- Ждет моя газель! - с теплой лаской тихо сказал Тархан.
Не обращая внимания на дождь, Тархан прошел в конюшню, подбросил лошадям сена, похлопал своего гнедого по гладкой шее. Конь повернул голову, шумно выдохнул теплый воздух и снова захрустел сеном.
В просвете двери мелькнула неясная тень. Тархан метнулся к выходу, но там никого не было, только шепелявил и хлюпал дождь да голодным волком завывал время от времени ветер. Тархан долго, до боли в глазах вглядывался в темноту. На душе стало как-то смутно и тревожно, скверным предчувствием кольнуло сердце. Он потряс головой, отгоняя непрошеные мысли, и вдруг увидел, что в ночи мерцает еще один светлячок. "Это - у Ивана!" - догадался Тархан и вспомнил, что они так и не попили утром вместе чаю. Потом подумал о бодрящем напитке Ивана, делающем человека решительным и храбрым, - этот напиток был бы ему сейчас очень кстати. И он решительно зашагал к мазанке Ивана.
Собственно, это была не совсем мазанка. В начале лета ее построили по приказу Адна-сердара из бревен, за которыми специально ездили в Гапланлы. А потом обмазали сверху глиной. Дело в том, что Адна-сердар давно уже вынашивал мысль заиметь собственную большую кузницу, такую, как у Аннаберды-хана, где сам сердар неоднократно чинил ружье.
Вообще-то построить кузницу и приобрести необходимый инструмент было для сердара совсем несложно, намного труднее было найти хорошего кузнеца. А сердар хотел не какого-нибудь, - он мечтал о мастере, сумевшем бы превзойти кузнеца Аннаберды-хана, - тот мог не только ковать кетмени и сабли, не только чеканить узоры по металлу, но и разобрать по винтику и снова собрать ружье. Хан привез его из Хивы, заплатив огромные деньги: говорили, что пятьсот золотых. Правда, знающие люди уверяли, что не пятьсот, а только триста, но разве триста золотых - малые деньги? Это цена пяти крепких рабов! Но сердар, несмотря на свою жадность, заплатил бы такую цену. Он знал, что добрый кузнец за год возвратит с лихвой все расходы. Вот где только найти такого кузнеца, как не обмануться в выборе?..
Ивана привезли из Хивы специально посланные люди Адна-сердара. Он был таким же несчастным, разлученным со своей родиной горемыкой, как и Тархан. Но Тархан как-никак жил среди своих. Чтобы увидеть родные крал, ему стоило только перейти горы Копет-Даг. А родина Ивана…
Никто здесь не мог даже представить тех мест, откуда он. Далеко Россия… До Хивы и то полмесяца добираться нужно. А до Оренбурга - еще сорок переходов, - там только и начинается родина Ивана.
Когда он рассказывал о России, о том, как попал в эти края, слушатели только диву давались и от всего сердца сочувствовали тяжелой судьбе бедняги. Как не сочувствовать! Ивану в ту пору было пятнадцать-шестнадцать лет. Отец его, военный, служил в крепости Ильинск, близ Оренбурга. Это был важный оборонительный пункт России. От крепости до самой Хивы расстилалась пустыня, на которой изредка появлялись со своими атарами скотоводы. Здесь же тянулись и караванные тропы, по которым хивинские купцы доходили до самого Урала. Они привозили каракуль, ковры, чай, шелк и увозили сукно, бархат, сахар, стекло, бумагу, самовары. Нередко такие путешествия кончались несчастьем: разбойники, промышлявшие грабежом путников и перевозкой рабов из России, рыскали по широкой степи, как волки, не давали житья мирным людям.
Иван был одним из множества несчастных, попавших в лапы разбойников. Его печальная история началась так. В один из летних дней, закончив учение в Оренбурге, Иван возвращался домой. Отец прислал за ним специальный фаэтон, запряженный тройкой коней, и на всякий случай - пятерых солдат для охраны. В это время в окрестностях Оренбурга было не особенно опасно: разбойники знали, что к городу подтянуто много войск, и не рисковали появляться поблизости. Вот почему отец не волновался за сына.
Иван ехал в приподнятом настроении, радуясь предстоящей встрече с отцом, матерью, с маленькой сестренкой Наташей. Старый кучер тихо напевал солдатские песни. Любуясь зеленым бархатом трав, сплошь покрывающих холмы, Иван с удовольствием слушал песни старика и сам порой подпевал ему. Незаметно он задремал. Но вдруг фаэтон резко остановился, послышались выстрелы и крики. Не успел Иван открыть глаза, как безжалостная рука схватила его за шиворот и швырнула на землю.
Так наступил первый день его безрадостной жизни. Будь он проклят, этот день! Воспоминания о нем всегда вызывали тяжелый вздох. Все, что Иван пережил после этого, он с радостью поменял бы на один единственный миг светлой юности. Да, пятнадцать лет каторжной жизни не стоили одного дня свободы…
Еще ребенком Иван много слышал о Хиве, о жестоких разбойниках, хозяйничающих на ее дорогах. Однажды он даже беседовал с солдатом, которому посчастливилось вырваться из их рук, - и потом долго видел кошмарные сны. И вот - сам попал в плен.
