- Ради вас? - нахмурился Абдулмеджит-хан. - Нет, ахун, ради вас мы и так слишком много сделали - на три дня остановили сарбазов. И кроме того… кроме того вы опоздали со своей просьбой. Придите вы пораньше, я, может быть, еще подумал бы. Но сейчас приказ уже отдан, отменять его я не стану. Виновный понесет наказание!
Ахун глубоко вздохнул:
- Ну, смотрите сами… Недовольства будет много.
Бледные губы Абдулмеджит-хана искривились в презрительной гримасе.
- Угрожаете?
- Нет-нет, - торопливо ответил ахун, делая рукой отрицательный жест. - Избави боже! Угроза нищего - мольба его, господин темник. Мы можем только умолять…
- А если вашу мольбу оставят без внимания, вы поднимете бунт, да?
- Боже упаси! Вы меня не так поняли, господин тем-ник! Я просто хотел сказать, что в народе много смутьянов и это будет им наруку…
- Ну и пусть!
Некоторое время Эмин-ахун посидел, беспокойно ерзая. Потом сказал просительно:
- Если разрешите, господин темник, я пойду?
Абдулмеджит-хан не ответил.
Эмин-ахун торопливо обулся, кивнул на прощание и ушел, на этот раз не кряхтя и не задыхаясь, словно беседа с ханом сразу излечила его от болезни. Глядя ему вслед злыми глазами, Абдулмеджит-хан мысленно выругался.
Люди, собравшиеся около шатра Абдулмеджит-хана и не отходившие, несмотря на неоднократные грозные предупреждения часовых, были уверены, что хан снизойдет к просьбе ахуна, помилует Чарыяра-ага. Когда же Эмин-ахун, пробормотав: "Ай, люди, мои слова не возымели никакого действия…" и стуча посохом, быстро прошел мимо, раздались возгласы возмущения:
- Если жаждет крови, пусть и нас убивает!
- Где Чарыяр-ага был, там и мы были!
- Все отвечаем равно!
- Рано или поздно ответите, кровопийцы, за невинную кровь!
Плосконосый юзбаши, вывернувшись откуда-то, махнул плетью:
- Расходись, скоты!.. Кто кровопийцы?.. А ну, осади! Быстро! Быстро!
Из шатра вышел Абдулмеджит-хан, и люди притихли, настороженно провожая глазами его сухую голенастую фигуру. Хан направился к кибитке, с которой были уже сняты кошмы. Решетчатый остов терима напоминал обнаженные ребра какого-то неведомого существа. На самом верху сидел здоровенный сарбаз и прилаживал веревочную петлю. Упираясь пяткой в перекладину, он пробовал прочность узла. Возле кибитки босой, без шапки, в длинной, до колен, белой рубахе стоял со связанными руками Чарыяр-ага. Он уже распрощался с белым светом. Когда ему шепнули, что ахун пошел просить помилования у Абдулмеджит-хана, он только вздохнул и печально прошептал: "У пса из пасти кость не вырвешь!.." Хотелось на прощание обнять домашних, но просить об этом он не стал.
Абдулмеджит-хан оглядел его, хмурясь и покусывая губы. Плосконосый юзбаши застыл в угодливой позе, ожидая приказаний. Стоящая поодаль толпа аульчан, окруженная сарбазами, притихла. Только изредка кто-нибудь вздыхал или сдержанно кашлял. Не слышно было даже голосов детишек. Все понимали трагическую напряженность минуты.
- Чего стоишь, как истукан? - строго сказал Абдулмеджит-хан плосконосому юзбаши. - Ведите его!
Два сарбаза, повинуясь знаку юзбаши, схватили Чарыяра-ага под руки.
- Дай слово сказать! - попросил старик, словно не замечая усилий двух рослых человек, старающихся сдвинуть его с места.
- Говори! - разрешил Абдулмеджит-хан. - Да побыстрее!
Чарыяр-ага обвел глазами притихших людей, посмотрел на костяк оголенной кибитки, на петлю, тихо покачивающуюся в ожидании жертвы, и перевел взгляд на Абдулмеджит-хана. В его глазах хан не увидел ни страха, ни мольбы, - только ненависть и презрение.
- До сих пор вы раздевали народ, как лук, - сказал старик, делая шаг к Абдулмеджит-хану. - Теперь вы снимаете с живого кожу? Прими мое последнее уважение, ага! Тьфу!.. Тьфу!..
Чарыяр-ага плюнул в лицо хана и, с силой выбросив ногу, ударил его в живот. Абдулмеджит-хан согнулся, словно сломался пополам, лицо его посерело. Однако в следующее мгновение он глухо зарычал и рванул из ножен саблю. Сарбазы шарахнулись в стороны, Чарыяр-ага остался один перед обезумевшим от боли и ярости ханом. Сверкающая молния стали с визгом опустилась ему на голову. Мир вспыхнул ослепительным пламенем и погас. Земля отозвалась глухим звуком на падение тяжелого тела.
Глава семнадцатая
ГУРГЕН ОКРАШИВАЕТСЯ КРОВЬЮ
Известие о захвате Абдулмеджит-ханом Куммет-Хауза дошло и до хаджиговшанцев. Говорили, что часть населения Куммет-Хауза ограблена и отправлена в Астрабад, а остальная часть окружена войсками и содержится в исключительной строгости. Впрочем, разговоры об этом шли не только в Хаджи-Говшане, - весть словно текла с водой
Атрека по долинам и горным ущельям и уже добралась до самого Чандыра. Вслед за ней поползли другие слухи:
- Говорят, в Куммет-Хауз приехал сам хаким!
