- Тяжба о жизни - опасная тяжба. Надо постараться понять друг друга. Вы мусульмане, он тоже мусульманин. Если мусульмане поднимут сабли друг на друга, возрадуются гяуры. Не надо давать им повод для радости!
Хан зорко поглядел на меня:
- А если над твоей головой постоянно висит сабля… Что тогда? Как быть?
- Надо стараться понять друг друга.
- А если он не хочет понять… Проливает кровь на твоей земле… Посягает на честь твою… Что тогда?
Я промолчал. Хан окончательно разошелся:
- Что может быть дороже спокойствия? Мы тоже хорошо понимаем - добра от кровавых стычек не жди. Но если на тебя наседают, приходится обнажить клинок. Разве есть другой выход? Сказано: "Если народ слаб, свинья сядет ему на голову". Он ломает палки о наши головы. Как долго еще ждать?
Я постарался вызвать Тачмамед-хана на разговор о большевиках:
- Но как-никак вы - мусульмане. Надо избегать пролития крови. Я слышал, что большевики по ту сторону реки только и ждут удобного случая. Если они завтра двинутся сюда, будет еще хуже, чем сейчас. Да убережет нас создатель от полчищ гяуров!
- По ту сторону реки, таксыр, нет таких беспорядков. Там, говорят, спокойно.
- Как знать… Если не видели своими глазами, не верьте словам. Я около месяца прожил в Бухаре. Туда из Туркестана наехали тысячи беженцев. С некоторыми из них я беседовал. Трудно представить себе страдания, каким большевики подвергают мусульман!
Хаи кинул на меня острый взгляд:
- Вы, таксыр, поживите с нами хоть неделю. Тогда узнаете, что такое гнет и страдания!
С силой распахнув дверь, вошел рослый молодой джигит с винтовкой и саблей и обратился к хану:
- Хан-ага… Прибыл Эсен-гайшак. Хочет видеть вас.
Брови Тачмамед-хана собрались над переносицей. Он тяжело вздохнул и сказал:
- Пусть войдет!
Поднялся невнятный гомон. И почти тотчас же в кибитку, гордо закинув голову назад, вошел высокого роста, полный, неуклюжий человек. Сначала он поздоровался за руку с Тачмамед-ханом, затем с сидевшими подле него. Протянул руку и мне.
По тому, каким тоном обратился к нему Тачмамед-хан, стало ясно: гость - нежеланный человек. Тачмамед-хан заговорил неестественно громко и неприветливо:
- А, Эсен-хан… Проездом или с какими-нибудь вестями приехал?
Гость не спеша налил себе пиалу чаю из поданного ему чайника, потом вылил чай обратно в чайник и только после этого чванливо, в тон хану, ответил:
- Я - с вестями. Не мешало бы поговорить наедине.
- Говори, какие вести привез. У меня от этих людей секретов нет.
Гость сидел некоторое время с недовольным видом. Затем вдруг поднял голову и проговорил:
- Вас хочет видеть сердар!
- Сердар? Кто это - сердар?
Гость укоризненно посмотрел на хана, словно услышал что-то неприличное:
- До нынешнего дня в Хиве был один только сердар… Джунаид-хан!
Тачмамед-хан многозначительно оглядел неуклюжую фигуру гостя и заговорил уклончиво:
- Эсен-хан! Человек, который считает себя сердаром, должен быть снисходительнее, терпеливее, разумнее окружающих его. Должен полагаться на разум, а не па гнев. Человек, которого ты именуешь сердаром - Джунаид, - полагается только на саблю. Действует силой. Разоряет аулы. Проливает кровь. Такой человек не может быть сердаром!
Старик с белоснежной бородой, сидевший в углу кибитки, прижавшись к тяриму, одобрительно крякнул:
- Молодец, Тачмамед-хан… Молодец!
Присутствующие оживились, в кибитке поднялся невнятный говор.
Гость сообразил, что попал под горячую руку. Он то краснел, то бледнел. Наконец сердито прокашлялся и кичливо сказал:
- Значит, вы решили скрестить сабли?
Тачмамед-хан, насколько смог сдержанно, ответил:
- Нет, мы не хотим скрещивать сабли. Мы решили защитить свою честь и стать хозяевами своей судьбы. Разве это постыдно?
- Нет, не постыдно. Но завтра, когда заговорят пушки, времени для раскаяния не найдется. Запомните это!
- Ты что же, хочешь запугать нас? - Голос Тачмамед-хана задрожал. - Ступай скажи своему хозяину: мы столько натерпелись страху, что нам уже надоело страшиться! Чаша терпения народа переполнилась. Грубый произвол не оставил места надеждам и долготерпению. Остался один только путь, чтобы избавиться от этой нестерпимой язвы. Клинок нужно переломить клинком. На силу - ответить силой!
Тачмамед-хан перевел дыхание и обратился к сидящим:
- Как скажете, люди?
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы, а старик с белоснежной бородой привстал на колени и сказал:
- Верно говоришь, Тачмамед-хан. Молодец! У ростовщика нет чести, а у палача жалости. Джунаид - один из палачей, поправших свою честь. От него пощады не будет. Весь мир он превратил в тюрьму. Горькие слезы струятся потоками. Верно говоришь: "Клинок нужно переломить клинком"!
