- Да и кроме того, неинтеллигентный ты, Женя. А творец должен быть интеллигентом. Ты только не обижайся, я как есть говорю. Нету в тебе самодисциплины. Ну да, самодисциплина, она в наше время вообще мало у кого есть, увы…
Женя ничего не ответил.
На скамейке у Витиного подъезда сидела Наташа. Сидела и красный кленовый листик в руках вертела. Такой же красный, как она сама - рыжие волосы в хвост, бордовое пальтишко.
- Ты чего тут делаешь? - удивился Женя. - Так и мёрзла тут всё время, пока я у Вити сидел, что ли?
- Поговорить хотела. Мы вчера в баре не договорили, помнишь…
- Помню…
- Я для этого к нему сегодня и пришла - хотела тебя выцепить. Но так, чтобы не выдернуть, а выцепить. Не хотела звонить, встречу назначать… Выдёргивать не хотела.
И они отправились прочь из двора, вниз по улице, к трамвайной остановке. Наташа сказала, что надо ехать в лес, что ей тревожно. Неспокойно на душе.
- Не надо жалеть, - говорила она, - не надо жалеть, что мы убьём кого-то. Не надо думать, что на земле должны жить слоны, жирафы, крокодилы, и старшие братья их - мы… Яванские носороги те же, их штук пять-десять, наверное, осталось. Их всё спасают какие-то общества защиты среды, спасают… Нет, чтобы дать спокойно вымереть, понимаешь?
- Я не углублялся в вопрос, - пожал плечами Женя. - Но ведь вымирающие виды надо спасать. А то мы и так планету засрали, хуже некуда.
Он еле поспевал за Наташей. Обычно спокойная и уравновешенная, она сейчас так быстро шагала по лесу, как будто хотела убежать куда-то. Прорваться сквозь ветки, кочки и коряги, сквозь траву и густой ельник… Пару минут назад они сошли с тропинки и сейчас продирались через какие-то дебри. Женя уже намочил ноги - осенью в лесу это всегда происходит, когда вздумаешь побродить там, где не ступала ещё нога человека.
- Это эволюция. Э-во-лю-ци-я. Более приспособленные убивают слабых. Вот, думаешь, метеорит сильно скорбил и терзался по поводу убийства динозавров? Думаешь, плацентарные маялись из-за того, что извели сумчатых? Это природа, Женя… Природе всё равно…
Женя подумал, что ему всё равно на эту природу, ну да бог с ней, пускай выговорится, если Ксену выговориться не может. Такой взволнованной он её давно не видел.
- Мы более приспособленный вид. Мы эволюционно вывели разум. Язык. Мы развились до технологий. До парового двигателя, авторучек, лазерных дисков; мы письменность изобрели. Мы развились и заслужили. Теперь мы хозяева, и мы делать можем - всё, что захотим!
Она отломала ветку осины, бросила её в Женю и расхохоталась.
- Будь у меня ружьё, я бы кого-нибудь подстрелила.
- Зачем? - испуганно спросил Женя.
- Потому что - могу. Могу. Вот ты бы меня остановил разве? У нас законом только людей убивать нельзя. А букашку, таракашку, зайца, косулю, индрикотерия, мамонта какого, давай, стреляй! Стреляяяяй!
Наташа ломанулась сквозь кусты и исчезла из виду. Женя бежал за ней пару минут, но всё никак не мог понять, где она: в густом ельнике плохо видно даже на расстоянии метра. Где-то сбоку он слышал её смех, треск ломающихся веток и быстрый топот ног. Потом с другой стороны. Потом спереди.
"Бежит же… А тоже ведь, наверное, ноги промочила", - подумал Женя.
- Ната, погоди! Нат!
Напролом, наугад. Руки, лицо - по колючим шипам, сквозь иголки, сквозь старые паутинки, сквозь мусор какой-то, шелест, щёлканье, крик, крик…
И - опушка, тишина. Дорога. С одной стороны от неё - ельник. На обочине - Наташа, сидит на корточках, сжавшись, и плачет тихо. А за дорогой - вырубка. Гигантская вырубка. Выкорчеванные пни, колдобины, рытвины. Грязно-мёртвая земля, как шрам, как болячка воспалённая, как гнойник. Бесконечная, здоровенная вырубка, и где-то далеко за ней дым поднимается.
- Наташа… Наташик… Ната…
Женя подбежал к ней и обнял.
- Ну успокойся, успокойся, пожалуйста. Всё хорошо. Так ведь?
- Так…
- Давай домой поедем. А? Поедем? Мы по этой дороге до автобуса выйдем?
- Выйдем…
Он кое-как поднял её слабое, обмякшее тело на ноги.
- Я есть хочу, - пожаловалась Наташа. - Я так давно ничего не ела… Так давно… Они же все живые, они все живые были когда-то…
Удар.
Удар.
Удар.
Гулкие, тяжёлые удары часов. Витя насчитал шесть. Шесть вечера.
Пора.
Он встал с кресла, сложил плед вчетверо и повесил его на спинку. Помыл кружки, оставленные друзьями, почистил трубку, пепел высыпал в мусорник. Отправился в комнату.
