И он снова оглядел палату. Она пылала закатным многоцветием, и отрадно было ему это зрелище, доступное столь немногим художникам: зрелище собственных грез, блещущих во плоти. Желтые наряды стражников Западного Кенсингтона казались еще желтее на фоне темно-синего убранства южных кенсингтонцев, а густая синева вдруг светлела, разливалась зеленью почти лесной: за ними стояли бейзуотерцы. И поверх прочих высились и угрюмо чернели лиловые плюмажи Северного Кенсингтона.
- А все ж таки чего-то как будто не хватает, - сказал король, - не хватает, и все тут. Чего бы это… Ах, вот чего! Вот чего не хватало!
В дверях появилась новая фигура, ярко-алый глашатай. Он зычно возгласил со спокойным достоинством:
- Лорд-мэр Ноттинг-Хилла просит аудиенции.
Глава III
Те же и полоумный
Царь эльфов, в честь которого, вероятно, был назван король Оберон, в тот день явственно благоволил своему тезке: явление ноттингхилльской стражи доставило ему новую, более или менее неизъяснимую радость. Разодетые в красочные облачения стражники Бейзуотера и Южного Кенсингтона - жалкий сброд, разнорабочие и рекламщики, нанятые по случаю королевской аудиенции, входили в палату как бы нехотя, с несчастным видом, и король на свой лад наслаждался: до чего же их оружье и наряд не шли к унылым, вялым лицам! Зато алебардщики Ноттинг-Хилла в алых хламидах с золотой опояской были до смешного суровы. Казалось, они, как бы сказать, вошли в игру. И вошли в палату, отбивая шаг, и построились лицом к лицу двумя шеренгами, на диво слаженно и четко.
Они внесли желтое знамя с красным львом: король пожаловал Ноттинг-Хиллу этот герб в память о маленьком окрестном кабачке, куда он, бывало, частенько хаживал.
Между двумя шеренгами стражников к королю приближался высокий рыжеволосый юноша с крупными чертами лица и яростными голубыми глазами. Можно бы его назвать и красивым, однако же нос его, пожалуй что, был великоват, да и ступни тоже велики не по ногам - словом, неуклюжий юнец. Согласно королевской геральдике, он был в алом облачении и, в отличие от всех остальных лорд-мэров, препоясан огромным мечом. Это был Адам Уэйн, несговорчивый лорд-мэр Ноттинг-Хилла.
Король уселся поудобнее, потирая руки.
"Ну и денек, ах и денек! - сказал он про себя. - Сейчас будет свара. Вот уж не думал, что так позабавлюсь. Те-то лорд-мэры - возмущенные, благоразумные, в себе уверенные. А этот, по глазам судя, возмущен не меньше их. Н-да, по глазам: судя по этим голубым глазищам, он ни разу в жизни не пошутил. Он, стало быть, сцепится с прочими, они сцепятся с ним, и все они вместе взятые, изнывая от радости, накинутся на меня".
- Приветствую вас, милорд! - сказал он вслух. - Каковы вести с Горы, овеянной сонмищем легенд? Что вы хотите донести до ушей своего короля? Я знаю: между вами и соприсутствующими нашими кузенами возникли распри - мне, королю, подобает их уладить. Ведь я нимало не сомневаюсь, да и не могу сомневаться, что ваша любовь ко мне не уступает их чувствам: она столь же нежная и столь же пылкая.
Мистер Бак скроил гримасу, Джеймс Баркер скривил ноздри; Уилсон захихикал, а лорд-мэр Западного Кенсингтона смущенно подхихикнул. Но по-прежнему ясно глядели огромные голубые глаза Уэйна, и его ломкий юношеский голос разнесся по палате.
- Я пришел к своему королю. И повергаю к его стопам единственное свое достояние - свой меч.
Он с размаху бросил меч к подножию трона и встал на одно колено. Воцарилась мертвая тишина.
- Извините, не понял, - тускло промолвил король.
- Сир, вы хорошо сказали, - ответствовал Адам Уэйн, - и речь ваша, как всегда, внятна сердцу: а сказали вы о том, что моя любовь к вам не уступает их чувствам. Невелика была бы моя любовь к вам, если бы она им уступала. Ибо я - наследник вашего замысла, дитя великой Хартии. Я отстаиваю права, дарованные Хартией, и клянусь вашей священной короной, что буду стоять насмерть.
Четыре лорд-мэра и король разом выпучили глаза. Потом Бак сказал скрипучим, насмешливым голосом:
- Это что, все с ума посходили?
Король вскочил на ноги, и глаза его сверкали.
- Да! - радостно воскликнул он. - Да, все посходили с ума, кроме Адама Уэйна и меня. Я был сто раз прав, когда, помните, Джеймс Баркер, я сказал вам, что все серьезные люди - маньяки. Вы - маньяк, потому что вы свихнулись на политике - это все равно, что собирать трамвайные билеты. Бак - маньяк, потому что он свихнулся на деньгах - это все равно, что курить опиум. Уилсон - маньяк, потому что он свихнулся на своей правоте - это все равно, что мнить себя Господом Богом. Лорд-мэр Западного Кенсингтона - маньяк, потому что он свихнулся на благопристойности - а это все равно, что воображать себя каракатицей. Маньяки - все, кроме юмориста, который ни к чему не стремится и ничем не владеет. Я думал, что в Англии всего один юморист. Болваны! олухи! протрите глаза: нас оказалось двое! В Ноттинг-Хилле, на этом неприглядном бугорке, появился на свет художник!
