У соседнего окна в коридоре учительница истории наставляла быстроглазого мальчугана:
- Когда будешь рапортовать, говори с выражением и не торопясь. Давай еще раз повторим: "Мы, пионеры орденоносной Рязанщины, рапортуем вам, дорогие наши ветераны прославленной дивизии имени Тадеуша Костюшко…"
Александра Михайловна подумала: "А Ян уже, наверное, собирается на вокзал, меня встречать… Если может еще ходить… Они увидятся первый и последний раз, потому что Ян безнадежно болен. И - знает об этом. Достойно готовясь встретить неизбежное…"
…Как всегда, в июле Ян Долговский приезжал в Минск. На этот раз - попрощаться со своими партизанскими однополчанами и своими партизанскими местами. "Быць Ойчизне верным. А коханцэ - сталым…"
Останавливаясь у Деминых, он подружился с их сыновьями, а потом, через годы и десятилетия, любил возиться с внуками.
В машине Демина Ян опять ездил в Смолевичский район, трудно поднимался ступенями кургана Славы, часами смотрел с его площадки в распахнутые лесные дали, бродил по ведомым только ему тропам воспоминаний. Возвращался отрешенным, погруженным в себя, а однажды спросил:
- Ты счастлив, командир, а память? Дает она тебе спать?
- Намаюсь на работе, сплю как убитый, - признался Демин. - А выскочу из повседневной текучки, минуты свободные появятся - опять возвращаюсь в войну, молчим тогда с Валентиной…
- А мертвые не молчат. Слышишь, Командир?
- Слышу, Ян.
- Десятки годов я слушаю по ночам, как стонет мое одиночество. Помнишь свадьбы - твою и мою?
Ян посветлел лицом и продолжал:
- Был май, мы были живыми после карательной операции "Драуфгенгер". Цвела весна зеленых берез, солнца и воды, и мы были таки сченстливы, как можно было иметь счасце на той пшеклентей войне. Ты помнишь, Командир: как полагалось невесте, Елена имела в руке свадебный букет, и сченстливу половину букета дала Валентине. Тот букет…
- Белой персидской сирени, - уточнил Демин. - Шикарный букет, и крупная на нем роса. Уже припекало солнце, а роса такая крупная - не высохла.
- То как будущие слезы, Командир. Когда бы человек ведал свою долю…
…В то майское утро, деликатно постучав, в землянку Демина ступила Елена с букетом в руке. За ней последовал Ян. Кивнув на девушку, он взволнованно заговорил:
- Пан командир - прошу прощения, товарищ командир - я хце взёньсць йо за жонэ…
- За что взять? - переспросил Демин.
Елена диковато сверкнула глазами:
- Жениться на мне Ян хочет, а вы, товарищ командир отряда, какой-то непонятливый, соображаете туго.
- А ты как, согласна?
- Любовь у нас, товарищ командир…
- Ну а я тут при чем?
- Если жениться, так нужен загс…
- Або ксёндз, - подсказал Ян.
Демин пожал плечами:
- Да где ж его возьмешь, этот самый загс? Погоним фрица, вернутся наши, будет и загс, а насчет ксёндза - комсомолка ты у нас, Елена, так что ксёндз отпадает.
- Кто у нас главная власть в отряде? Командир! Наш отец и мать, судья и повелитель. Значит, вы, товарищ командир, будете для нас еще и загсом, - Елена с доброй усмешкой глянула на Яна, - и этим… ксёндзом. Выдайте нам бумагу с печатью, что так, мол, и так, согласно взаимной любви и советским нашим законам являемся мы с сегодняшнего дня мужем и женой.
- Печати у меня нет… - Демин уважительно посмотрел на жениха и невесту: - Это кто же из вас о такой женитьбе первым сообразил? А я вот решиться не мог, спасибо вам, добрые люди - надоумили. Давайте заберем и мою Валентину, двумя парами жениться - оно как-то сподручнее.
Позвали Валентину, и Елена отдала ей половину своего букета. В штабной землянке командир бригады чистил оружие.
- По какому делу пожаловали? - удивился Тарунов.
- Пришли вот… Согласно законам… Оформить. - Демин запнулся и умолк.
Тарунов перестал протирать пистолет, вскинул брови:
- Ну чего мнешься, как бедный жених перед выпившим попом?
- Мы комсомольцы, - обиделась Валентина. - Поп для нас не подходит.
К Демину вернулась уверенность, и он заключил:
- А загса поблизости нету, поэтому благословите наш брак вы, товарищ комбриг.
Минуту Тарунов растерянно молчал, затем рубанул ладонью воздух:
- Благословляю! С нынешнего дня, Иван и Валентина Демины, Ян и Елена Долговские, согласно нашим советским законам объявляю вас мужем и женой. Живите, дорогие, счастливо, в миру и согласии! А главное - долго живите!