Гость вылил из пиалы в чайник только что налитый чан и швырнул пиалу па коврик. Затем надвинул на голову папаху, злобно посмотрел на хана и спросил:
- Значит, вы не принимаете приглашение сердара… Так?
Тачмамед-хан ответил резко:
- Да, не принимаю. Если он в самом деле хочет посоветоваться, пусть тогда сперва выпустит захваченных в плен. И пусть соберет достойных людей от всего народа. Тогда прибудем и мы.
Гость язвительно усмехнулся:
- Сказано: "Пьяный очнется только тогда, когда почувствует боль". Вот и вы после поймете!
Глаза Тачмамед-хана вспыхнули. Он так посмотрел на дерзкого гостя, что казалось, сейчас набросится па него. Но мираб опередил:
- Знаешь что, Эсен-хан… Говорят: "Чужая собака всегда поджимает хвост". А ты что-то слишком расхрабрился. Сидишь среди нас и нос задираешь. Пойдем со мной, побудь хоть один день на хашарах. Тогда ты поймешь, почему народ бунтует. Вы люден превратили в рабочий скот. Сегодня требуете зерна, завтра - лошадей, послезавтра - нукеров вам подавай… Да еще избиваете, режете… Как долго можно жить, захлебываясь собственной кровью? Народ выбился из сил. Если бы стоп и плач народа превратить в огонь, камни расплавились бы.
Смуглый носатый человек добавил:
- Ты, Эсен-хан, в грудь кулаками не стучи. Тот, кто бьет себя в грудь, - не богатырь.
Как ни удивительно, посланец Джунаида нисколько не смутился. Он резко поднялся на ноги.
- Кто богатырь, а кто трус, это вы скоро узнаете! - проговорил он и, демонстративно не попрощавшись, вышел.
- Ах, собачий сын! - крикнул ему вслед белобородый старик.
25
Говорят: "Конь тысячу раз ступит на то место, куда зарекался не ступать". Я не думал ехать в Хиву, но поехал. Не думал встречаться с Сеид-Абдуллой, но встретился. И не однажды, а трижды. Я не думал задерживаться в Хиве больше недели, и вот кончается уже четвертая. Два препятствия привели к тому, что мои намерения не осуществились. Первое - политическая обстановка в стране оказалась более сложной, чем можно было предположить. Неоправданные бесчинства Джунаид-хана вызвали стихийные волнения в крае. Я был вынужден заняться миротворчеством. Прежде всего изучил причины напряженности, возникшей между Сеид-Абдуллой и Джунаидом. Свел их вместе, одного слегка щелкнул по носу, другого прижал. Затем я встретился с самыми видными старейшинами туркмен и предостерег их от самовольных действий. А когда уже собрался было выехать в Асхабад, возникло второе препятствие.
Из Сибири повеяло таким холодом, повалил такой снег… Не дай бог! Мне еще ни разу не случалось видеть, чтобы природа так свирепствовала. Ледяной ветер, казалось, резал лицо. Не только выехать в дорогу - даже из дому невозможно было выйти. А у меня на душе кошки скребли. Маллесон тоже торопил меня, чуть не каждый день напоминал, чтобы я собирался в дорогу. Но я был бессилен. Как можно двигаться в путь, если стихии поистине разбушевались!
Но вот наконец наступило затишье. Буран, свирепствовавший почти неделю, притих. Снова ярко засияло солнце, стало легче дышать.
Я решил ехать, пока погода опять не испортилась. Джунаид-хан сделал все, чтобы облегчить наше трудное путешествие. В нашем распоряжении была целая группа людей, вплоть до джигитов, которые должны были сопровождать нас до самого Асхабада. По-моему, хану хотелось, чтобы я уехал поскорее. Я подолгу беседовал с ним наедине и каждый раз больно ударял по его самолюбию. Это был деятель, случайно вознесенный вихрем истории, у которого чувства превалировали над умом. А сложная обстановка требовала тонкой политики, выдержки, терпения. Пущенная им пуля ударялась о камень и рикошетом отлетала назад, - положение хана осложнялось с каждым днем.
Но в настоящий момент в Хиве не было никого, кто мог бы занять его место. Сеид-Абдулла оказался еще более ограниченным и тупым, чем я предполагал. В его окружении также не находилось человека, которого можно было бы поставить во главе народа. Из туркменских аксакалов самым мудрым был Тачмамед-хан. Но на него нельзя было положиться, - разгорячась, он мог выкинуть самый неожиданный фортель. А в том, что Джунаид-хан не стакнется с большевиками, наоборот, будет бороться с ними до последнего издыхания, у меня сомнений не было. К тому же он располагал силами, достаточными для того, чтобы стать хозяином положения. Поэтому я и постарался оказать хану поддержку, охладил пыл кое-кого из его недоброжелателей. А Сеид-Абдулле прямо сказал, что, если он не будет по-настоящему поддерживать хана, ему придется навсегда распрощаться с троном…