- Очень рад знакомству, - сказал он. - По-видимому, нам предстоит путешествовать вместе, - сказал он. Господи! Это куда же? Тут я маленько струхнул.
Он сказал:
- Я - Оливье Лейбовиц, мы сегодня вместе отправляемся в Нью-Йорк.
Вы уж простите, думать я мог только об одном: мой брат ИМАЕТ его жену. Сказать ему? А что из этого выйдет? Вместо этого я сказал, что забыл свой стул. Надо вернуться за ним.
- В Нью-Йорке полно стульев, - возразил он. - Я куплю вам на базаре на 3-й улице.
В Международном Аэропорте Кингсфорд-Смит Оливье принял таблетку.
- И вам лучше принять, - посоветовал он. Дал мне коку и две таблетки. Я заглотал обе и вскоре обнаружил, что у меня и паспорт есть. Понятия не имел, что у меня есть паспорт и даже как он выглядит. Садясь в самолет, я думал об отце.
Я спросил Оливье, сколько часов лету до Америки.
Тринадцать часов до Лос-Анджелеса, сказал он. Боже благослови бедного милого покойного папашу! Он бы этого не перенес, кабы увидел Заторможенного Скелета на самолетном сиденье.
37
Всего два бара имелось в СоХо в ту пору. Один - "У Китти", а второй - "У Фанелли", и там Марлена с опухшими глазками разыскала меня через полчаса. Подошла к моему столику у дальней стены, легче мотылька, принесла два "Роллинг-Рокса" и один вкрадчиво поставила передо мной.
- Я люблю тебя, - сказала она. - Ты даже не представляешь себе, как сильно!
Меня раздирали всякие чувства, и я не решился ответить.
Она скользнула на скамью напротив, поднесла бутылку к губам.
- А ты не сможешь меня любить, пока не узнаешь, во что я в тебя втянула.
Именно об этом я думал, поднимая пиво и отхлебывая из горла.
- Итак, - она аккуратно поставила бутылку на стол, - я тебе все расскажу.
Она умолка на миг.
- Знаешь, когда ты впервые меня увидел… в тех нелепых туфлях, от которых ты так возбудился…
- Туфли я возненавидел!
- Хорошо-хорошо, только не вздумай ненавидеть меня. Я этого не вынесу. И о Хью не волнуйся. Я позабочусь о Хью.
Я фыркнул, и все же ее слова меня тронули. До тех пор никто даже не врал мне, что о нем позаботится.
- Оливье подтвердил подлинность картины Дози Бойлана, - продолжала она. - Пока меня не было. Приехала в Австралию - а он уже все сделал. Господи, вот дурак! Бойлан - друг его клиента, и Оливье было неловко признать, что он ни уха ни рыла не смыслит в творчестве своего отца.
- Это знаменитая картина. В чем проблема?
- Будь он способен смотреть дальше своего носа, он бы знал, что Музей современного искусства отказался от нее. Выбросил на помойку.
- Я знаю, что это значит, крошка.
- Знаю, что ты знаешь, и ведь это дурной признак. Почему от нее отказались? Даже Оливье следовало бы призадуматься.
- Но ты сказала, что все в порядке. Это были чуть ли не твои первые слова: "По крайней мере, мистер Бойлан знает, что его Лейбовиц - подлинник".
- Ш-ш. Слушай. - Она взяла обе мои руки в свои и поднесла их к губам. - Слушай внимательно, Майкл! Я расскажу тебе всю правду.
- Его Лейбовиц - фальшивка? В этом все дело?
- Хочешь знать мое мнение? Это незаконченная послевоенная картина, которую Доминик и Оноре спрятали в ту ночь, когда старый козел откинул копыта.
- Блядь, Марлена!
- Ш-ш. Успокойся. Та картина стоила недорого, но они ее подправили. Датировали 1913 годом, и она превратилась в большую ценность. Музей современного искусства вцепился в нее, как только она появилась на рынке в 1956 году. Прямиком из наследия художника. Безукоризненное происхождение, полно репродукций. Но это подделка. Оноре, конечно же, знал в точности, как и что в ней подправлено. Ему для этого не требовался рентген. Вероятно, Доминик все проделала у него на глазах.
- Но ты же нашла в архивах заказ на краски? Ах, черт, ты сама напечатала эту квитанцию.
- Милый, милый, пожалуйста, не сердись на меня! Я же не преступница. Нам нужно было заполучить эту картину, а кто бы одолжил нам полтора миллиона долларов, который Бойлан просил за нее? Никто.
- И ты подделала расписку за титановый белый?
- Все равно что затыкать протечку жевательной резинкой. Примерно два дня картина вновь числилась подлинником. Но рано или поздно рентген бы все-таки сделали, и тогда бы мы оказались - уж извини - в полном дерьме.
Теперь я все понял.
- Картина была застрахована. Ты организовала кражу.
Глаза у нее слегка опухли, с Принс-стрит проникал смягченный, фиолетовый свет.
Весь рассказ она вела как бы со стороны, а потому я не сразу разглядел тень улыбки, проступившей теперь в уголках ее губ.
- Ты сама украла ее!
- Не Оливье же это поручать.
- Ты прошла милю через буш - ночью?
