* * *
- Гвардии лейтенант медицинской службы Алексеева, - подошла и представилась Демину молодая женщина в гимнастерке, форменной синей юбке и ладно сшитых по ноге хромовых сапогах. Козырнув, настойчиво потребовала: - Выделите в мое распоряжение шесть трофейных автомашин.
- Имя-отчество ваше?
- Елизавета Ивановна.
Женщину в офицерских погонах Демин увидел впервые и потому чуть дольше положенного ее разглядывал. Роста она была среднего, но крупная в кости и дородная телом. На широком, немного скуластом лице выделялись большие серые глаза. Держалась женщина уверенно, разговаривала с властными интонациями в голосе, военная форма, от сапог до пилотки, была на ней, как влитая, и носила она ее, судя по всему, не первый год.
- Раненых мы уже отправили в госпиталь, - подсказал Вигура.
- Не всех отправили, - возразила гвардии лейтенант и прищурила глазища на Вигуру: - А ты, старый мухомор, язык держи за зубами и в разговор старших по званию не встревай. Не для тебя повторяю: мне нужны немедленно шесть автомашин для транспортировки немецких раненых.
"Красивая, и глаза, что надо, - подумал Демин. - Только чересчур властная, движения резковаты и взгляд тяжелый, будто насквозь им прожигает".
- Кого лечить, дурная баба, хочешь? - возмутился партизан из сожженной деревни Мыльница и снял с плеча автомат. - Я их сейчас вылечу!
Раненые на поляне тревожно заговорили по-своему. Понимая их разговор, Демин неопределенно пожал плечами и отвернулся.
- Да вы что, Командир? - крикнула Алексеева. - Они же раненые! А мы - разве мы звери? Кому и за что виноватым ответить положено - потом разберутся. Но раненых трогать нельзя: всю жизнь после этого душу и руки не отмоете!
- Я отмою, - возразил партизан из деревни Мыльница. - Они мою женку и малышат живыми спалили, а мы их лечить? Сичас я их, душегубов, на тот свет транспортировать буду!
Привычным движением он передернул затвор, но Алексеева ловко выхватила из его рук автомат и отсоединила диск. Партизан обругал ее и попытался вернуть оружие, но тут же ойкнул и растянулся на траве.
- Самбо. Болевой прием, - сдержанно усмехнулась Алексеева и потребовала: - Выделяйте машины, товарищ Командир. Пока живая, самосуд над ранеными не допущу!
"Такая не то что коня на скаку - танк остановит", - подумал Демин, уверенный, что видит Алексееву первый и последний раз. И ошибся. Дороги войны гвардии лейтенанта Алексеевой прошли по судьбам Наташи, Петера Зеттеля и младшего брата Марселя, Франсуа…
- Скаженная баба, - ворчал, поднимаясь, партизан из деревни Мыльница. - Мужу твоему не позавидуешь, и детей выхаживать - рука у тебя тяжелая.
Когда опять заговорила гвардии лейтенант Алексеева, дрогнул ее голос, и послышались в нем слезы:
- Был и муж, и двойнята, в памяти они у меня остались. Никого больше у меня не будет…
Угадала в ту минуту Елизавета Ивановна только часть своей нелегкой судьбы. А в числе тех немецких раненых, что обязаны ей жизнью, был и ефрейтор Зеттель, родной брат товарища Петера Зеттеля, белорусского партизана. Жена ефрейтора Зеттеля погибла при бомбежке, а ее маленького сына, названного в честь дяди Петером, спасла гвардии лейтенант Алексеева весной сорок пятого на горящей берлинской улице. Пройдут годы, и того, уже сорокалетнего Петера, седая Елизавета Ивановна обнимет как сына…
* * *
Весь июль воевал отряд имени Кутузова, помогая армейским частям очищать леса Минщины от банд окруженных гитлеровцев. Последние потери, уже на своей освобожденной земле, были самыми обидными.
После возвращения отряда в Смолевичи Демина вызвали к первому секретарю райкома. Печатным шагом пройдя кабинет от двери до стола, он доложил:
- Командир отряда имени Кутузова по вашему приказанию…
Григорий Демьянович Довгаленок поморщился:
- У кузнеца подковал сапоги? Присаживайся, Командир. Воевать, значит, собрался дальше, а восстанавливать народное хозяйство не желаешь?
- Пока не желаю. Война еще идет. Расчет с гадами не закончен.
- Как по твоему разумению, - спросил Довгаленок, - Георгий Анисимович Щемелев боевой командир?
- Самый боевой! Наилучший! Ему хоть сейчас батальон давай либо полк - и на фронт.
- Правильно, - согласился Довгаленок. - Орел! Георгий Анисимович да ты - лучшие у нас командиры отрядов. Так, говоришь, батальон или полк? А я считаю, должность для себя взял товарищ Щемелев потяжелей: директором детдома пошел, сирот у нас в районе, как тебе ведомо, хватает…
- Жора, лихой и мудрый командир, - в директора детдома?! - изумился Демин.
