Что я мог ей сказать? Как она мучается, глупая маленькая птичка.
- Ты тоже не знаешь? - допытывалась она, и тогда я тоже вконец расстроился.
Закрыл руками лицо и не мог вымолвить ни слова.
Кати отошла к окну, плечи ее затряслись.
■
За всю неделю я всего лишь раз появился на тренировке. Только беда не в этом. А в том, что нет у меня уверенности в себе. И настроить себя не могу - в общем, не в форме. Перед стартом в раздевалку зашел дядя Геза, тренер. Он спросил меня об успехах и заметил, что давно не засекал мое время. А я стоял и пожимал плечами; он был недоволен, но ругать не стал - он никогда не бранится перед соревнованиями.
Я сделал небольшую разминку, пытаясь стряхнуть странную свинцовую скованность, охватившую мышцы, - кажется, удалось.
Чабаи, сбросив халат, уже стоял у бассейна.
- Давай быстрее, давно вызывали на старт, - сказал он.
Подойдя к стартовой тумбочке, я удивился, что мне досталась шестерка. И еще удивился, что это меня ни капельки не волнует. Чабаи ждал у восьмерки - в этом заплыве нашу школу представляли мы двое.
Но вот в громкоговорителе прозвучала моя фамилия, и меня почему-то стал бить озноб.
Зрителей на трибунах было немного, лишь одна компания шумела на весь стадион. В ней был и Жолдош - восемьдесят пять килограммов веса; сложив руки рупором, он орал изо всех сил:
- Давай, Хомлок! Жми!
А я подумал: нельзя выходить на старт, когда ноги от страха подкашиваются.
Тут опять появился тренер. Если б он в меня верил... и то бы не помогло. А он и не верил.
- Все эти ребята аутсайдеры, - сказал дядя Геза. - Если нажмешь, придешь первым. - Он смотрел на меня, и оба мы знали, что все это, так сказать, педагогика, а если всерьез, то делать мне здесь совершенно нечего; мало быть фаворитом, для победы нужно еще кое-что.
Я поставил ногу на тумбочку - она здорово дрожала; тогда я вскочил на обе ноги, а Чабаи, не спуская глаз, следил за каждым моим движением. Он был не на шутку расстроен, видя, что я совсем расклеился.
До команды оставались считанные секунды, а меня бил озноб, и я зябко кутался в халат.
Наконец прозвучала команда, и теперь - это точно - за мной никто не следил.
- Внимание, приготовиться... - И хлопнул выстрел.
Бросок - я стремительно рванулся вперед, но скоро заметил, что ритм отвратительный: не плаванье, а беспомощное барахтанье. Я вел заплыв совсем недолго; был, правда, один отличный момент, когда другие пловцы меня догоняли, - я едва сдержал рвавшийся из груди ликующий крик и несколько метров скользил очень легко, надеясь, что ритм вот-вот выровняется; но внезапно почувствовал, как сводит мышцы, руки и ноги словно немеют, и тогда мне стало все безразлично. Я даже не очень старался...
К финишу я пришел после Чабаи, пятым. Моментально выбрался из воды и хотел потихоньку убраться, но дядя Геза, как осатанелый, ринулся вслед за мной.
- Что случилось? Говори!
- Не пошло, дядя Геза! - сказал я. В другое время я бы просто сгорел со стыда, но сейчас мне было не до тренера.
- Вот как! Не пошло! На тренировки не ходишь, все растерял: и форму, и волю. Знаешь, как это называется? Плаванье ради галочки! Не нужен мне такой пловец!
- В следующий раз... будет лучше, - промямлил я, не в силах выносить его истошные вопли.
- Болтовня! - заорал он фальцетом, чуть не захлебнувшись от злости. - Думаешь, я ничего не вижу? Ты же весь зеленый, как жаба, круги под глазами, рожа измочаленная. Рано начинаешь...
- Что? - спросил я с недоумением.
- Сам знаешь!
Он въедливо всматривался в мое лицо. Я молчал.
Тут подошел Чабаи и, виновато тараща глаза, стал рядом со мной.
- Чего стали? - рявкнул старик. - Убирайтесь к чертям! - И он умчался, не переставая ругаться. - Попробуй сделать из таких пловцов. Черта с два сделаешь! С этих лет развратничать! Дохляки истасканные!
- Погорели, и с треском! - сказал Чабаи, теребя мой халат.
- Хоть ты-то не лезь! Не дергай, а то схлопочешь!
Он сразу притих и поплелся за мной в раздевалку. Я оделся в одну секунду.
- Ты что, нездоров? Зачем ты поплыл? У тебя даже ноги трясутся.
- Бабка твоя трясется...
- Уж мне-то не заливай... Нахватал двоек, на уроках сидишь как потерянный, дрожишь, словно лист осиновый.
- Отстань! - сказал я, а сам готов был сквозь землю провалиться, потому что зубы у меня опять застучали.
- Разве это дружба?.. Ты что, онемел? - Голос его на миг прервался, потом он выпалил: - Говори, дружба? Я скажу тебе, что это такое. Дерьмо это, а не дружба! - И он выскочил из раздевалки, с шумом хлопнув дверью.
Я натягивал тренировочный костюм и думал: ладно, с Петером я после улажу, пока мне не до объяснений. И не до состязаний: проиграл - что поделаешь? Потом... когда жизнь войдет в нормальную колею, займу и первое место. А сейчас я спешу. Уже шестой час.
