По вторникам и пятницам прибывала душегубка. Наташа в те дни ожидала вызова, как избавления. Но увозили других, а ее вели на очередной допрос.
Три месяца безуспешно выбивал из Наташи показания следователь Минской тюрьмы СД. На последнем допросе он заговорил "по душам":
- Умирать в твои годы нехорошо. Главная ценность у человека - жизнь. Будешь говорить правду, помилуем. Ну!
- Самое главное у человека Родина - высшая из Матерей…
Ударив кулаком по столу, гестаповец истерично закричал:
- Ты хочешь погибнуть здесь, на родине, как героиня? Мы лишим тебя этой возможности, фанатичка! Сгниешь далеко отсюда, в германском лагере! Живой из концлагеря не выйдешь - я поставлю в твоих документах специальную отметку!
Когда Наташу вызвали с вещами, соседка по нарам Клумова, жена известного в Минске профессора, сказала на прощание:
- А вдруг останешься живой, тогда поешь досыта и за нас родимого нашего хлеба…
В студеный предновогодний день Наташу привезли на станцию и втолкнули в переполненный невольниками неотапливаемый товарный вагон. Паровозный гудок перед отправкой эшелона и поныне слышится ей в кошмарных снах - тот погребальный гудок перед расставанием с Родиной.
Одета была Наташа в сапоги на босу ногу, платье на голое тело и летнее пальто. Ее выхаживали, спасли незнакомые люди: она запомнила лишь некоторые голоса и лица тех, кто дал кусок хлеба, накрыл кожухом, отогревал в промороженном вагоне теплом своего тела, своей души.
Эшелон прибыл в концлагерь Зальгерст, юго-восточнее Берлина.
Даже за проволокой концлагеря, оказывается, узнику могла улыбнуться удача: именно в день прибытия эшелона из Минска на пищеблок понадобилась посудомойка, знающая немецкий язык. Рослая полнотелая немка лет сорока, неразговорчивая лагерповар фрау Анна взяла в свои руки судьбу Наташи. Внимательно оглядев ее на кухне, спросила:
- Имя, профессия, вероисповедание?
- Наташа. Учительница. Неверующая.
- Безбожница, - подытожила фрау Анна. - Всевышнего не почитаешь, геенны огненной в аду не боишься…
- Какой ад может сравниться с гестаповской тюрьмой? С нашим и другими концлагерями? За что ваши солдаты сжигают в моей стране деревни вместе с мирными жителями? Если бы существовал всевышний, разве бы он такое допустил?
- Не богохульствуй! Это кара за наши прегрешения…
Наташа вымученно улыбнулась:
- Какие у меня прегрешения? И чем прогневили бога мой маленький беззащитный сын? Моя старая добрая мать? Многие тысячи других матерей и других детей…
Фрау Анна принялась мять в руках полотенце, затем ворчливо произнесла:
- Посудомойка обязана прилежно трудиться, а ты полуживая дохлятина. Поэтому разрешаю питаться столько, сколько пожелаешь. Но помни: ты должна прилежно трудиться.
Первое время Наташа удивлялась: сколько же может съесть баланды и эрзац-хлеба наголодавшийся в тюрьме человек! Потом, ожив на лагерных харчах, острее затосковала по дому.
В одно из воскресений фрау Анна, испросив разрешение начальства, привела Наташу к себе на квартиру. После ванны дала переодеться в чистую одежду. Поношенные рубашка, чулки и платье оказались велики, но были аккуратно заштопаны, постираны и выглажены. Фрау Анна вздохнула:
- Смотрю на тебя - живого места на теле нет. Так истязать женщину могут лишь в гестапо. Кто-то из тех, кто неделю назад мылся с тобой, донес лагерфюреру, что ты партизанка. К счастью, лагерфюрер заболел гриппом. Запомни: если хочешь жить, никому не показывай гестаповские рубцы на спине!
Поколебавшись, фрау Анна сказала:
- У меня нет ни одной ценной вещи. А господин писарь любит золото больше, чем фюрера. Он может переправить тебя в другой лагерь, и ты будешь жить! Давай кольцо…
Наташа молча протянула фамильное кольцо Марселя. Фрау Анна внимательно разглядывала дорогую вещь и поинтересовалась:
- Что это написано резцом внутри? Какой-то непонятный язык… Это твой язык - переведи!
- "Я люблю тебя", - перевела Наташа, и фрау Анна заплакала. Всхлипывая, сказала больше для себя:
- Их либэ дих. Это священная троица слов. "Я люблю тебя", - говорил мне мой Ганс, когда мы были юны и мир для нас был прекрасен.
Их либэ дих… А сегодня мир сошел с ума, и рука озверевшего сатаны отправляет на гибель бесконечные толпы людей.