В Нью-Йорке пошел дождь, большие жирные капли били в окна "У Фанелли", по ее милому, сиротливому личику пробегали тени, словно в дискотеке, пока она продолжала рассказ, все время стараясь понять, как я это приму: она заплатила наличными за пару садовых перчаток, набор отверток, нож для раскроя ковров, кусачки для работы с проволокой, долото для работы по дереву, гвоздодер, фонарь, лейкопластырь и лом. Два дня она провела в мотеле "Графтон", а когда узнала, что Дози уехал в Сидней, поехала безлюдной окольной дорогой в Землю Обетованную. Взятую в аренду машину припарковала на заброшенной просеке, оттуда прошла пешком вдоль хребта холма, через заросли, и хотя не сразу нашла столб, зато вскарабкалась на него без труда и отключила и электричество, и телефон.
- Откуда ты знала, как это делается?
Она только плечами пожала:
- Прочла.
К тому времени, как она добралась до порога Дози, ночь превратилась в поток кристальных звезд на бархатных небесах. При свете луны и звезд она разогнула литую решетку на стеклянной панели двери. Этот момент я помнил из газет: местные детективы говорили, что грабитель был "помешан на аккуратности". Решетки Марлена добросовестно сложила на посудомойке.
Благодаря Дози она заранее знала, где висит картина и как охраняется. С помощью болтореза рассекла кабель сигнализации и сняла безвкусную, раздражавшую ее раму. Запаковала картину в несколько слоев наволочек, заклеила сверху скотчем и пошла обратно через буш.
- А дальше что?
Опушенные долу глаза вдруг расширились, взгляд стал жестким.
- Ты еще не решил порвать со мной? Ответь!
Я мог бы испугаться, но ничего подобного.
- Сначала я хочу выслушать все до конца.
- Может, требуется письменное признание? - приподняла она бровь.
- Все до конца.
- Ах, вот как! - сказала она, слегка рассердившись.
- Помнишь, как ты впервые явилась ко мне - ты видела, над чем я тогда работал?
- Я никогда не лгала тебе о твоей работе. Никогда. Никогда.
- Я не о картине.
- Да, ты сделал прекрасные зарисовки насекомых.
- Мухи, осы, несколько бабочек.
- Я еще подумала: "Как удачно, он умеет рисовать". - Она покраснела. - Поторопила события.
- Так вот, Сигнальная Диопсида…
- Майкл, ты мне рассказывал. Борободур, ведь так? Большая редкость, но Бойлан поймал ее возле своего дома.
- Борборойдини. Вомбатова Муха.
- Знаю.
- Когда мы смотрели "Toir en bois, quatre" в офисе мистера Маури, я видел Сигнальную Диопсиду, запутавшуюся в паутине на обратной стороне. Это насекомое в других местах не водится, кстати говоря.
На миг она опешила, но потом словно даже обрадовалась.
- До чего ж ты умный! - улыбнулась она мне.
- Ага.
- Тогда скажи мне, любимый, как мне удалось уменьшить ее в размерах?
- Расскажи ты.
Тут в баре выключили свет, и Марлена потянулась ко мне через влажный ламинированный стол и поцеловала прямо в рот.
- Сам догадайся! - поддразнила она.
"У Фанелли" закрывался, мы выбрались наружу, потащились но скользким камням мостовой к себе в большую темную мансарду.
Больше мы ни о чем не говорили, но любовью в ту ночь занимались так, словно хотели разорвать друг друга в клочья, истерзать насмерть, сожрать. Скрыться под дивным чудом чужой, возлюбленной плоти.
38
Сиденья в самолете чересчур узкие, крыша низкая, но Оливье дал мне еще две желтые таблетки, и вскоре мне очень даже понравилось быть среди облаков. Папаша никогда ничего подобного не видел. В жизни не видел. И короли Англии тоже. Никто в Святой Библии не видал ничего подобного, разве что им было даровано видеть при ВОЗНЕСЕНИИ. Черный Череп не мог бы вообразить себе, что я, его РАЗОЧАРОВАНИЕ, вознесусь над землей, кругом ангелы и херувимы, сердце и артерии просвечивают насквозь, бултыхаются в небесах, словно мячик для пинг-понга, залетевший в сапог.
Ночью небеса обращаются в бесконечную реку, душа моя - промокашка, утонувшая в чернилах. Оливье не смотрел в окно, говорил, это напоминает ему о том, что он - ничтожество. Потом сказал, что он хочет стать ничем. Сказал, ничего ему не нужно, кроме Марлены. Плевать, что она подожгла среднюю школу в Беналле. Когда он узнал об этом, это был шок, но теперь ему все равно. Пусть и его сожжет.
Стюардесса спросила, хочет ли он выпить. Он сказал, что с него хватит 30 000 футов высоты.
Я выпил пива.
От Оливье пахло туалетной водой и тальком, как от ПОПКИ МЛАДЕНЦА. Стюардессы к нему ТАК И ЛИПЛИ, едва мы вошли в самолет, я видел, как его красивый белый пиджак сквозит сквозь их толпу, и видел легкое серебристое сверкание, мотылька, вылетевшего из ночи, повисшего на стене над женским изголовьем.