- Где ты видел христианских ростовщиков? - отозвался я. - Уж какой найдется. Думаю, что православные банкиры-то еще гаже, а уж подлее во сто крат. Те хоть из общей своей вековой идеи обирают, из инстинкта, что ли, а у этих иудство чистое. Вот уж кто подлинные ветхозаветные евреи - так это нынешние разжиревшие русские. Тут вообще некий парадокс происходит. Смена мест и позиций.
- Пожалуй, ты прав, - согласился Алексей. - У митрополита Антония Храповицкого я как-то вычитал верную мысль. Задай вопрос простому крестьянину, пишет он, почему ты бранишь евреев, ведь и Богородица и все апостолы были евреями? И что тот ответит? Неправда, скажет, они жили тогда, когда евреи были русскими. Он отлично знает, что апостолы по-русски не говорили, что русских тогда не было, но будет стоять на своем, потому что убеждение его ясное и верное: потому что в те времена принявшие и пошедшие за Христом евреи были в истинной вере и церкви, с которой теперь и он сам слился воедино, и весь русский народ. И от которой отпали непокорные Господу предки современных евреев. О том же самом мне говорил и священник Дмитрий Дудко. Россия, толковал он, это новый Израиль, Израиль духовный. А русские не по крови, а по духу, сюда могут входить совершенно разные национальности, в том числе и евреи, разумеется. Русские - это вообще разновидность евреев, они от мытарей. Но тот мытарь, который уже не богоизбранный, как древний иудей, а богоносный, он подымает своего Бога и несет. Но он может и потоптать свою святыню, как и случалось во все времена, как и сейчас происходит. Потому что не только прост и сердечен, но неорганизован и разбойничать любит, до полного безбожничества. Хотя и кается после как никто другой. А то, что Голгофа теперь переместилась в Россию и Христа опять распинают, - это ясно.
- Так что помещу-ка я крест к Авену с Фридманом, - сказал я. - Надежнее будет.
- Ну, как знаешь, - ответил Алексей и, попрощавшись с нами, зашагал в сторону метро.
2
Пора было и нам расходиться, но я не торопился.
- Так ничего и не поел, - вздохнула Маша, продолжая смотреть в ту сторону, где в толпе растворился Алексей. Словно и сама шла за ним, а здесь, на скамейке, оставалась лишь телесная оболочка.
- Ты любишь его? - спросил я.
- Ну как же его не любить? - ответила Маша, да еще теми же словами, что нынешней ночью и Алексей, когда я задал ему тот же вопрос. И даже улыбка, заигравшая на ее лице, была похожа. Сговорились они, что ли?
- Ну а меня почему, супруга несчастная, погребла под развалинами дома? Не стыдно?
Отозвалась она не сразу, но очень качественно:
- Я тебя, Саша, похоронила еще полгода назад. Уж извини. Когда стояла напротив ЗАГСа, на другой стороне улицы, видела тебя с букетом чайных роз и от злости плакала. Потому что знала, что не смогу перейти через поток машин.
- Почему? Так трудно было дождаться зеленого света?
- Дело не в светофоре. Я бы и под колеса ринулась, если бы…
- Если бы - любила? - окончил я фразу за нее.
- Нет. Если бы ты был настоящим. А ты - какой-то фантом, миф. Игрушечный, что ли. Как моя мать и отчим. Словом, марионетка. Я им звонила накануне в Париж, сказала, что выхожу замуж. Но, кроме своей уютной работы в ЮНЕСКО их в общем-то мало что трогает. Мама спросила только: добропорядочный ли ты человек и как относишься к кошкам? Потом добавила, что не сможет прилететь на свадьбу, столько дел, столько дел… Но она с Вадимом уже заочно тебя любит, и вот когда вы к нам или мы к ним… Ну конечно, - подумала я тогда. - Отчего же тебя заочно не полюбить, ведь я сказала ей, что ты - молодой профессор МГИМО, а не обычного гуманитарного колледжа. Но даже если бы преподавал в Кембридже, это не меняет роли. Потому что ты с ними, по сути, одной группы крови. Нехолоден и негоряч. Просто чуть менее удачлив, чем они. Но у тебя еще все впереди, какие твои годы! Есть время для виртуального роста.
- Ну говори, говори, - сказал я, видя, что она замолчала, стала смотреть в сторону. - А впрочем, чувствую, что это слова не Маши, но Алексея. Здорово он тебе почистил мозги.
- А вот и неправда. Потому что тогда, когда я это поняла, я еще даже не была с ним знакома. Он появился позже. Гораздо позже того, как твои чайные розы оказались в мусорной урне. Я ведь до самого конца пряталась в подъезде, пока ты не побрел прочь. Боролась сама с собой. Конечно, трудно оторвать то, что, кажется, приросло к тебе навсегда. Но уж лучше сразу, чем через пять, семь, десять лет. А рвать бы пришлось все равно. И ты это не хуже меня понимаешь. Потому что сам умный. Но выбор сделала я сама.
- Только что обозвала меня марионеткой.
- Они ведь тоже разные. Есть совершенно пустые внутри, а другие думают, что дергаются по собственной воле. Ты из категории тех, кто любит взбрыкивать. До поры до времени. Но это и есть предел твоей самостоятельности. Понимаешь, ты не способен на поступок. Я уж не говорю о подвиге. Кстати, маме я ответила, что ты человек очень добропорядочный, но вот только с кошками небольшая неувязочка: пытаешь их бензопилой по ночам, переодевшись в женское платье. Кажется, она действительно поверила и пришла в ужас, прежде чем я повесила трубку.
