой Акито.
- Абэ Кёко…
Я встречаюсь глазами с молодой женщиной, которая откликнулась на имя Кёко Абэ. Эта та самая женщина, которую я в самом начале выделила среди незнакомых людей в комнате, потому что ее улыбка показалась мне доброй и искренней.
Я делаю долгую паузу, вчитываясь в определение этого имени в списке.
- Абэ Кёко… Абэ Кёко…
Абэ Кёко - супруга Абэ Акито, - предупредительно подсказывает переводчик.
Я роняю список и падаю навзничь в глубоком обмороке.
Глава 14
Сразу по приезде у меня случилась глубокая депрессия. Я не понимала своего места в мире. У меня хватило сил кое-как принять, что Акито отправляет меня в Японию, чтобы, возможно, жениться на мне впоследствии или, в крайнем случае, сделать меня своей любовницей. Но у него уже была жена! У него были жена и двое детей, сын и дочь. Как он мог?! Зачем он послал меня к своей жене? Зачем он так поступил со мной? Я без конца спрашивала себя, что я делаю в этой чужой стране, в чужой семье, среди людей, чью речь я даже не могу понять. Кто я теперь? Кем мне себя считать? Как мне жить рядом с женой Акито Абэ, которая знает, что мне предназначено стать любовницей ее мужа? Как мне смотреть ей в глаза, что мне ей говорить? Почему никто не посчитался с моим желанием быть приличной женщиной, с тем, что у меня тоже есть какие-то моральные принципы?
Мне хотелось умереть.
Я лежу на футоне в полной прострации. Я уже несколько дней так лежу - не ем и не пью. Лишь изредка встаю, чтобы справить естественные нужды.
Входит служанка, кланяется, ставит у моего изголовья поднос с едой. Там уже стоит поднос с нетронутыми мисками, которые она принесла мне в прошлый раз. Она что-то говорит мне, жестами пытаясь обратить мое внимание на еду, очевидно, упрашивает поесть, как ей приказали хозяева. Но мне все равно. Вероятно, служанка боится меня. Она слишком примитивно имитирует, как огорчена и растеряна. После недолгих укоризненных возгласов и уговоров она забирает нетронутую еду и поспешно выходит.
Мне все равно. Я продолжаю неподвижно лежать, уставившись отсутствующим взглядом в пространство японской комнаты.
Пару раз кто-то из обитателей дома приоткрывает дверь и осторожно заглядывает. Я не реагирую на их присутствие.
Кёко, жена Акито, приходит несколько раз в день, пытаясь уговорить меня поесть. Она, единственная из всех в доме, кто знает немного по-английски и неловко употребляет разговорные клише из учебника английского языка в своих обращениях ко мне.
- Прошу вас, будьте любезны, встаньте и поешьте, госпожа. Вы давно не ели. Это плохо. Еда - это хорошо. Еда очень полезная и вкусная. Вы должны есть еду. Все люди едят еду, - примерно так она пытается по-английски на разные лады аргументировать свои соображения о том, почему я должна есть.
Кёко - единственный человек, на которого я немного реагировала. Но это была отрицательная реакция. Я не хотела видеть эту женщину, не хотела ничего знать о ней. Когда она приходила и садилась рядом, я отворачивалась или закутывалась с головой в одеяло.
Однажды в комнату вошел ребенок. Юки, трехлетняя дочь Кёко. Она вошла и приблизилась ко мне неслышно, как кошка или ангел. Я заметила ее, только когда она была уже совсем рядом, - она стояла у моего изголовья с миской в руках.
Девочка с улыбкой стала лепетать слова "еда" и "ешь" на искаженном английском - наверное, это Кёко подучила ее, что нужно говорить. Миска покачивалась перед моим носом.
Я рывком села на постели, не зная, как поступить.
- Еда… еда… - продолжала бормотать Юки, улыбаясь.
Безмятежность ее улыбки встряхнула меня. Мне стало стыдно. Я - это я, а ребенок - это ребенок, и совершенно незачем этой доброй и милой малышке знать, что я не в себе и намереваюсь умереть.
Я вынуждена была принять миску с едой, потому что боялась обидеть девочку. Я так и держала миску в руках, не зная, что делать дальше. Юки приветливо кивала мне, улыбалась и все повторяла свое "еда… еда…"
Еда. Очень вкусная еда.