■
Мост Маргит я все же прошел пешком. Кто подсчитает, сколько километров я отмерил ногами? Надо было собраться с мыслями, а для этого нужно время. Может случиться, что я не застану папы дома, то есть у дяди Пишты. Как это странно... Но я не боюсь. Что поделаешь, если слова наших отцов далеко не всегда непреложны. Ты веришь, веришь до исступления, вдруг все летит кувырком, и тогда выясняется: то, что было, уже не действительно. Объяснений не требуй, а потребуешь, тебя же обвинят в нахальстве, развязности и еще черт знает в чем. Ну ладно, увидим.
До Вышеградской улицы я тоже хотел пройтись пешком. У кинотеатра "Совет" околачивалась орава стиляг, пестрых, как попугаи: крикливо-яркие шарфы, торчащие ежиком волосы. Время от времени кто-нибудь один, нарушая позицию круговой обороны, вдруг отваливал в сторону и отпускал шуточки вслед проходящим девчонкам. Зубоскалили самым пренебрежительным тоном, но где-то проскальзывало затаенное волнение. Мне это знакомо. Трусливые подонки, со злостью подумал я и вдруг с удивлением понял, что просто завидую.
Живодер, разумеется, ошивался тут же; я хотел пройти мимо, но он заметил меня еще раньше и, должно быть, следил исподтишка. Оставив своих дружков, он направился ко мне, а я, и так уже выбитый из седла, подпустил его и даже не сбросил руки, когда он по-свойски положил ее мне на плечо.
- Чао, Хомлок! Пойдем, долбанем в "чижики"!
- У меня дела!
Я хотел поскорей от него отвязаться и у Театра Комедии свернул в переулок, но он упорно шагал рядом.
- А у меня новость - ахнешь! - сказал Живодер. - От Фараона бабенка сбежала!
- Какая бабенка?
- Жена. Не понимаешь, что ли?
- Врешь! - сказал я, но ноги у меня задрожали, как перед началом соревнований.
-- Да я своими глазами видел! - загремел он мне в самое ухо. - Погрузилась в машину и отчалила!
- Врешь! Ты ведь ее и не знаешь!
- Я? Такую роскошную женщину? Ты бы видел, старик, какой у нее зад!
- Ты ее с кем-нибудь спутал, - сказал я беспомощно, чувствуя, что бледнею от бешенства.
- Да ты все проворонил. Фараон с тех пор как больной паук ползает. Погоди, сам убедишься. На ногах не стоит, шатается, будто вдрызг нализался.
Я молчал, стиснув губы, чтоб они не дрожали.
А Живодер трещал как заведенный.
- Она, знаешь, тонкая штучка. Завела себе субчика на улице Кекгойо. К нему и рванула.
- Заткнись! - совершенно убитый прошептал я, глядя прямо перед собой.
Живодер с любопытством уставился на меня и, как видно, хотел сказать что-то такое, чтоб нельзя было подкопаться.
- Умная баба. Чего ей мучиться с этим лысым хмырем! Скажи - нет?
Я видел только его подбородок с пакостно пробивающейся щетиной. Развернулся и врезал. Привалившись к стене, он зажал рот рукой, и между пальцами у него просочилась кровь. Потом свистнул - кровь и слюна брызнули изо рта фонтаном. Дружки его, должно быть, были поблизости, потому что сразу откуда-то выскочили четверо. И на меня. Мне бы надо удрать, да ведь... все равно далеко не уйдешь. Я защищался отчаянно. Молотил руками, ногами и какое-то время держал их на расстоянии. Отпрыгнув к стене, я невольно оказался рядом с Живодером. Одного, черномазого, я лягнул, и он сразу скрючился. Трое оставшихся дрались, как бешеные, а я больше не мог прикрывать лицо. Пиджак на мне был разорван по шву, чей-то кулак раскроил скулу. Я отбивался уже инстинктивно, когда передо мной внезапно выросла могучая фигура, и человек в синем фартуке раскидал моих врагов. Слов его я не слышал - после чьего-то прицельного удара в скулу меня окружила глухая тишина. Пошатнувшись, я привалился к стене; из рассеченной щеки струилась кровь. Тот, в синем фартуке, немного проводил меня в сторону Западного вокзала. Глухота наконец прошла, я зажал рану носовым платком и пробормотал слова благодарности. Он же старался меня ободрить: пусть те парни скажут ему спасибо, он сам видел, как я отделал двоих из пяти. Махнув на прощанье рукой, он сел в грузовик рядом с шофером. Я тоже помахал рукой и попытался улыбнуться - он, конечно, заслужил намного больше. Не приди он на помощь, я бы наверняка оказался в больнице.
Но даже во время драки я ни на минуту не забывал, что у меня дела в Зугло.
■
Прежде чем позвонить в квартиру дяди Пишты, я постоял на лестнице, пытаясь прикинуть: поможет или повредит мне эта неприглядная декорация. Ну ладно, решил я, пока дребезжал звонок, сейчас все станет ясно и, в конце концов, суть не в этом.
Ключ в двери повернулся, и папа уставился на меня с таким видом, будто еще не опомнился после сна. Сперва глаза его округлились, потом он схватил меня за плечо.