Хаким принял мундштук, с жадностью глотнул одурманивающий дым табака. После нескольких затяжек помутневшие глаза его заблестели, усталость прошла.
- Видали, какой это дервиш! - сказал он, продолжая думать о Махтумкули. - Вы не смотрите, что он в простом халате. В туркменских степях его почти шахом считают. Вчера за него старики просили, сегодня толпа собралась, а завтра… Но - пусть идет. Надо будет- найдем хоть под землей, не скроется.
- Валла, верные слова, ваше превосходительство! - живо отозвался Абдулмеджит-хан, уже поостывший от недавней злости. - Никуда от нас не денется! Будет приказ- всю степь их в одни сети загоню!..
- Что - сети, - задумчиво сказал хаким. - Чтобы связать противника без веревок, надо иметь сладкий, как мед, язык и холодное, как лед, сердце.
- Разумеется, ваше превосходительство! Но такое умение дано не каждому. Им может обладать только человек с таким светлым умом, как у вас.
На этот раз хакиму почему-то не понравилась лесть Абдулмеджит-хана. Он помолчал и сказал сухо:
- Отдохну немного. С сердаром Аннатуваком и остальными поговорите вы сами. Пусть вечером соберутся в Ак-Кала и проведут все свои совещания, чтобы к завтрашнему утру был ясный и окончательный ответ. Ждать больше мы не имеем времени. Или да, или нет - одно из двух. Поняли?
- Понял, ваше, превосходительство!
Хаким отложил чилим и поднялся. Хан поспешно вскочил. Словно опасаясь, что кто-то может подслушать, хаким сказал вполголоса:
- С Борджак-баем поговорите отдельно. Крепко ему накажите: пусть использует все, чтобы уговорить людей. Если ничего не получится, сразу же после сборища пусть сообщит обстановку. Медлить нельзя!
- Будет сделано, ваше превосходительство!
Хаким посмотрел в окно.
- Скоро сюда явятся Фатех-хан и Нуреддин-хан. Разговор закончим за обедом. Пригласите и Шатырбека.
Абдулмеджит-хан приложил руку к сердцу, склонился в поклоне.
- Слушаюсь, ваше превосходительство!
Глава двенадцатая
ВОЛК В ЧАБАНЫ НЕ ГОДИТСЯ
Видела немало бурных дней и тревожных событий за свою длинную историю Ак-Кала. Много крови было пролито у ее стен, много людей осталось под ее развалинами. Кто только ни разрушал и кто только ни восстанавливал ее! Испокон века бурные события почему-то начинались именно отсюда. Здесь впервые обнажились и сабли туркмен и кизылбашей.
Лет пятьдесят назад она грозно царила над окружающей местностью, устрашала своими толстыми стенами. Надир-шах охранял ее, как зеницу ока, называя "воротами Туркменсахра". Но сейчас она мало походила на крепость- в одном из жарких сражений туркмены превратили ее в убежище для сов, оставив лишь жалкие развалины.
Там, где Гурген, огибая Ак-Кала с севера, устремляет свои воды вниз, начинались степи Туркменсахра. Между крепостью и степью, почти касаясь настилом воды, перекинулся через реку мост. Прямо за ним располагалось селение сердара Аннатувака. Оно было ближе других туркменских сел расположено к Астрабаду и поэтому всегда было многолюдным.
Сегодня крепость была особенно шумной. В этом, шуме угадывались сдержанная тревога и ожидание. Люди, заполнившие не только село, но и его окрестности вплоть до Ак-Кала, ожидали окончания большого совета старейшин. Собравшись отдельными группами, они жгли костры, кипятили чай, строили догадки о завтрашнем дне. Все уже знали, что хаким Астрабада ждет окончательного ответа, и каждый хотел знать, к какому решению придут аксакалы.
В центре крепости, разместившись на ровной, как ладонь, площадке, группа людей вела оживленную беседу. Лица сидящих озабочены, в репликах чувствуется сдержанное волнение.
- Э, друг, на защиту хакима не надейся! Он хочет обвести нас вокруг пальца!
- Верно говоришь. Небо нам ближе, чем эти хакимы.
- Нет, не скажи! Ведь когда-то хакимом в Астрабаде был Навои!
- Пяхей, кого с кем ровняешь!
- Назначили бы к нам хакимом Махтумкули-ага!..
- Ну, разве правители пойдут на это!
- Что и говорить… Махтумкули-ага не такой, как они. Его за один только давешний стих и султаном мало сделать, не то что хакимом!
- Давайте еще раз его стих послушаем, друзья?
- Давайте!.. А где тот джигит-гоклен?
- Только что был здесь.
- Овез, иним, сходи, разыщи его!
Один из юношей побежал в сторону села и через некоторое время вернулся, ведя за собой Джуму. Сидящие встретили его приветливо. Грузный старик с окладистой бородой указал место рядом с собой:
- Проходи сюда, сынок! Вот здесь садись, чтобы всем видно было!
Несколько смущенный таким вниманием к себе, Джума сел. Старик подал ему собственную пиалу с чаем, предварительно ополоснув ее.
- Как зовут тебя, сынок?
- Джума.
- Мы слышали, что ты ученик Махтумкули. Так ли это?
