- Я - мрак с лимоном внутри, вот оно как. А они не верят. Дрался тот, ну, который в лимоне, мебель ему, вишь, не по нраву пришлась мамка лямка дамка.
Психический диким взглядом смотрит на них, но издает кудахчущий смешок, и Сплендид откашливается.
- Мы про вас, дяденька, в газете прочли. Я - Сплендид, а он - Сиднер, его маму затоп… А зачем они вас в клетку посадили?
- По ту сторону зеркала все черное, как малина. Можно навестить я на ступеньках вообще в кромешной тьме. Но он находит.
- В газете пишут, дяденька, у вас религиозные фантазии.
- Религиозные! Приветик. - Он поворачивается спиной, долго сидит не шевелясь, потом опять рывком кидается к ним. - Может, кончите, а то столько головной боли отбивается от скелета.
- Ну, что я говорил, - шепчет Сплендид, - психический, самый что ни на есть настоящий.
- Тише ты, Сплендид. Дай еще послушать.
Сиднер понимает, что переживает сейчас нечто важное. Сглатывает комок в горле, боится, но пройти через это необходимо.
- Слушать - это вам не кушать. Дружить крушить пушить тушить… Так это ведь пожар! - Сумасшедший истошно кричит: - Нет, нету пожара в тине. В блине в глине а там в лимоне им все видно.
- Дяденька, вы сердитесь? - спрашивает Сиднер.
- Да-да, верно, может, и так.
- А на самом деле?
- Другого слова нет. Напишем на обороте бумаги. Пускай стоят там и стыдятся ЧЕГО ТЫ ОТ МЕНЯ ХОЧЕШЬ?
- Я хочу… понять.
- Понять - это хорошо это надо.
Сумасшедший вздергивает верхнюю губу, скалится Сиднеру в лицо, обхватывает руками решетку, трясет ее.
- Вправду ли невидимое реально?
- Мрак с лимоном внутри, он сжимается. Рвется в мамку лямку дамку.
- Пошли отсюда, Сиднер, - говорит Сплендид.
- Нет, я хочу остаться.
- Как лошади у барьера? - спрашивает сумасшедший с любопытством, чуть ли не с улыбкой. - Половина лошадей не лимон, бьют копытом по стеклу пардон галлон. ЗАЧЕМ ВЫ ТУТ СМЕЕТЕСЬ НАДО МНОЙ, поэтому они меня тут заперли. Перед стеклом. Хорошо. Хорошо. - Он плачет, с силой рвет решетку, слезы ручьем катятся по щекам. - Хорошо для бедняг, которые никогда не живут.
- Да-а, - чуть ли не кричит Сиднер. - Вы тоже знаете?
Вовек не живший, этот жалкий люд
Бежал нагим, кусаемый слепнями
И осами, роившимися тут.
Кровь, между слез, с их лиц текла струями,
И мерзостные скопища червей
Ее глотали тут же под ногами.
- Дерьмо и моча это все. - Психический, недовольно насупившись, опять сидит к ним спиной и не отвечает, хотя Сиднер изо всех сил пытается проникнуть в ту щелочку понимания, которую словно бы заприметил.
- Продолжайте, не отворачивайтесь. - И он декламирует, тихо, отчетливо: - "Взглянув подальше, я толпу людей увидел у широкого потока…" Ну, давайте!
- Маманя - шлюха, - ледяным голосом перебивает психический.
- ""Учитель, - я сказал, - тебе ясней…""
На сей раз пугается Сплендид, пугается за Сиднера, ведь и голос у него лихорадочно-возбужденный, и весь он охвачен лихорадочной спешкой, и Сплендидову руку отталкивает, когда тот пытается оттащить его от клетки.
- Пора сматываться, Сиднер.
- Маманя - шлюха! Маманя - шлюха!
- ""…ясней,
Кто эти там, и власть какого рока
Их словно гонит и теснит к волнам…""
- Честно, нам пора… До свиданья, дяденька. Пошли, Сиднер. Пошли, говорю.
- Слишком много тьмы, для него. И лестницы и… - Просительную интонацию как ветром сдувает, психический мрачнеет, сжимает губы в нитку. - Иди иди лупи лупи. Ему плевать.
Сплендид тащит Сиднера к лестнице и вниз по ступенькам, во двор. На улице темно. Черная ночь. Сиднер дрожит всем телом. Сперва ему кажется, что плачет и шмыгает носом он один, но скоро обнаруживается, что со Сплендидом обстоит точно так же.
