- Пропади он пропадом, этот хаким! - раздраженно ответила Садап. - Две тысячи лошадей велел в Серчешму привести! Где мы столько возьмем?
- Ай, сестра, это говорил гнев хакима! - гость потрогал бородку. - Не стоит из-за этого расстраиваться. Хаким прекрасно понимает, что никто не сдаст лошадей тысячами. Но и вы должны понять, что ему тоже нелегко: из столицы гонец за гонцом приезжает, ферман за ферманом приходит. Что делать остается? А вообще-то хаким - человек добрый и честный, только выводят его из себя такие люди, как сердар Аннатувак или поэт Махтумкули, которые будоражат народ и сознательно толкают хакима на вынужденную жестокость.
- Ч-ч-что вы нам с-с-советуете? - спросил Илли-хан, обиженный, что гость разговаривает только с матерью, а на него, сына сердара, не обращает внимания.
Приезжий хитровато сощурил глаза.
- Я? Ничего. А вот Борджак-бай советует людям сидеть в своих селах и не поддерживать сердара Аннатувака. Он говорит, что нельзя жить, враждуя с государством, которому ты поклялся в верности. Вон в Ак-Кала свалили мост, подняли ненужный шум, а чего добились? Все в панике бегут к Соны-Дагу. Не дай аллах видеть нам такие страдания и разруху, какие творятся сейчас в Ак-Кала! Люди мечутся, не зная, куда спрятаться, сотни убитых, сотни попавших в плен к кизылбашам. На своей спине испытают теперь пословицу: "Не ходи криво - палка есть". Нужно знать свои силы и не плевать на бороду накормившего. Наши, джафарбаи, не вмешались в это дело и теперь живут себе в мире и покое. И вы своим скажите: пусть не трогаются с места! Говорят, господин хаким послал в Тегеран его величеству шах-ин-шаху специальное послание и теперь не будут брать столько много лошадей…
С чайниками в руках вошла вторая жена Адна-сердара. Садап почти вырвала у нее чайники, грубо приказала:
- Обед быстрее готовь! - и повернулась к гостю. - Если бы мы точно знали, что нас минует беда!.. А то ограбят нас дочиста, завезут в чужие края - что делать тогда?
- Пусть это вас не беспокоит, сестра, - сказал гость, улыбнувшись. - Хаким не такой глупый человек, чтобы настраивать против себя весь народ. Он сказал Борджак-баю, что, если гоклены будут сидеть смирно, он, может быть, и освободит сердара. Кроме того вы прекрасно знаете чиновников кизылбашей, сестра, - дайте им кусок побольше, они из камня масло выжмут. Не следует жадничать и скупиться в таком деле. Взятка, говорят, и в рай дорогу проложит. Будете пощедрее, и к вам по-другому отнесутся.
Опережая мать, Илли-хан важно сказал:
- М-м-мы готовы в-в-всего хакима з-з-золотом покрыть! Но народ т-т-трудно с-с-сдержать…
- Почему же? - живо возразил гость, словно только и ждал этого. - Сможете сдержать вполне! Таких подстрекателей, как Махтумкули, видимо, не так уж много. Уберите их - остальные, как наседки, будут сидеть на своем месте.
- А к-к-как их убрать? - сказал Илли-хан. - Отец б-б-был бы здесь!..
- Нет отца, есть другие, у которых подстрекатели тоже под ногами путаются! Аннаберды-хан, Кандым-бай. Ширли-хан… Разве для них смутьяны - не кость в горле? Пусть не сидят по кибиткам, а действуют. Если другие племена не поддержат сердара Аннатувака, кизылбаши ему быстро голову свернут, а люди избавятся от беды… И сердар-ага домой вернется!
Он помолчал, задумавшись. Потом спросил:
- Ну, а у вас как дела идут?
Илли-хан и Садап наперегонки стали рассказывать о совещании в доме Махтумкули, об обещании, данном поэтом Ата-Ёмуту, о предстоящей поездке Илли-хана.
Гость внимательно выслушал и сказал:
- Тогда нам по пути - я тоже собираюсь навестить Аннаберды-хана.
- Слава аллаху! - обрадовалась Садап, не слишком обольщавшаяся дипломатическими талантами сына. - Помогите нам, хороший человек! Пусть ваши старания принесут добрые плоды!
- Постараемся, чтобы принесли, - заметил гость и спросил: - Шаллы-ахуна нельзя ли повидать?
- Нездоровится ему, бедняжке, - горестно вздохнула Садап. - Близко к сердцу принимает все наши беды святой человек. Может быть, лучше на обратном пути повидаетесь?
Прекрасно зная зловредную натуру Шаллы-ахуна, Садап не хотела, чтобы приезжий встретился с ним.
Гость поднялся.
- Ну, тогда, с вашего разрешения, мы отправимся. Как говорится, дорогу одолеет идущий, дело - прилежный.
- Ой, а мы обед поставили! - засуетилась Садап. - Останьтесь!
- Спасибо, сестра! Будем живы, отведаем вашего угощения на обратном пути.
Садап проводила гостя и сына; глядя им вслед, вздохнула:
- Помоги нам, о аллах!.. Не дай свершиться бесчестию!.. Одну овцу пожертвую во имя твое!
