- Простите, простите, президент, - мягко возразил Баркер. - Мои симпатии отнюдь не на стороне какой бы то ни было нации. По-видимому, вы упускаете из виду самую сущность современной мысли. Мы не одобряем пылкой избыточности сообществ, подобных вашему; но не затем, чтобы заменить ее избыточностью иного масштаба. Не оттого осуждаем мы Никарагуа, что Британия, по-нашему, должна занять его место в мире, его переникарагуанить. Мелкие нации упраздняются не затем, чтобы крупные переняли всю их мелочность, всю узость их кругозора, всю их духовную неуравновешенность. И если я - с величайшим почтением - не разделяю вашего никарагуанского пафоса, то вовсе не оттого, что я на стороне враждебной вам нации или десяти наций: я на стороне враждебной вам цивилизации. Мы, люди нового времени, верим во всеобъемлющую космополитическую цивилизацию, которая откроет простор всем талантам и дарованиям поглощенных ею народностей и…
- Прошу прощения, сеньор, - перебил его президент. - Позволю себе спросить у сеньора, как он обычно ловит мустангов?
- Я никогда не ловлю мустангов, - с достоинством ответствовал Баркер.
- Именно, - согласился тот. - Здесь и конец открытому вами простору. Этим и огорчителен ваш космополитизм. Провозглашая объединение народов, вы на самом деле хотите, чтобы они все, как один, переняли бы ваши обыкновения и утратили свои. Если, положим, араб-бедуин не умеет читать, то вы пошлете в Аравию миссионера или преподавателя; надо, мол, научить его грамоте; кто из вас, однако же, скажет: "А учитель-то наш не умеет ездить на верблюде; наймем-ка бедуина, пусть он его поучит?" Вы говорите, цивилизация ваша откроет простор всем дарованиям. Так ли это? Вы действительно полагаете, будто эскимосы научатся избирать местные советы, а вы тем временем научитесь гарпунить моржей? Возвращаюсь к первоначальному примеру. В Никарагуа мы ловим мустангов по-своему: накидываем им лассо на передние ноги, и способ этот считается лучшим в Южной Америке. Если вы и вправду намерены овладеть всеми талантами и дарованиями - идите учитесь ловить мустангов. А если нет, то уж позвольте мне повторить то, что я говорил всегда - что, когда Никарагуа цивилизовали, мир понес невозместимую утрату.
- Кое-что утрачивается, конечно, - согласился Баркер, - кое-какие варварские навыки. Вряд ли я научусь тесать кремни ловчее первобытного человека, однако же, как известно, цивилизация сподобилась изготовлять ножи получше кремневых, и я уповаю на цивилизацию.
- Вполне основательно с вашей стороны, - подтвердил никарагуанец. - Множество умных людей, подобно вам, уповали на цивилизацию: множество умных вавилонян, умных египтян и умнейших римлян на закате Римской империи. Мы живем на обломках погибших цивилизаций: не могли бы вы сказать, что такого особенно бессмертного в вашей теперешней?
- Видимо, вы не вполне понимаете, президент, что такое наша цивилизация, - отвечал Баркер. - Вы так рассуждаете, будто английские островитяне по-прежнему бедны и драчливы: давненько же вы не бывали в Европе! С тех пор многое произошло.
- И что же, - спросил президент, - произошло, хотя бы в общих чертах?
- Произошло то, - вдохновенно отвечал Баркер, - что мы избавились от пережитков, и отнюдь не только от тех, которые столь часто и с таким пафосом обличались как таковые. Плох пережиток великой нации, но еще хуже пережиток нации мелкой. Плохо, неправильно почитать свою страну, но почитать чужие страны - еще хуже. И так везде и повсюду, и так в сотне случаев. Плох пережиток монархии и дурен пережиток аристократии, но пережиток демократии - хуже всего.
Старый воин воззрился на него, слегка изумившись.
- Так что же, - сказал он, - стало быть, Англия покончила с демократией?
Баркер рассмеялся.