- Н-да-а… Ты здорово прибавила за последние полгода, - произнес я. - А я-то думал, что женский мозг статичен. Выходит, я на поступок не способен, а Алексей твой прямо готов в шахту прыгнуть? Без парашюта. Знаешь, кого он мне напоминает?
- Ну-ну.
- Повзрослевшего Алешу Карамазова.
- И что в том плохого?
Мы уже не сидели на скамейке, а стояли напротив друг друга, да и говорили чуть громче, чем требовалось. На нас стали обращать внимание.
- А то, - продолжал я, - что все эти игры в Боженьку слишком затянулись, тебе не кажется? Нет, я не против, но может быть, тебе будет интересно узнать, как хотел закончить роман Достоевский? Ведь он оборвался на середине. А Владимиру Соловьеву Федор Михайлович говорил, кстати, по пути в Оптину пустынь, что инок Алеша должен в итоге полностью разочароваться в Боге, сделается атеистом и народником, примет участие в покушении на жизнь царя, ну и прочая подобная мерзопакостность. Вот тебе и холодность, вот тебе и горячность. Тут тебе и дудка, тут тебе и свисток. Выбор она сделала! Чайные розы ей не понравились! А не боишься ошибиться и на сей раз? Только теперь ошибка выйдет по-крупному, не с добропорядочной марионеткой, а с падшим иноком, что гораздо страшнее. И трагичнее. Смертельнее, может быть.
- Чего ты от меня хочешь? - устало и тихо спросила Маша. Она даже как-то беспомощно оглянулась, будто призывала к себе в поддержку своего Алексея.
- А вот что, - зашептал и я, взял ее под руку и повел прочь. Она двигалась покорно, немного испуганно и заведенно, будто сама превратилась в куклу. Куклу Барби, с лицом Николь Кидман, с фигуркой гимнастки, какой я ее всегда знал прежде. И что же теперь происходило в ее красивой головке? Я ведь действительно никогда не принимал ее всерьез. Просто как хорошенькую безмозглую статуэтку. А тут, оказывается, - идеи! Мнения. Чувства-с.
- Вот что, - повторил я, уже ощущая ее податливость. - Крест у нас. Это огромные деньги, до конца жизни хватит. Еще и детям останется, а у нас будут прекрасные ангелочки. Не хочешь в Париж, не желаешь видеть мать с отчимом - уедем в Венецию, в Рим. Тебе всегда нравилась Италия. Станем путешествовать по всему миру. Египет, Греция, Африка, Бомбей, Киото. Что нас здесь держит?
- Но… - заговорила она. А голос был слаб.
- Еще неизвестно, что выйдет из всей этой истории, - с нажимом продолжал я. - Дача твоя уже сгорела, моя квартира в руинах. Вся Россия в руинах и в пожарищах, если угодно. Нету тут никакого будущего. Ни у тебя, ни у меня, ни у кого. Все здесь марионетки и все вокруг - миф. Я могу продать крест на Западе. Обратимся к тому же Вадиму, твоему отчиму. Даром он, что ли, по культурной программе работает? Это как вариант. А можно поторговаться с патриархией. Они отвалят не меньше. На одном табаке сколько забабляли!
- Саша…
- Погоди. Я серьезно. Ну его к черту, этого Алексея! Я тебя сильнее люблю. До сих пор.
- Ты…
- Он пропадет, уже пропал, и ты вместе с ним. Сделай выбор. Еще не поздно. Такой шанс выпадает всего один раз в жизни. Это я тебе как историк говорю. Кто его упускает, тот потом мучается до самой смерти.
- Я не…
Почему, непонятно, но мы вдруг свернули с тротуара и пошли прямо на красный свет, будто ошалели оба, с каким-то омраченным сознанием, по крайней мере у меня. Или это я ее потянул за собой, в поток машин? Или меня толкал кто, двигал ноги и мысли? Взвизгнули тормоза, и мы едва не угодили под мерседес. Под брань водителя я продолжал говорить:
- Поехали, поедем сейчас же, мы уедем и скроемся.
А куда, я и сам не знал. И вроде бы даже тянул ее в этот мерседес, из которого высовывался орущий шофер. Затем и сам я стал на него орать, словно он не хотел нас везти туда, куда я стремился немедленно отправиться вместе с Машей. Кажется, и она тоже кричала. Или шептала что-то? Или мне все это чудилось… И только когда я ощутил звонкую пощечину, от которой у меня едва не брызнули слезы, то пришел в себя.
- Извини, - сказала Маша и потянула меня обратно на тротуар.
Некоторое время мы шли совершенно молча. Я поднял воротник ветровки, надвинул на глаза кепочку и считал шаги.
- Я ничего не слышала, - произнесла наконец Маша.
- Ну разумеется, - отозвался я. - А я ничего и не говорил. И вообще это была шутка. Проверка на полиграфе.
- Мне в библиотеку, - сказала она, останавливаясь.
- Да и мне дали особое задание.
- Встретимся вечером.
- Угу. Подожди-ка.
Я вытащил из кармана завернутый в ткань крест и протянул ей.