Поведение Борджак-бая, в решительный момент не пожелавшего присоединиться к общему делу и пытающегося посеять раздор среди туркменских племен, не на шутку тревожило Махтумкули. Он и раньше знал, что бай поддерживает сношения с высокопоставленными лицами Астрабада, что он даже вхож в дом правителя. Но изменить в такие тяжелые дни своему народу! - это не укладывалось в сознание.
Борджак-бай оказался изменником в полном смысле этого слова. Он - как та хромая овца, без которой не бывает стада. Не страшно, если она плетется в хвосте, но когда она становится во главе стада - дело может кончиться плохо. Что же сделать, чтобы люди не клюнули на золотой крючок врага? Ведь сейчас все зависит от того, будет или не будет сплочен народ. Если да - он победит и сможет значительно облегчить свое существование, если нет - тогда поражение и новая беспросветная кабала.
- Выпил бы чаю да лег отдохнуть! - сочувственно сказала Акгыз, ставя на дастархан чайник. - Ведь целую ночь не спал, всё ходил по кибитке! Заботы этого мира никогда не кончатся…
- Все это, конечно, верно, - согласился Махтумкули, - нет конца заботам, каждый день приносит новые, одну хуже другой. А все же не всегда так будет, Акгыз! У арбы мира сломалось в дороге колесо, но его починят, обязательно починят, Акгыз!
- Ладно уж тебе! - невесело засмеявшись, отмахнулась Акгыз. - Всю жизнь о спокойствии да о согласии толкуешь, а где они? Только и найдешь их, когда в землю зароют!..
У порога кибитки остановился Тархан, неуверенно поздоровался.
- Здравствуй, ягненок мой! - ласково откликнулась Акгыз. - Я еще не поздравила тебя с благополучным возвращением…
- Ай, ничего со мной не случится, Акгыз-эдже! - рассеянно ответил Тархан.
- Не говори так, все от судьбы зависит! Кто может знать, что у нее, разлучницы, на уме? Вон сердар - такой уж был самоуверенный человек, а нынче и его кибитки коснулся ветер печали… Все в руках рока, сынок!
- Будь сердар поскромнее, не случилось бы с ним ничего, - сказал Тархан.
- Это так, дитя мое, - вздохнула Акгыз. - Садись, я сейчас и тебе чайник чаю принесу…
Тархан уселся на самом краешке паласа, прислонившись спиной к перекладине терима. Махтумкули, наливая чай, спросил:
- Прихворнул что ли, сынок?
Голос его был участлив и ласков, и Тархан опустил голову, словно провинившийся.
- Я пришел проститься с вами, Махтумкули-ага, - смущенно ответил он.
Махтумкули взглянул на него внимательно и испытующе.
- Проститься, говоришь?
- Да, Махтумкули-ага…
- Куда же ты собираешься, сынок?
Тархан только повел своим большим носом и судорожно глотнул, не решаясь ответить.
- Не бойся, сынок, говори прямо! - мягко сказал Махтумкули. - Что у тебя случилось?
Тархан поднял голову.
- Махтумкули-ага, я хочу вернуться на родину!
- На родину? - переспросил Махтумкули и задумался. - Да, родина, сынок, у человека одна. Где бы он ни был, память о ней живет в его сердце. Говорят, что разлученный с милой плачет семь лет, а разлученный с родиной- всю жизнь… Ты что же, весть какую получил?
- Нет, Махтумкули-ага.
- Почему же вдруг собрался?
Акгыз внесла чайник, поставила его перед Тарханом и вышла. Махтумкули продолжал:
- Вершина горы не бывает без дымки, голова молодца- без думки… Говори, что задумал, сынок, кроме нас с тобой в кибитке никого нет.
- Все скажу, Махтумкули-ага! - горячо воскликнул Тархан, глядя на старого поэта горящими глазами. - Если неверно поступаю, простите мою вину…
И он начал рассказывать. Со всеми подробностями он описал, как нашел в Куня-Кала Лейлу, как, посадив ее на круп своего коня, пробивался сквозь кольцо врагов, как нашли они тихий приют в тугаях Гапланлы. Он сказал, что намерен навечно соединить свою судьбу с Лейлой, что собирается увезти ее.
Махтумкули слушал, и перед его глазами вставала собственная юность, далекая, как звездное небо, юность, в которой жила девушка Менгли, бушевали страсти, причудливым узором сплетались горести и надежды. Старому поэту был понятен порыв Тархана, ибо нет пламени сильнее, чем пламя первой любви. Сам поэт тоже горел когда-то в нем…
- Я понимаю тебя, сынок, - печально сказал старый поэт, когда Тархан закончил свою исповедь. - Разлука с тобой будет для нас тяжела. Мы привыкли к тебе, считаем тебя родным. У тебя честное и мужественное сердце. Это большое богатство, которое будет тем больше увеличиваться, чем щедрее станешь ты делиться им с другими. Конечно, для нас было бы лучше, если бы ты остался - в эти тревожные, суровые дни неизмеримо большую ценность приобретает каждый верный человек. Но я не стану тебя уговаривать. Тебе кажется, что ты нашел свое счастье, - я рад, если это так. Ты хочешь побороться с судьбой, сломить ее, как ломают норов необъезженного коня. Пошли тебе аллах удачу на этом нелегком пути.
Махтумкули отпил несколько глотков чаю, хотел было рассказать Тархану о себе, но подумал, что это - лишне, что не стоит ворошить пепел остывших костров. И он сказал: