- Бонба, - скупо усмехнулась женщина, развязала узел и повернула ко мне раскрасневшееся лицо. - Упросила меня Варка домой сходить, эту одёжу хозяина моего тебе принести: дядька он, говорит, ласковый, почти как тата, а сапоги его по зиме неподходящие, и шинелка - тоже. Одной ты комплекции с моим хозяином, прими от покойного этот подарок и смертным боем проклятых гитлеров изничтожай!
Домна Прокоповна протянула черный овчинный полушубок и валенки, обтянутые галошами из автомобильной камеры.
Подарок по нашим условиям был царским, я растерялся и задал глупый вопрос:
- Да как же с тобой рассчитываться буду?
- Берн, защитник ты наш, носи себе на здоровье - гитлерам на погибель, - ответила Домна Прокоповна. - Кабы мы за все друг с другом рассчитываться принялись, то жизнь бы в базар превратили. Оборони нас бог от этого базару. Тогда добро в людях изничтожится, не станет его.
- Какое добро? Почему? - удивился Вигура.
- Потому как если добро, то без корысти. Аль не знал? А тебе, главный ты наш командир, новость скажу: гитлеры из Барсуков по субботам заимели привычку баниться к заместо шнапсу хлебный самогон потреблять, а потом сон у их, гитлеров, крепкий: с субботы на воскресенье…
Тарунов шагнул к Домне Прокоповне:
- Что командира отряда приодела - от меня спасибо. А за новость, дорогая ты наша советчица, дай тебя расцелую!
Домна Прокоповна отстранила Тарунова:
- Один меня муж целовал - никто другой больше не поцелует. Храни вас, хлопцы, судьба, раз бога нету…
* * *
Три дороги сходятся в Барсуки. Почти к самой западной окраине деревни подступил густой ельник, между восточной и тоже лесом пролегло хлебное поле. Быстрей и верней всего ворваться бы на западную окраину, да именно из ельника ждал нас противник. Моему отряду было приказано атаковать Барсуки через заснеженное поле.
- Не обнаруживая себя, выведешь людей к восточной окраине, - приказал Тарунов. - Рассредоточишься, окопайся на поле, в снегу, и жди. В полночь сменятся часовые, немного повременим, чтобы у них притупилась бдительность, в ноль сорок пять поднимешь отряд в атаку. Если обнаружат раньше, обстрел перетерпи. Отвлечешь на себя главные огневые средства противника, после чего силами отряда Щемелева и бригадных разведчиков по западной окраине ударю я. Обозом для вывозки хлеба командует комиссар.
После утомительного марша мы вышли на заданный рубеж. Я отвернул рукав полушубка: стрелки часов показывали полночь.
Куда-то спешил ветер, путаясь среди треугольных елей, скрипели, качая вершинами, столетние сосны. За нами смыкались деревья и темнота, впереди молчало снежное поле, за ним притаились Барсуки. Левее, прикрытая свежим пушистым снегом, лежала дорога.
Миновав лесную опушку, отряд развернулся в цепь. И тут же стукнул винтовочный выстрел, за ним из деревни рванулся треск автоматных очередей. Оставляя расползавшийся на ветру дымный след, в небо метнулась ракета, вдогонку по крутой траектории заспешили вторая и третья. В матовом дымчатом свете летели, кружились снежинки.
Отгорев, ракеты погасли, над нами опять сомкнулась темнота. Длинными очередями ударил с околицы пулемет, в нашу сторону потянулись светляки трассирующих очередей. Густо высвистывали пули, разрывно щелкая позади о ветки и стволы деревьев.
Снова засветились ракеты. Я понимал, что невидимые пулеметчики должны сменить прицел, и тогда начнут прошивать сугробы, добираясь до моих бойцов. К счастью, этого не случилось: трассирующие пули продолжали отсекать за нами ветки, щепу из сосен и елей. Я посмотрел на часы: секундная стрелка ползла по циферблату с черепашьей медлительностью.
Отлаяв нас очередями, пулемет умолк, и сразу раздалось противное чавканье миномета: по снегу вздыбились разрывы, остывая на поле черными оспинами воронок.
Пулемет опять принялся тачать над нами очереди трассирующих пуль.
Неподалеку от меня Вигура внушал молодому партизану:
- Почему каждой пуле трясешься? Вон сколько их куды попало немец пуляет - на всех страху не напасешься. Что над тобою свистят, тех не опасайся: свою пулю на войне никто не слыхал, и ты не услышишь. Так что уши понапрасну не напрягай!
Насчет пули Вигура был прав, а вот мину свою я услышал. Отвыв положенную ей траекторию, мина рванула, как показалось, ко мне. За неимением другой защиты я успел прикрыть голову трофейным, "шмайсером". Автомат, будто живой, рванулся из рук, ударил по голове. Покореженный осколками, он спас мне жизнь.
Из Барсуков ударил второй пулемет, его подтянули с западной окраины - задачу Тарунова тем самым удалось облегчить. Мы лежали на снегу, с неба тоже падал снег. Родимые наши снега, да темная ночь берегли нас от прицельной пулеметной очереди, от метко выпущенной пули. В белой студеной мгле противник различал нас на ощупь и, не жалея боеприпасов, вел беспорядочный огонь по всей площади поля, стараясь уничтожить на нем все живое.