В первые дни он горько плакал. Что ему оставалось делать? Его непривыкшие к работе руки были в цепях, по спине часто прогуливался кнут. Слышал он только грубую брань. Полмесяца он шел, еле передвигая ноги, а конца степи не было видно, и порой Ивану казалось, что он вот-вот отдаст богу душу.
Но нет существа более выносливого, чем человек! Иван терпел. И не только терпел, - в глубине души лелеял слабую надежду на освобождение. Подбодрял его и старик-кучер.
- Терпи, сынок. Не мучай себя, взывай к богу… Чем провинились мы перед ним, за что он уготовил нам такую участь?..
Хотелось поговорить, облегчить душу жалобой на судьбу. Но едва пленник раскрывал рот, как на голову его обрушивалась плеть.
Наконец они достигли Хивы. После изнуряющей пустыни буйная зелень садов как-то особенно подействовала на Ивана, пробудив в его душе неизведанные, смешанные чувства. С присущей юности любознательностью он осматривался по сторонам, словно ожидал, что кто-то подойдет и вызволит его из неволи. Какое там! На следующий же день его привезли на базар и продали, как скотину. Торговались, рядились, били по рукам… Теперь он был бессловесным рабом и не стоил даже цены племенного жеребца.
Около пятнадцати лет проработал Иван у купца Бабаджана. Сначала был учеником кузнеца, потом сам стал мастером. Но все эти годы не умирала надежда на освобождение. Не раз Иван садился на коня и пытался проложить путь своей судьбе. Его ловили, подвергали жестоким мучениям. Купец Бабаджан понял, что русский не успокоится, и решил, пока не случилось большого несчастья, найти покупателя, чтобы увезли Ивана подальше.
И вот уже три месяца Иван батрачит у Адна-сердара. Сердар с первого же дня решил подкупить его лаской: приказал бросить в кузнице новую кошму, дать Ивану посуду. Пообещал: если кузнец станет работать прилежно, самое позднее через год женит его на рабыне. Иван, скрывая свои истинные намерения, постарался ответить добром на добро и, засучив рукава, стал с увлечением работать. Но через несколько недель он сильно заболел и около месяца не прикасался к молотку. В последнее время у него под мышкой появилась какая-то болячка.
Он сидел в своем углу и перевязывал рану, когда вбежал Тархан. Весело подмигнув, юноша спросил:
- Иван, ты случаем не выпил все свое лекарство сам?
Притворно сердясь, Иван ответил:
- Теперь для тебя нет лекарства!
- Бе-е! Почему?
- Не знаешь, почему?
- Нет.
- Ты когда приехал из Астрабада?
- Прошлой ночью.
- Прошлой ночью!.. И до сих пор не нашел времени, чтобы выпить со мной пиалу чаю?
- Понятно, Иван-джан… Не сердись… Доставай свое лекарство - я тебе о многом должен рассказать.
На ногах Ивана позвякивали кандалы, только руки были свободны. Сердар несколько раз обещал: "Если будешь честно работать, я прикажу снять цепи и ты будешь ходить как все". Но не об этом думал Иван. У него была своя мечта: любым способом вернуться на родину, увидеть дорогие лица… Теперь он уже не был наивным парнем. Тяжелые годы неволи укрепили его дух, и будь у него сила, он, не колеблясь, насадил бы на копье по одному таких кровопийц, как купец Бабаджан или Адна-сердар. Но силы такой у него не было… И он уже слепо не полагался на удачу, как тогда, в Хиве, - свои замыслы глубоко прятал в сердце, не поверяя их даже таким беднякам, как сам.
Только от Тархана он не таился. Почти каждый вечер друзья сидели за чаем, повествуя друг другу о собственных невзгодах, а порой, отведав "лекарства" Ивана, сделанного из пшеничного сусла, тихо пели - каждый на своем языке.
Когда Тархан попробовал "лекарство" в первый раз, ему показалось, что он глотнул отраву: все тело заныло, из глаз полились слезы. Он долго отказывался пить, но наконец уступил настойчивым уговорам Ивана: "Выпей! От зубной боли нет лекарства лучше этого!" Зубная боль и правда утихла. Всю ночь Тархан крепко проспал. А на следующий день, едва забрезжил рассвет, снова прибежал к Ивану и выклянчил еще немного зелья. Постепенно оно ему понравилось, после выпивки поднимается настроение. Вот и сейчас он первым делом спросил о "лекарстве". Разве можно уехать, не попрощавшись с другом и не отведав в последний раз его чудесного снадобья! Кто знает, может они в самом деле видятся последний раз. Хотя сердца их бьются одинаково и одинаковы душевные порывы, но пути у них - разные. Тархан собирался направиться в Мары, Чарджоу, а Иван… Кто знает, где будет завтра Иван…
Взяв платок из рук Ивана, Тархан перевязал ему болячку и пошутил:
- Твоим "лекарством" покойника можно оживить, а ты все какую-то несчастную болезнь не прогонишь!
- Это, браток, не та болезнь, - вздохнул Иван. - Скажи, чем сердце можно вылечить?
- Э, Иван-джан, у кого сердце не болит! Я тоже не лучше тебя, такой же бродяга…
- Ты, Тархан, не бродяга, ты на родной земле живешь, а я…
- Какая разница? - перебил его Тархан. - Не все ли равно, где жить, если живешь, как собака?