- А комиссар третьего отряда Чернышев?
- Душа и совесть отряда!
- Широкая и щирая душа, - усмехнулся секретарь райкома. - Перед твоим приходом еле от прокурора его спас: грозился прокурор завести на него дело. Назначили мы Чернышева предрайпотребсоюза, так он по-партизански да по собственной совести, по личным запискам продукты направо-налево стал распределять. Оно, конечно, не кумовьям да сватам распределял - особо голодным семьям и партизанам, а надобно по карточкам распределять и согласно законам. Чернышев тоже на фронт просится, но райком повелел ему торговать - ничего, научится и будет торговать. Если поладит с прокурором. Дальше. Александр Петрович Муравицкий…
- Саша? Бесстрашный разведчик и подрывник моего отряда!
- Направили мы его учителем в дальний сельсовет. Школы там пока нету, будет строить и преподавать. А Михаил Никонович Зубко на хлебном фронте воюет. Пока ты охотился по лесам, он инициативу проявил: вдогонку за оккупантами со своими стариками подался, догнал и вернул часть угнанного скота. Спаленный трактор, обгорелую молотилку отремонтировал, а из трофейных парашютов такие платья своим женщинам к уборочной пошил - загляденье!
Демин помнит: серпом и косой убирали в то лето хлеба. Первый сноп, будто победный монумент, установили на площади в Смолевичах, перед райкомом. Первую пшеницу обозом на четырех подводах отправили в государственные закрома, гордясь и радуясь словам на алом транспаранте: "Все для фронта, все для победы!"
Потом, когда управились, были дожинки, и первый каравай на вышитом старинном рушнике женщины в нарядных платьях из парашютного шелка с поклоном поднесли своему директору совхоза. Бережно отломил Михаил Никонович кусочек хрустящей горбушки, а положить в рот не смог - зарыдал. Ели тот партизанский хлеб и слезами всем обществом запивали. Ни голодной лебеды, ни полынь-травы не было в пышном каравае, да горечи в ту пору на каждого человека, на каждый ломоть хлеба с большим избытком хватало.
Прикрыв глаза, Демин видел своих однополчан молодыми, и тут же они появлялись в его памяти такими, какими стали сейчас: седыми и совсем уже не стройными, но по-прежнему веселыми и озорными, а главное, верными, надежными в радости и беде. Жора Щемелев и Саша Муравицкий - ныне заслуженные учителя Белоруссии, кавалеры орденов Трудового Красного Знамени, а Саша Чернышев - начальник главка одного из московских министерств, и у него теперь свои трудовые награды.
Орденом Ленина отмечен тридцатилетний директорский стаж Михаила Никоновича Зубко. Сердцем работал, не жалея себя, директор Зубко, и не было для него чужих забот, чужой радости, чужой боли: с годами совхоз имени Ленина стал гордостью района, Минщины, республики. Терпеливо и требовательно, без поблажек, а случалось и жестко, воспитывал Михаил Никонович людей, растил бригадирами, завфермами, своими заместителями. А потом, оторвав от себя, передавал в другой совхоз или колхоз.
Все бы хорошо, да сердцу не всегда прикажешь, подвело сердце. Но даже будучи пенсионером, до последнего своего дня оставался Михаил Никонович членом райкома и жил делами района, был его совестью и славой…
Проскочив с разбега зеленую тихую улицу Смолевичей, "Волга" генерального директора остановилась возле двухэтажного коммунального дома, в одной из квартир которого жил Зубко.
- То-ва-рищ ко-мис-сар! Мишель Никонович! - обрадовался Марсель.
При слове "комиссар" Генриетта с опаской глянула на седого как лунь хозяина квартиры, которого бережно обнимал брат. Постепенно успокаиваясь, оба одинаковыми движениями ладоней вытерли глаза, и Зубко вздохнул:
- Пустовато в моей квартире: дети давно как выросли, по свету разъехались, а хозяйка недавно меня бобылем свой век доживать оставила. С той поры гостям особенно рад. Пожалуйте, дорогие гости, к столу!
Отметив про себя, что Михаил Никонович после очередного инфаркта стал еще медлительнее в движениях и разговоре, Демин кашлянул:
- Обедали мы только что у Кулаковых…
Марсель вытянул к Зубко обе ладони:
- Помните, товарищ комиссар, вы меня учили: "Помирать не собирайся, а жито сей"?
На бледном лице Михаила Никоновича появилась довольная улыбка:
- Правильно по нынешним временам эти слова понимаешь. Не забыл, значит, ту посевную и трудовые мозоли на руках!
Чуть прихрамывая и волоча правое крыло, в комнату прошагал аист.