Снег под нами стал горячим. И каждую секунду мог стать кровавым. Как пламя, что внезапно полыхнуло из Барсуков.
Поначалу сквозь метельный мрак впереди нас появилось желтоватое пятно. Оно расползалось, все гуще алело - и вспыхнуло неистовым на ветру пламенем, осветив затаившуюся деревню, на улице которой заметались уменьшенные расстоянием силуэты охранников.
Ракеты больше не взлетали, теперь в спасительной темноте оказались мы. Захлебнулся один пулемет, вслед за ним другой. Светящиеся стрелки часов показывали ноль сорок пять; я поднял отряд в атаку. Рывками переваливаясь по глубокому снегу, бойцы побежали к освещенной пламенем деревенской околице.
На западной окраине Барсуков тоже вспыхнула стрельба. Перекрывая шум боя, рвануло перекатами наше "ура!".
И тут Марселя попутал бес ничего не разбирающей злобы. Метнувшись в сторону, он выскочил на санную дорогу, рванул из кобуры пистолет и галопом устремился к деревне.
Мой отряд ворвался в Барсуки. За крайними хатами уцелевшие охранники растворялись в темноте. Вдогонку, стреляя из пистолета, скачками мчался Марсель. За ним поспешал Садофий Арефин. И не зря поспешал…
Впереди Марселя упал на дорогу какой-то предмет и, подпрыгнув, скатился в кювет. Брызнул запахом взрывчатки гранатный разрыв.
В слепой ярости Марсель продолжал преследовать удиравших охранников. Один из них, пожилой и тучный, по всей видимости поняв, что его догоняют, повернул навстречу, и двое сошлись лицом к лицу.
Первым успевал выстрелить Марсель Сози - если бы у него оставался хоть один патрон. Услышав холостой щелчок пистолета, охранник обстоятельно прицелился из винтовки…
Стрелка и мишень разделяли считанные метры. С такого расстояния промах был исключен.
Раздался выстрел и… охранник выронил винтовку. Садофий Арефин подоспел вовремя. Было у него такое бесценное качество - поспевать ко времени в бою.
За Садофием подошел и я. Подсумки с патронами и винтовка убитого охранника достались Марселю.
Черное небо над Барсуками кусали языки пламени.
К пожарищу мы возвращались втроем. Огонь магнитно притягивал к себе людей, возле него собрались партизаны, подходили местные жители.
Ближе всех к огню стоял высокий старик в расстегнутом полушубке, наверное, погорелец. Поглаживая бороду, он без волнения, даже скорее с каким-то удовлетворением наблюдал за сумасшедшей пляской пламени. Меня поразило настроение этого человека - он улыбался.
Я знаю, что такое для крестьянина своя хата, и потому спросил старика, чему он радуется на пожарище своего дома?
- Германца побили, тому и радуюсь. Ну а хата? Построим новую - я или сын, как возвернется с войны.
Подошел Тарунов, сдержанно поинтересовался:
- Отчего пожар?
- Я подпалил, - просто ответил старик. - Тяжко вам от германцев на свету приходилось, а у меня сын в армии, старуха померла - в самый раз вам подмогнуть. Плеснул в хату, под крышу керосином, зажег лучину… Солома и дерево сухие, горят на ветру, как порох: враз посветлело в округе - я так разумею, и вам на душе посветлело. Как пламя силу набрало, германцы забегали, загыркотали - припекло, значит, - да из деревни на крупных рысях заспешили, а тут вы приспели, как раз в аккурат…
Тарунов трижды поцеловал в бороду погорельца.
- Фрол я, по батюшке Фролович, - приосанился старик, щурясь от яркого пламени. - Горецкий моя фамилия. Она у меня с подсказом - по ноздри хлебнул горя и еще хлебнуть доведется. Уходить надобно мне отсюдова, а то как вернутся германцы - пеньковую удавку на мою шею обязательно сыщут. Так что погреюсь напоследок у своей хаты… Зачислишь, командир, к себе? Зазря хлеб есть не стану…
- Не станешь… - Тарунов задумался, глядя в загадочное буйство огня. Рубанул воздух ладонью. - Зачислен, отец! Дорогой ты наш товарищ Фрол Фролович Горецкий! Ох, как же вовремя хату свою ты запалил… Нет у меня сейчас ордена, а у тебя винтовки нету. Так что наградой тебе определяю именное оружие и полный к нему комплект боеприпасов.
Старик вытянулся, опустил по швам большие натруженные руки:
- Служу Советскому Союзу, товарищ командир!
- Погрелись и хватит, - решил Тарунов. - А теперь пошли к складам. Туда же в приказном порядке собраться всем взрослым жителям деревни!
В Барсуки въезжал санный обоз. Размашисто шагая к складам, Тарунов повернулся ко мне:
- А-а, Демин… Поди упыхался бегать за сволотой со своим французом?
Упали сбитые замки, распахнулись складские двери, и мы начали грузить в сани мешки с пшеницей и рожью.
Обойдя помещение, Тарунов наблюдал за погрузкой. Крупные черты его лица обострились и стали резче, глаза потемнели.