Совет начался давно, однако к определенному решению все еще не пришли. Старейшины пытались найти лучший выход из положения. Но в чем он?
Пять тысяч лошадей… Как их собрать, если положение народа такое, что хуже не придумаешь? С каким предложением выйти к людям, ожидающим с самого утра? Мнений высказывали много, но общего не было.
- Вот вы, Борджак-бай, тревогу бьете, - говорил сердар Аннатувак, обращаясь к плотному человеку с чистым, холеным лицом, - считаете, что мы, спасаясь от комаров, в муравьиную кучу лезем…
- Да, считаю! - важно кивнул Борджак-бай. - Трудно жить, враждуя с государством!
- Это так. Но разве легко гнуть спину перед каждым выродком? Сами видите, бай, каждый встречный житья нам не дает - вчера подать собрали, сегодня лошадей требуют. Один аллах знает, что падет на наши головы завтра. Будет ли когда-нибудь конец этому произволу? Или так и станем сидеть, положась на милость шаха?
- Кто ж вас заставляет сидеть! - ответил Борджак-бай. - Собирайте войско, идите против кизылбашей! Только у кого мы завтра пойдем искать покровительства? Поклонимся в ноги хивинскому хану? Или у эмира Бухары полу халата целовать будем? Чем они лучше Феттаха?
Борджак-баю ответил Махтумкули:
- Вы правильно говорите, бай, - бухарский эмир и хивинский хан не лучше иранского шаха. И в Хиве, и в Бухаре наши братья захлебываются в крови. Но давайте говорить откровенно: кто виноват в этом? Конечно, прежде всего, мы сами, аксакалы. Враг по существу уже идет на пас с обнаженным мечом, но даже сейчас мы не объединены. Как же не осуждать себя? Распри и вражда - вот что губит нас! И до тех пор, пока мы не объединимся, нас будут терзать и кизылбаши, и хивинцы, и бухарцы, и афганцы. Вот смотрите! - поэт поднял руку с растопыренными пальцами. - Я сжимаю кулак. Видите, как вместе соединяются пальцы? Если отрезать хоть один из них, кулак станет слабее. Одним пальцем ущипнуть нельзя, не только саблю держать! У нас каждый сам по себе. Если все туркмены - ёмут или гоклен, сарык или салор, эрсаринец или алили - будут действовать в согласии, нас не испугает никакой враг. Надо заботиться о народе. Или, стоя друг за друга, самим защищать себя, или присягнуть такому государству, которое сможет защитить наш народ и наши земли. Другого выхода нет.
Не успел Махтумкули произнести последние слова, как Адна-сердар злобно процедил:
- Опять о том же Аждархане?
Борджак-бай, перебирая четки из слоновой кости, понимающе поддакнул:
- Чем соединить свой дастархан с гяуром, я лучше предпочту умереть с голоду!
Поддержал и Эмин-ахун:
- С привычным врагом и биться легче. Кизылбаши в тысячу раз лучше, чем русские! Как-никак, а все ж мусульмане…
Перман, сидящий возле порога, не сдержавшись, выкрикнул:
- А разве не от кизылбашей черные круги у нас под глазами, ахун-ага?
Эмин-ахун не удостоил его ответом, только бросил в его сторону презрительный взгляд.
Сердар Аннатувак сказал после минутного молчания:
- По-моему, шахир Махтумкули говорит верные слова. Пока мы не в состоянии защитить себя сами, нужно присягнуть такому государству, которое может оградить нас от бед. Весь народ живет мечтой о покое и мире. И по-моему, совсем не важно - гяуры ли, мусульмане ли, - только бы избавили нас от грабежей и войн. К тому же мы до сих пор никакого вреда от русских не видели, а свои мусульмане ежедневно предают огню и мечу наши селения. Думаю, будь во главе русских сам аджитмеджит, и то хуже теперешнего нашему народу не будет.
Сосед Пермана, черный, как жук, ёмут, крикнул:
- Если бы русские были коварны, азербайджанцы и лезгины не присягали бы Аждархану! Они тоже мусульмане, как и мы!
- Правильно, Нурджан! - согласился сердар Аннатувак. - Они тоже мусульмане, однако защиту ждут с той стороны, от русских. И поступают они так потому, что нет у них больше сил терпеть гнет кизылбашей. У кого повернется язык сказать, что они изменили вере?
- Не надо путать сюда веру, - сказал Махтумкули. - В мире много религий, но бог у людей - один. Неразумно осуждать правое дело только потому, что его делают люди другой веры. Мы знаем многих единоверцев, которые, забыв об аллахе, служат черному богу корысти. Но - сейчас спор не о том. Речь идет о благе народа и страны. Покой нужен всем. Подавляющее большинство кизылбашей также ненавидит распри и войны. Однако Иран - слабое и неупорядоченное государство. Каждый хаким считает здесь себя султаном, напяливает на голову корону и мутит воду. Хива и Бухара тоже не лучше. У Афганистана не осталось и половины прежней силы. Вот потому я и говорю, что нужно присягнуть более сильному государству.