- Тут напрашивается парадокс, - заметил он. - Мы, собственно говоря, демократия из демократий. Мы стали деспотией. Вы не замечали, что исторически демократия непременно становится деспотией? Это называется загниванием демократии: на самом деле это лишь ее реализация. Кому это надо - разбираться, нумеровать, регистрировать и добиваться голоса несчетных Джонов Робинсонов, когда можно выбрать любого из этих Джонов с тем же самым интеллектом или с отсутствием оного - и дело с концом? Прежние республиканцы-идеалисты, бывало, основывали демократию, полагая, будто все люди одинаково умны. Однако же уверяю вас: прочная и здравая демократия базируется на том, что все люди - одинаковые болваны. Зачем выбирать из них кого-то? чем один лучше или хуже другого? Все, что нам требуется - это чтобы избранник не был клиническим преступником или клиническим недоумком, чтобы он мог скоренько проглядеть подложенные петиции и подписать кой-какие воззвания. Подумать только, времени-то было потрачено на споры о палате лордов; консерваторы говорили: да, ее нужно сохранить, ибо это - умная палата, а радикалы возражали: нет, ее нужно упразднить, ибо эта палата - глупая! И никому из них было невдомек, что глупостью-то своей она и хороша, ибо случайное сборище обычных людей - мало ли, у кого какая кровь? - они как раз и представляют собой великий демократический протест против нижней палаты, против вечного безобразия, преобладания аристократии талантов. Нынче мы установили в Англии новый порядок, и сбылись все смутные чаяния прежних государственных устройств: установили тусклый народный деспотизм без малейших иллюзий. Нам нужен один человек во главе государства - не оттого, что он где-то блещет или в чем-то виртуоз, а просто потому, что он - один, в отличие от своры болтунов. Наследственную монархию мы упразднили, дабы избежать наследственных болезней и т. п. Короля Англии нынче выбирают, как присяжного - списочным порядком. В остальном же мы установили тихий деспотизм, и ни малейшего протеста не последовало.
- То есть вы хотите сказать, - недоверчиво полуспросил президент, - что любой, кто подвернется, становится у вас деспотом, что он, стало быть, является у вас из алфавитных списков…?
- А почему бы и нет! - воскликнул Баркер. - Вспомним историю: не в половине ли случаев нации доверялись случайности - старший сын наследовал отцу; и в половине опять-таки случаев не обходилось ли это сравнительно сносно? Совершенное устройство невозможно; некоторое устройство необходимо. Все наследственные монархии полагались на удачу, и алфавитные монархии ничуть не хуже их. Вы как, найдете глубокое философское различие между Стюартами и Ганноверцами? Тогда и я берусь изыскать различие глубокое и философское между мрачным крахом буквы "А" и прочным успехом буквы "Б".
- И вы идете на такой риск? - спросил тот - Избранник ваш может ведь оказаться тираном, циником, преступником.
- Идем, - безмятежно подтвердил Баркер. - Окажется он тираном - что ж, зато он обуздает добрую сотню тиранов. Окажется циником - будет править с толком, блюсти свой интерес. А преступником он если и окажется, то перестанет быть, получив власть взамен бедности. Выходит, с помощью деспотизма мы избавимся от одного преступника и опять-таки слегка обуздаем всех остальных.
Никарагуанский старец наклонился вперед со странным выражением в глазах.
- Моя церковь, сэр, - сказал он, - приучила меня уважать всякую веру, и я не хочу оскорблять вашу, как она ни фантастична. Но вы всерьез утверждаете, что готовы подчиниться случайному, какому угодно человеку, предполагая, что из него выйдет хороший деспот?
- Готов, - напрямик отвечал Баркер. - Пусть человек он нехороший, но деспот - хоть куда. Ибо когда дойдет до дела, до управленческой рутины, то он будет стремиться к элементарной справедливости. Разве не того же мы ждем от присяжных?
Старый президент усмехнулся.
- Ну что ж, - сказал он, - пожалуй, даже и нет у меня никаких особых возражений против вашей изумительной системы правления. Которое есть - то глубоко личное. Если б меня спросили, согласен ли я жить при такой системе, я бы разузнал, нельзя ли лучше пристроиться жабой в какой-нибудь канаве. Только и всего. Тут и спору нет, просто душа не приемлет.
- По части души, - заметил Баркер, презрительно сдвинув брови, - я небольшой знаток, но если проникнуться интересами общественности…
И вдруг мистер Оберон Квин так-таки вскочил на ноги.
- Попрошу вас, джентльмены, меня извинить, - сказал он, - но мне на минуточку надо бы на свежий воздух.
- Вот незадача-то, Оберон, - добродушно заметил Ламберт, - что, плохое самочувствие?
- Да не то чтобы плохое, - отозвался Оберон, явно сдерживаясь. - Нет, самочувствие скорее даже хорошее. Просто хочу поразмыслить над этими дивной прелести словами, только что произнесенными "Если проникнуться… - да-да, именно так было сказано, - проникнуться интересами общественности…" Такую фразу так просто не прочувствуешь - тут надо побыть одному.
- Слушайте, по-моему, он вконец свихнулся, а? - вопросил Ламберт, проводив его глазами.
Старый президент поглядел ему вслед, странно сощурившись.
- У этого человека, - сказал он, - как я понимаю, на уме одна издевка. Опасный это человек.
Ламберт от смеха чуть не уронил поднесенную ко рту макаронину.
- Опасный! - хохотнул он. - Да что вы, сэр, это коротышка-то Квин?
- Тот человек опаснее всех, - заметил старик, не шелохнувшись, - у кого на уме одно, и только одно. Я и сам был когда-то опасен.