Вы думали переиграть меня, занудить мой замысел - и становились все современнее и практичнее, все напористее и благоразумнее. А я это с полным удовольствием парировал, делаясь все величавее, все милостивее, все старозаветнее и благосклоннее. Где вам за мной угнаться? Зато этот паренек обыграл меня в два хода: жест на жест, фраза на фразу. Такой заслон, как у него, я одолеть не могу - это заслон непроницаемой выспренности. Да вы его самого послушайте. Итак, вы явились ко мне, милорд, дабы отстаивать Насосный переулок?
- Дабы отстаивать град Ноттинг-Хилл, - горделиво ответствовал Уэйн, - живую и неотъемлемую часть которого являет Насосный переулок.
- Невелика часть, - презрительно бросил Баркер.
- Достаточно велика, чтобы богатеи на нее зарились, - заметил Уэйн, вскинув голову, - а беднота встала на ее защиту.
Король хлопнул себя по ляжкам и восторженно потряс ногами.
- Все достойные представители Ноттинг-Хилла, - вступил Бак, хрипловато и презрительно, - на нашей стороне, все они против вас. У меня масса друзей в Ноттинг-Хилле.
- В друзья вам годятся лишь те, кто продает за ваше золото чужой домашний очаг, - отвечал лорд-мэр Уэйн. - Да, У вас достойные друзья, и все по сходной цене.
- Ну, они хоть не торговали грязными безделушками, - хохотнул Бак.
- Безделушек грязнее, чем они сами, свет не видывал, - спокойно возразил Уэйн, - а собой они торгуют.
- Сдавайтесь, разлюбезный Бак-Бачок, - посоветовал король, весело ерзая на троне. - Куда вам супротив рыцарственного красноречия? Где вам состязаться с художником жизни, с новоявленным ноттингхилльским юмористом? Ох, ныне, как говорится, отпущаеши! - до какого славного дня я дожил! Лорд-мэр Уэйн, вы твердо стоите на своем?
- Кто попробует меня сдвинуть - узнает, - отвечал Уэйн. - Я и раньше стоял твердо, неужели же дрогну теперь, узрев своего суверена? Ибо я отстаиваю то, что превыше - если бывает превыше - нерушимости наших домашних очагов и незыблемости нашего града. Я отстаиваю ваше царственное ясновидение, великую вашу мечту о Свободном Союзе Свободных Городов. Вы сами препоручили мне это.
Был бы я нищий, и мне бы швырнули монету, был бы крестьянин, и меня одарили б за пляску - разве отдал бы я разбойникам с большой дороги милостыню или подарок? А моя скромная власть и свободы Ноттинг-Хилла дарованы Вашим Величеством, и если попробуют отобрать эти милостивые подарки, то, клянусь Богом! отберут лишь в бою, и шум этого боя раскатится по равнинам Челси, а живописцы Леса святого Иоанна содрогнутся в своих мастерских!
- Это уж чересчур, это уж чересчур, - возразил король. - Смилуйтесь над человеческой природой! Нет, брат мой художник, далее нам должно беседовать в открытую, и я торжественно вопрошаю вас: Адам Уэйн, лорд-мэр Ноттинг-Хилла, не правда ли, это великолепно?
- Еще бы не великолепно! - воскликнул Адам Уэйн. - Великолепно, как творение Господне!
- Опять сдаюсь, - сказал король. - Да, трудненько вас сбить с позиции. В насмешку-то все это серьезно, не спорю. Но всерьез-то - неужели не смешно?
- Что смешно? - спросил Уэйн, по-детски округлив глаза.
- Черт побери, ну перестаньте же паясничать. Да вся эта затея с Хартией предместий. Разве не потрясающе?
- Столь ослепительный замысел поистине можно назвать потрясающим
- Ну что ты с ним будешь делать! Ах, впрочем, понимаю. Вы хотите без них, без этих рассудительных олухов, хотите, чтоб два юмориста потолковали с глазу на глаз. Оставьте нас, джентльмены!
Бак покосился на Баркера, тот угрюмо пожал плечами, и вся пестрая свита - синие и зеленые, красные с золотом и лиловые, - вскружившись хороводом, удалилась из палаты. Остались лишь двое: король на тронном помосте и коленопреклоненная у брошенного меча фигура в алом облачении.
Король спустился с помоста и хлопнул лорд-мэра Уэйна по спине.
- Еще до сотворения тверди, - возгласил он, - мы были созданы друг для друга. Красота-то какая, подумать только: декларация независимости Насосного переулка! Это же сущее обожествление смехотворного!
Лорд-мэр порывисто вскочил с колен и едва устоял на ногах.
- Как смехотворного! - Голос его сорвался, лицо раскраснелось.
- Ну будет, будет, - нетерпеливо сказал король, - для меня одного можно так не стараться. Авгуры - и те иногда смаргивают: глаза все-таки устают. Выйдем из ролей на полчасика, побудем театральными критиками. Что, оценили затею?
Адам Уэйн по-мальчишески потупился и отвечал сдавленным голосом:
- Я не понимаю Ваше Величество. И не могу поверить, что Ваше Величество бросит меня, готового отдать жизнь за вашу королевскую Хартию, на растерзание этой своре ростовщиков.
- Ох, да оставьте же… Это еще что такое? Какого черта?…