Эмин-ахун закатился старческим кашлем, с трудом отдышался, вытер грязным платком глаза и рот.
- Ох, не знаю, - заговорил он. - Как бы не попасть в лапы орлу и не лишиться последнего.
- Лучше быть в лапах у орла, чем жить под крыльями воробья, который сам всего боится, - сказал Махтумкули.
От злости на морщинистом лбу ахуна показались крупные капли пота. Он ненавидяще посмотрел на поэта, но промолчал, опустив глаза. Некоторые, видя в каком глупом положении он оказался, прыснули в кулак.
Сердар Аннатувак, подняв голову, обвел присутствующих внимательным взглядом.
- Все эти разговоры - дело будущего, - сказал он. - Говорите, что станем делать сегодня. Хаким ждет нашего ответа.
Перман откликнулся первым:
- Я скажу, что делать, сердар-ага! Пусть каждый даст по своему состоянию! Вот у меня - единственный конь… Говорят: "Имеющий коня, имеет крылья". Но я завтра же отведу его, если прикажете!
Черный Нурджан хлопнул его по колену:
- Зачем завтра! Сейчас веди!
- Могу и сейчас, - погрустнев, сбавил тон Перман. - Пусть Борджак-бай и другие тоже отдадут хотя бы половину тех лошадей, что пасутся у них в степи. Тогда и шах будет спокоен и народ от лишних бед избавится.
Нурджан криво усмехнулся:
- От комаров спасемся и в муравьиную кучу не сядем…
Перман не успел еще осознать смысл этой реплики, как зашипел Борджак-бай, перекосившись и дергая щекой:
- Ты, джигит, в чужой тарелке горошин не считай! Скот мой, захочу - отдам, не захочу - никто не заставит.
- Не сердитесь на джигита, бай, - вмешался Аннатувак. - Когда мы выйдем к народу, думаю, народ скажет то же, что и он. Тревожные дни угрожают всем - и бедным и богатым. Если мы сейчас не поможем друг другу, то какая польза от того, что мы родичи, единоверцы? Вы говорите, скот - ваш. Это так, и ваша воля распоряжаться им. Но если завтра сюда придут кизылбаши, вы можете лишиться не только скота, но и самой жизни.
Холеное лицо Борджак-бая побледнело, на губах показалась пена.
- А я что говорю! - заорал он. - То же самое говорю! Не имей врагом государство, - оно может обрушить на тебя войско! Норы не найдем, чтобы спрятаться, разоримся вконец! Вот мои слова! А вы…
- Что - мы? - спокойно сказал сердар Аннатувак. - Мы говорим: или отдадим все, что имеем, и отведем от себя беду, или положимся на кривую саблю. Если вы знаете третий выход, - говорите, мы послушаем.
Прямота сердара Аннатувака была известна всем сидящим. Сердаром прозвал его народ за мужество и отвагу еще в те времена, в правление шаха Агамамеда, когда Аннатувак не раз брал в руки меч справедливости. Он душой болел за народ и опирался на него во всех своих решениях. И люди платили ему доверием, уважением и любовью. Вот почему не только Адна-сердар или Борджак-бай, но и такие высокопоставленные лица, как Ифтихар-хан, считали за лучшее советоваться с ним.
Адна-сердар и Борджак-бай, хотя и оказались сообщниками на совете, не питали друг к другу особого уважения. Если один говорил от имени всех гокленов, то второй, представитель одного из крупнейших ёмутских родов, выступал от имени всех ёмутов. В эти два племени входили большинство туркмен, подвластных Ирану. Остальные племена были малочисленны и разобщенны и в трудные дни искали защиту либо у гокленов, либо у ёмутов.
Борджак-бай был знатнее и изворотливее Адна-сердара. Он был вхож ко многим большим людям Астрабада, вел с ними негласную торговлю. Неспроста хаким сделал его своим тайным поверенным на совещании аксакалов, и Борджак-бай старался изо всех сил выполнить поручение хакима. Однако он понимал, что шансов для этого очень мало. И вот теперь совсем зря погорячился…
- Ладно, - сказал он, - я согласен. Конечно, тяжесть на плечах народа и так не легка, но если завтра поднимется буря, будет еще тяжелее… Давайте решать дело спокойно. Вон тот джигит-гоклен предложил каждому сдать лошадей по возможности. Пусть будет так - я даю двадцать коней!..
- Сколько, вы сказали, бай-ага? - изумился Перман.
- Двадцать!
- А сколько у вас останется?
- Это не твоя забота, джигит!
- Почему же, бай-ага? Если вы отдадите только двадцать от сотни, и то там останется восемьдесят лошадей, А я отдаю единственного коня. Сколько же у меня останется?.. А вы говорите, что не моя забота!
- Ты, что, на мое богатство заришься? - снова начал раздражаться Борджак-бай. - Не забывай, джигит, что у зависти рот шире лица, самого себя глотает!