- Можно сказать, что ученик.
- Очень хорошо! От прямого дерева, сынок, не бывает кривой тени!.. Почитай-ка сидящим здесь еще раз тот стих, а заодно и расскажи про Махтумкули.
Джума читал уже это стихотворение не один раз и не в одном месте. Он выучил его наизусть от первой до последней строки. Отхлебнув несколько глотков чая, он начал рассказывать:
- Давеча, когда мы собрались около дивана, хаким, оказывается, вызвал к себе Махтумкули-ага. Ох и хитрый, этот хаким! Он начал издалека: заставил Махтумкули-ага прочитать одно стихотворение, чтобы поймать его на слове. Но Махтумкули-ага не испугался и прочитал. Хаким начал угрожать: мол, все поэты воспевают шаха, а вы мутите народ. Ну, Махтумкули-ага и выложил хакиму все, что думал! Прямо в лицо ему сказал, что если вы действительно хаким, то позаботьтесь о народе, который захлебывается в горе.
Люди одобрительно зашумели:
- Ай, молодец!
- Тысячу лет тебе, Махтумкули-ага!
- Мерхаба!
- Ну, а потом, - продолжал Джума, - хаким понял, что ему не испугать Махтумкули-ага, и он начал овцой прикидываться. Мол, я человек добрый, а другой на моем месте сразу приказал бы вам голову отрубить. Однако Махтумкули-ага попрощался и ушел при своем мнении. Ушел - и написал новые стихи.
Кто-то спросил:
- Говорят, ты сам лично передал их хакиму?
Джума смущенно сказал:
- Почти что так… Махтумкули-ага, выйдя из дивана, направился прямо сюда, выпил чайник чая, уединился и сел писать. Потом позвал меня и сказал: "Сделай, сынок, копию этого стихотворения и постарайся, чтобы ее вручили хакиму, - пусть знает, как мы уважаем корону и трон". Ну, я все сделал, как он велел, сел на коня и поехал к дивану. Там у ворот двое стражников стояли. Я передал им свернутый листок и сказал, что, мол, поэт Махтумкули посылает личное послание господину хакиму, надо передать немедленно. Они сказали: "Хорошо!", а я хлестнул плетью коня и поскакал в Ак-Кала. Вот и всё!
- Молодец, сынок! - одобрил старик с окладистой бородой. - Прочти теперь стихи!
Джума снова отхлебнул чая, откашлялся, прочищая горло, приосанился и начал:
Иран и Туран под твоею рукой,
Ликуй, попирая святыни, Феттах!
Но помни: ты кровь проливаешь рекой,
Туркмены томятся в пустыне, Феттах!За слово мое в кандалы закуешь,
Задушишь меня и в колодец швырнешь;
Я правду скажу возлюбившему ложь:
Убийца, ты чужд благостыни, Феттах!Слезами туркменский народ изошел,
Окрасился кровью мой горестный дол.
Подымутся головы - где твой престол?
Не будет его и в помине, Феттах!
Кто-то не выдержал и крикнул:
- Ай, спасибо, Махтумкули-ага!
- Долгой тебе жизни! - добавил другой. - Тысячу лет тебе!
Яшули с окладистой бородой помахал рукой.
- Эй, люди, прекратите шум! Давайте послушаем стихи до конца, а потом будем говорить.
Джума продолжал:
Народ мой воспрянет, исполненный сил,
А ты на крови свой престол утвердил.
Ты хлеб наш насущный с отравой смесил
И сгинешь в тюрьме на чужбине, Феттах!Привел ты в страну мою казнь и грабеж,
Ты бьешь по глазам, совершая правежь,
По сорок бичей ты невинным даешь;
Мы тонем в кровавой пучине, Феттах!Обуглилось небо от нашей тоски,
В удавках людские хрустят позвонки,
Не знают пощады твои мясники,
Но мы - не рабы, не рабыни, Феттах!О муках Фраги повествует, скорбя;
Когда ты пресытишься, души губя?
Я жив, но распятым считаю себя
За песню, пропетую ныне, Феттах!
Едва Джума закончил последние строки, как со всех сторон снова послышалось:
- Ай, спасибо!
- Да будет жив Махтумкули-ага!
- Тысячу лет ему!
- Мерхаба!
Страстные выкрики толпы, казалось, не поместившись в развалинах Куня-Кала, хлынули в сторону Астрабада. Джуме казалось, что они, достигнув хакимского дивана, сотнями кинжалов проклятий вонзятся в грязную и подлую душу Ифтихар-хана.
Большой совет проходил в доме сердара Аннатувака. Сюда собрались все известные яшули Туркменсахра. Сам Аннатувак, худощавый шестидесятилетний человек с редкой рыжеватой бородой и глубоким сабельным шрамом между бровями, придававшим его неулыбчивому лицу постоянно сосредоточенное выражение, сидел на почетном месте. Вокруг него разместились Махтумкули, Адна-сердар, яшули различных родов: от ганёкмазов - Ильяс-хан, от гарравы - Пурли-хан, от дуечи - Торе-хан, от атабаев - Эмин-ахун, от джафарбаев - Борджак-бай. Остальные сидели поодаль, у стен кибитки.