Чёрные брюки - идеально выглаженные. Белая рубашка, чёрный галстук. Полторы минуты на завязывание галстука. Чёрный пиджак. Белые носки. Чёрные ботинки, купленные в строительном магазине - с металлическими вставками в носах. Идеально вычищенные. Широкополая шляпа.
Витя некоторое время наблюдал самого себя в зеркало. Повернулся, поправил пиджак. Шляпу поправил. Ни единого упрёка. Ни пылинки, ни пятнышка. Не придерёшься.
В старом деревянном сундуке его ждали стилеты - шесть штук. По два в каждый рукав, и два запасных. Остро наточенные штыковые ножи - по одному к каждому голенищу на специальных застёжках. Кастет для левой руки - в карман. Массивное кольцо с черепом - на безымянный палец правой руки. Серебряные заводные часы на цепочке - в нагрудный карман. Маленький, в твёрдой чёрной обложке, сборник сочинений Пушкина - в карман пиджака. Белый платок - в другой карман.
Длинный чёрный кожаный плащ.
И у дверей последнее - крепкая узловатая дубовая трость с серебряным набалдашником, сделанная специально на заказ.
Десять минут седьмого. В путь.
В случайном порядке автобус - троллейбус - автобус, не запоминая номеров. Каждый раз в новое место. Витя всегда ехал наудачу, и удача пока ни разу не подводила его.
На этот раз он попал в спальный район. Многоэтажки, бабушки в супермаркетах, усталые люди с работы домой возвращаются. Паркуют машины, тыкают в кнопки лифтов, зажигают свет на кухнях, кидают полуфабрикаты в микроволновки.
Медленной, степенной походкой Витя прошёл по тротуару вдоль узкой улочки и оказался возле местной школы. Уроки давно закончились, пустые окна глазели перевёрнутыми кверху ногами стульями. Рядом, недалеко от входа - две скамейки, две клумбы, берёза, мусорник. Витя протёр платком скамейку, присел и раскрыл книжку там, где лежала закладка. Посмотрел на часы. Почти семь.
Они появились через девять минут. Они всегда появлялись независимо от места. Где-то раньше, где-то позже. В разных количествах, в разной степени опьянения, разной степени тупости и озлобленности. Но всегда, всегда появлялись. Не было ещё ни одного такого места в городе, где бы их не оказалось.
- Ты, бля, кто нах такой? - сиплый злобный голос вопросил над самым Витиным ухом. - Я тебя на нашем районе, ннннах, не видел ещё.
Витя закрыл книжку и осмотрел пришедших. Четыре гопника, один лысый, вытатуированный; остальные чуть поскромнее - коротко стриженые, в куртках, двое - в джинсах, двое - в спортивных штанах. Один поигрывал ключами на длинной цепочке. Один курил.
- Чё за нах, бля! Давай, бля, отвечай! - лысый грубо толкнул Витю в плечо и сел рядом. - Или ты не знаешь, кто я, бля, такой, а? Да я Паша Гирутский, ннааах. За меня, бля, полрайона встанет, нннаа…
Витя выждал паузу. Не просто молчал, а именно выждал паузу - оглядел пришедших холодным, непроницаемым льдом своих глаз.
- Позвольте представиться, - сказал он и поднялся со скамейки. Положил Пушкина в карман и элегантно перекинул трость в левую руку. - Виктор Алексеев, странствующий актёр и фокусник. Даю представления за деньги.
- Чёёёёё, бля? - потянул лысый. - Чёёё ты там даёшь? Деньги?
Гопы дружно заржали.
- Представления, - ничуть не смутившись, продолжал Витя. - Я даю представления. Правда, умею я пока довольно мало и показываю только "избиение червей". Но и это интересный номер, смею вас заверить…
- Червей, бля, да? Понтуешь тут, да?
Тот, который толкал Витю в плечо, встал со скамейки и подошёл к нему вплотную, вцепился своими звериными глазами и попробовал давить взглядом.
- Чё, ннааа? Чё? А? Чё?
- Видите, уважаемый - осень. Черви выползают под дождём из своих норок. Если вы готовы уплатить, то я могу продемонстрировать свой увлекательный номер - "избиение червей".
- Давай, покажи, бля! - крикнул кто-то из гопников. - П…к, бля, какой нашёлся. Это же бля, в натуре, Паша Гирутский!
- П…ц тебе, - согласился другой.
- Дай свою палку, нах, - потребовал Паша Гирутский. - Дай, бля, свою палку!
И ухватился за трость. Ухватился довольно крепко, потянул на себя - но ничего не вышло.
- Если вы настаиваете на представлении, господа…
Договорить он не успел - Паша Гирутский попробовал дать ему бычка ударом характерно крепкого для гопников лба, но Витя увернулся и с силой крутанул трость двумя руками - так, что державшийся за неё Паша грохнулся на землю.
- Тебе п…ц, ннааа, бля! П…ц, ннаааа!
Удар тяжёлым ботинком по челюсти Паше - и он больше не кричит. Следующим движением Витя двинул по морде бросившегося к нему гопника дубовой тростью, и тот остановился, отшатнулся. Витя раскрутил трость - буквально два оборота, и ударил ещё раз - гопник упал на землю.
В этот момент на него налетели двое других - и повалили в осенние листья. Завязалась короткая потасовка, когда никто никого не бьёт, а только разве что душат, давят, пытаются выбраться и встать.
- Сука!
- Пидор!