…Отгрохотав по мосту через величавую широкую Вислу, пятнадцатый скорый приближался к вокзалу Варшава Всходня. Отчеканивая слова, будто шли в солдатской колонне, красные следопыты пели польскую строевую-лирическую: "Чье-то сердце загрустило. Знать, оно любить хотело. Налилось оно тоскою. Вслед за войском полетело…"
Состав плавно замедлил ход и остановился. Дети высыпали на платформу, построились в шеренгу и замерли напротив группы ветеранов.
Возникла пауза. Мальчуган, который должен был отдать рапорт, разволновался и позабыл выученный текст.
"Мы, пионеры орденоносной Рязанщины…" - шепотом подсказывала учительница.
Мальчуган растерянно молчал. И тогда из группы ветеранов шагнул седой полковник, ласково улыбнулся и, смешав русские и польские слова, сказал, протягивая руки:
- Идзь до мене, сыночек!
Сине-бело-красная стайка пионеров слилась с ветеранами. Обняв ребенка, полковник поднял его над головой.
К Александре Михайловне шагнул высокий стройный мужчина с букетом роз.
- Пани Наташа?
Даже в свои годы он все еще был красив. Так старый орел до последних своих дней остается гордым и прекрасным орлом.
Совсем неожиданно для себя Александра Михайловна обратилась к встречавшему тоже по имени и на "ты":
- Здравствуй, Ян.
Они обнялись.
"Поки мы жиеми…" Через месяц почетный ветеран второй мировой войны, бывший командир интернационального отделения отряда имени Кутузова, Ян Долговский с отданием воинских почестей был похоронен в Варшаве.
Земля родная помнит нас: и всех, и каждого отдельно…
* * *
Одер переезжали в девять вечера по среднеевропейскому времени. Пятнадцатый скорый прокатился по высокой насыпи над Франкфуртом, и вскоре появились в вагоне пограничники ГДР - в высоких фуражках и безукоризненно пошитых мундирах. Говор у них был берлинский.
"Как у фрау Анны", - отметила про себя Александра Михайловна.
От Франкфурта-на-Одере, перед Берлином, пошли пригородные дачные места с аккуратными кирпичными коттеджами и обилием зеленых насаждений, чуть тронутых золотом бабьего лета. А южнее, километров на пятьдесят, где начинается Шпрее - она это помнит, - были красивые ухоженные клумбы: господин лагерфюрер обожал цветы.
Что сейчас на месте концлагеря и там, где зловеще высилась механическая виселица? В полосатой шеренге хефтлингов она стояла перед тем сооружением и молча смотрела, как задыхается в петле очередной товарищ по беде, спрашивая себя, когда же в этой петле окажется и она?
Тот концлагерь находился в округе Котбус, на окраине городка Зальгерст. И слово "Котбус" было выбрано для кодового наименования самой кровавой карательной операции сорок третьего года, которая проводилась в Борисовско-Бегомльской партизанской зоне и в ее, Александры Михайловны, Смолевичском районе.
…Из Смолевичей арестованную Наталью Борисенко вместе с несколькими другими узниками доставили в Минское СД, которое размещалось в мрачном двухэтажном особняке.
По обе стороны коридора, лицом к стене, стояли с поднятыми руками арестованные, а между ними шагал здоровенный эсэсовец, стегая плетью каждого, кто пытался опустить руки. Другой эсэсовец из комнаты выкрикивал фамилии. Вызванный бежал к нему и вскоре возвращался.
Услышав свою фамилию, Наташа отправилась к раскрытой двери.
- Твои вещи? - спросил эсэсовец, протягивая сумочку.
- Мои…
- Забирай и марш на место!
Закончив раздачу вещей, арестованных колонной повели в тюрьму. Наташа раскрыла сумочку и задохнулась от радости, увидев знакомые записки. Незаметно вытащила обязательство Дервана, сунула в рот, разжевала и проглотила. Обязательство Корецкого, написанное на толстой оберточной бумаге, пришлось глотать по частям.
В тюрьме арестованных обыскали. Очутившись в камере, Наташа почувствовала облегчение: обязательства уничтожены, доверившиеся ей люди спасены! И тут ее обожгла тревожная мысль: "А как же Марсель? Наивный и добрый рыцарь"…
И опять начались допросы.
Ее истязал белесый плотный следователь лет тридцати с одутловатым лицом и бегающими глазами. Начиная допрос, он улыбался. Будто выполняя какой-то ритуал, медленно заводил патефон, и в тюремном кабинете звучало сентиментальное танго: "Ин айнен кляйнен штадтхен" - "В одном маленьком городке".
Садист, не торопясь, перебирал набор плетей и вкрадчиво спрашивал:
- Какой будем работать сегодня? Выбирай…
Или зажимал ее запястья в тиски, закуривал, вежливо интересовался:
- На какой руке будем сегодня делать "маникюр"?
Мучительными оказались также и дни между допросами - режим в Минской тюрьме СД был адский. Надзиратели как будто соревновались между собой, изощренно издеваясь над заключенными. Какие только муки не способен вынести человек…