Их либэ дих… Во имя любви мы должны спасать ближних, и вот этот чудесный символ любви, - фрау Анна подняла над головой ладонь, на которой, мерцая камнем, теплилось кольцо, - я буду отдавать в жадную лапу господина писаря как плату за твою многострадальную жизнь. В лапу бесчувственного человека отдавать чистоту трех священных слов…
Через день вместе с очередной партией заключенных Наташу перевели в концлагерь Фюрстенвальде. В списках оставшихся в Зальгерсте господин писарь сделал пометку: "ф". "Фернихтен" - "уничтожена".
Кольцо Марселя и фрау Анна спасли Наташу. Фамилию своей спасительницы она не знает. Запомнила только, что были у нее двое детей, и муж работал стрелочником.
Где вы сегодня, фрау Анна из маленького городка Зальгерст?
Из Фюрстенвальде Наташу перевели в Калау. Незадолго до Первомая в лагере началось восстание. Наташа стреляла из "шмайсера" и уже потом, когда была перебита лагерная охрана, удивилась: как это она выучилась стрелять из трофейного немецкого автомата?
А вскоре подоспели наши воины в непривычных глазу погонах, и она впервые за войну заплакала от счастья.
В Германии расцветали вишня и сирень, а Наташа запомнила в ту весну красные флаги Победы, салют Победы, День Победы.
* * *
Французы говорят: на войне как на войне. Совсем неподалеку от Наташи находился в это время Марсель. Смерть обошла его стороной и летом сорок четвертого, когда проводилась карательная операция "Корморан" , которая завершилась блокадой Паликских болот.
Петля окружения неотвратимо сжималась вокруг нескольких партизанских отрядов и бригад. Превосходство противника в численности и огневых средствах было подавляющим, и командование Борисовско-Бегомльской партизанской зоны приказало пробиваться и выходить из окружения группами или поодиночке.
Марсель расставался с Деминым в конце жаркого июньского дня. Все гуще краснели воды Палика, будто наливались обильно пролитой здесь кровью. На заходе солнца и человеческих жизней кричала болотная выпь. Не ко времени заухал филин.
Невдалеке громыхали выстрелы, слышались гортанные крики егерей. Прокладывая гати, они прочесывали болота.
Все заметнее блекло усталое небо. В кучевом облаке остывали розовые оттенки. Над верхушками деревьев мелькнул силуэт совы.
Демин достал НЗ - последнюю банку немецких мясных консервов. Штыком открыв ее, горько усмехнулся:
- Твои трофеи. С продовольственного склада в Смолевичах. Не возвращать же их ротозеям - давай подкрепимся и попытаем еще раз судьбу.
Закончив ужин, Марсель постарался успокоить Командира:
- Не горюй, я верю - жива твоя Валентина.
Демин встал, по-доброму посмотрел на Марселя:
- Пора. Ну, счастливо… Они обнялись.
На черных волнах Палика качалась луна, Дробились в прибрежной воде тени от нависших с берега деревьев. Лунный свет на воде вспорола очередь пулемета.
Дождливой ночью Марселю посчастливилось, не утонув в трясине, миновать вражеские посты. Позади остались километры болот, кровавые воды Палика. С востока спешили на выручку наши наступающие войска.
Марсель упал отдохнуть под разлапистой елью, забылся сном и был разбужен лаем овчарки: над ним стоял каратель с автоматом. Подошедшему гауптману Марсель назвал вымышленную фамилию, сказал, что был пленен партизанами, бежал, и вот…
Привели пленных, однополчан Марселя из бригады "Смерть фашизму": никто из них товарища не выдал, "не признал". Это случилось за три дня до освобождения Смолевичей.
Разбираться в спешке отступления гитлеровцам было недосуг: полынную горечь неволи Марселя направили отбывать в шталаг III "а", под Люкенвальдом, и, уже как французского военнопленного, - в шталаг II "ц", севернее Берлина. Там и освободили его советские войска в победную весну сорок пятого. Над землей ликовали майские ветры, вбирая в себя гарь и дым погасшей войны.
Закончив инженерную школу, бывший волонтер бригады "Смерть фашизму" Марсель Сози стал парижским зодчим, строителем. Женился. В семье появились дочь, Катрин, потом - Франсуа. Были свои житейские радости, свое горе: умерли отец и после долгой болезни - Жюльетта, жена.
Как же стремительно в наш космический век мчатся годы, сливаясь в десятилетия! Вот уже перешагнули порог совершеннолетия Катрин, а за ней - Франсуа, в туманные дали прошлого закатилась своя беспокойная молодость. Но память о военном лихолетьи травой забвения в Марселе не поросла…