- Рассказывают, что Эмин-ахуна с веревкой на шее отправили в Тегеран!
- Слышали? Говорят, шесть человек повесили за попытку к бегству!
- Я слышал, что сарбазы насилуют женщин и девушек Куммет-Хауза!
- А знаете, что из Астрабада пришло большое войско и готовится’к походу на Хаджи-Говшан? Верный человек говорил…
Тысячи слухов ползли по земле, как черные муравьи во время великого переселения. Они кусали и язвили, заражали ядом тревоги, рождали неуверенность в робких и ярость в мужественных. Народ волновался.
Слухов было много, но ясно было одно: Абдулмеджит-хан долго не задержится в Куммет-Хаузе, это для него проходной пункт, главное - Хаджи-Говшан, осиное гнездо смут и неповиновения. Если он сравняет его с пылью копытами коней подобно Ак-Кала, если сделает из него новое убежище для филинов, - о, тогда изменится поведение и Эмин-ахуна, и Аннаберды-хана, и сердара Аннатувака. Они превратятся в полководцев без войска, в шатровый кол без покрытия. Конечно, Хаджи-Говшан не сдастся без сопротивления, как Куммет-Хауз, но у хана есть ружья и пушки, есть опытные юзбаши и жадные до добычи сарбазы. Главное - ударить решительно и всей силой.
Хан готовился к грозному сражению. Но и хаджиговшанцы не уповали на счастливую звезду. Сразу же по возвращении из Куммет-Хауза Махтумкули послал Мяти-пальвана к сердару Аннатуваку, поручив передать ему, что Эмин-ахун все еще старается не портить отношения с Астрабадом, надеясь на великодушие хакима, и что Абдулмеджит-хан собирается штурмовать Хаджи-Говшан с двух сторон.
Мяти-пальван уехал, а старый поэт слег в постель, почувствовав недомогание, - видимо простыл в дороге. Несколько дней он не показывался из кибитки. Вчера Акгыз сварила ему лапши, обильно сдобрив ее перцем. Махтумкули с аппетитом поел и хорошо вспотел. Затем крепко уснул, укрывшись двумя одеялами, и ночью тоже обильно потел.
Утром он почувствовал себя значительно лучше и даже собрался было выйти и погулять, но передумал: погода была туманной, промозглой.
К полудню в сопровождении группы джигитов в Хаджи-Говшан приехал сердар Аннатувак. Его встретили с большим почетом. Последнее время слава его летела на крыльях из аула в аул, из селения в селение. Люди передавали друг другу, что, мол, сердар Аннатувак собирает войско для большой войны против кизылбашей. что он послал людей в Аждархан и оттуда привезли ружья и пушки, что скоро ему на помощь придут войска самого белого царя, что… Словом, говорили много, и в разговорах было больше желаемого, нежели действительного. Но одно было верно - сердар Аннатувак в самом деле много сил прилагал для организации сильного туркменского войска.
Он приехал в Хаджи-Говшан специально для того, чтобы встретиться с Махтумкули и посоветоваться с ним. Положение было тяжелое, и сердар Аннатувак не скрывал этого, с гневом говорил о том, что Борджак-бай лижет ноги хакиму; Эмин-ахун крутит хвостом, как лиса, и на помощь от него рассчитывать нечего; Аннаберды-хан тоже пытается держаться в стороне, хочет отсидеться в смутное время в своей норе, Адна-сердар? Если бы он даже вырвался на свободу, то тоже не стал бы на сторону народа. А враг наглеет и, не получая должного отпора, все углубляется в туркменские степи. Как объединить народ? Что делать?
На совещание, проходившее в кибитке Махтумкули, были приглашены все яшули окрестных селений. Начавшееся в полдень, оно затянулось до позднего вечера и закончилось полным единодушием: все как один решили стоять за честь и свободу народа до последнего дыхания.
Несмотря на усталость и слабость после болезни, Махтумкули чувствовал себя бодро и хорошо. Попросив Джуму проводить гостей, он прошел в кепбе, где сидели сердар Аннатувак, Мяти-пальван и Перман. Разговор шел уже о конкретных вещах: каким путем поведет сарбазов Абдулмеджит-хан и как вернее встретить его.
Перман предлагал отойти от Серчешмы, собрать все силы по ту сторону реки и ударить по кизылбашам между Хаджи-Говшаном и Куммет-Хаузом, в окрестностях Чагыллы. Мяти-пальван поддерживал его мнение. Однако сердар Аннатувак и Махтумкули возражали. Перман, убеждая, водил толстым указательным пальцем по паласу и гудел, как большой сердитый шмель:
- Вот, скажем, здесь Куммет-Хауз. А вот здесь - Хаджи-Говшан. Вот это Гурген течет… Во-от сюда повернул! Большая дорога идет вдоль северного берега Гургена. И села в большинстве тоже на этой стороне. А на южном берегу ни дорог нет, ни сел нет. Каким путем, по-вашему, пойдет кизылбаш?
Сердар Аннатувак посмотрел на невидимый чертеж Пермана, задумчиво покрутил в пальцах кончик бороды.