- Мне почудилось, - с трудом выдавливает Сиднер вперемежку со всхлипами и шмыганьем, - будто я сам сижу в клетке… я все понимал…. что он говорил… когда не смеешь слова сказать, сидишь с папой на кухне… или в школе… я тогда думаю… что меня вроде как и не существует… как подумаю о маме, что она умерла, а я… вроде бы могу говорить с ней… по-настоящему… и я вроде как тень… тень оживает… и не хочет показываться… как лимон этот, когда все сжимается и делается видимым… меня тут нету, Сплендид, по правде, я точно такой же вот сумасшедший.
- Ч-черт меня дернул переться сюда. Я ничего такого не хотел, - рыдает Сплендид, отчаянно шмыгая носом.
- Я знаю.
- Незачем было тащить тебя сюда. Но я ведь не знал толком, сколько у тебя сил, вправду не знал.
- Это… никому не известно.
- Само собой. Вроде как я другой раз думаю про папашу, что безногий он, калека, и в город выбраться не может… и несу его в лес и в другие места, где никто нам не докучает.
- Знаю.
- Он же маленький совсем, легкий. И все-таки, черт побери, отца лучше его на свете нету. Да, провалиться мне на этом месте, Сиднер, нету… Но несу-то его я, а не наоборот… и такой я взрослый да умный, хоть вообще-то сил у меня на это не хватает.
- Точно. Вот и я взрослый, все понимаю. Но совсем один, только ты меня понимаешь.
- Во-во. А бывало с тобой, чтоб помереть хотелось?
- Ну да-а.
Тут Сплендиду пришлось остановиться, завязать шнурки и подтянуть съехавшие носки. Это выбивает его из ритма.
- Хотя не по правде еще. Сперва надо девчонку потискать, а уж тогда…
- Угу.
- Ты это делал?
- Обалдел, что ли?
- Я тоже нет, - говорит Сплендид. Он наконец завязал шнурки и шагает теперь свободно, чувствует облегчение, но ждет Сиднера.
- Мною никто… не интересуется.
- А на меня одна поглядывает.
- Кто?
- Кайса, ты ее знаешь. Которая возле кооператива живет.
- Поглядывает, значит?
- Ну да, маленько.
- А на меня ни одна…
Сплендиду хочется утешить друга.
- Так маленько же. Может, почудилось мне, только и всего.
- Глядела ведь.
- Да, девчонка что надо. Титьки уже растут.
- Видел.
- Не такие здоровые, конечно, как у Бритт.
- Не-а, но все ж таки.
- Ага. - Поскольку же Сиднер так и не перестал хлюпать носом, ему приходится еще раз повторить: - Наверняка мне просто почудилось.
- Я никогда не женюсь.
- Женишься, еще как женишься. А мне наверняка просто почудилось.
- Сам знаешь, я не такой, как другие.
- Я тоже.
- Вот девчонки и не хотят со мной водиться.
- Из-за того, что читаешь… книжки и все такое?
- Да, об этом вовсе не с кем поговорить.
- Женишься ты, ясное дело. Девчонок, которые книжки читают, навалом. Хоть они про это не говорят.
- Кто, например?
- Ну, Мэри, - нерешительно говорит Сплендид.
- Больно она неказистая.
- Это верно. А как насчет Ингегерд?
- А она читает?
- Не знаю. Как-никак в очках ходит.
Оба немножко оживились, шагают по ровному месту, в сторону церкви. Звезды тускло мерцают над лесом и Юллебюской дорогой.
- Правда, титек у нее нету.
- Будут еще, Сиднер. Будут, не боись. Сестренка у тебя вон какая пригожая.
Сиднер хмыкнул.
- Точно говорю. У ней чё-нибудь есть?
- Есть? Ты имеешь в виду титьки? Ну, почти что и незаметно.
- Я так просто спросил. Что делать будем с этим психическим-то? Худо ему в клетке. Вдобавок вонища от горшка несусветная. Слышь! Надо его освободить.
- Ты что! Это ж опасно.
- Мы за него в ответе. Кроме нас, никто не знает, каково ему.
- Нельзя же почем зря выпускать сумасшедших тут, в Сунне.
- Да ну, никто и не заметит.
- Кто его знает, что он может натворить. Мне как-то не по себе, Сплендид.
- Хорошо бы подкинуть ему туда чего-нибудь мягонького… если сумеем сыскать. Как по-твоему, что мягче всего?
- Крольчата. Они такие мягонькие… а носики… когда суешь им одуванчики… через решетку… Но мы не МОЖЕМ ЕГО ВЫПУСТИТЬ.
- Сиднер, да что с тобой?… Господи, неужто сомлел?
Так и есть. Он падает на обочине дороги, возле кладбищенской стены. Великая тьма накрывает его, укутывает во что-то мягкое.