И вот Абдулмеджит-хан, окруженный четырьмя нукерами, едет по самой оживленной улице. Голова его высоко поднята, он чувствует" что на него обращают внимание. То и дело доносится его имя: "Абдулмеджит-хан едет!" В этом нет ничего странного - кто из жителей города не знает хана! Одни останавливаются, почтительно провожая его взглядом, другие с любопытством смотрят в окошко на его торжественное шествие, третьи низко кланяются, выражая свою покорность" Все глаза прикованы к нему, но его взгляд ни на ком не задерживается…
Диван хакима Ифтихар-хана располагался на широком холме в восточной части города. Холм был окружен высокой стеной и, видимо, поэтому в народе назывался Кичи-Кала. Кроме государственных учреждений здесь располагались войсковые части: пехотинцы- внутри, конники- снаружи крепости в специально построенных помещениях,
У Больших ворот Кичи-Кала всегда было полно людей. Иранцы, туркмены, курды приходили сюда по своим делам. Одни располагались прямо на земле у крепостных ворот, других принимали внутри крепости, как почетных гостей. И только по пятницам движение прекращалось, и Кичи-Кала полностью переходила в распоряжение солдат.
Сегодня была пятница. Однако у Больших ворот Абдулмеджит-хан неожиданно увидел целое море лохматых папах. Толпа шумела и гудела, как. потревоженный пчелиный улей, но в общем гаме трудно было уловить смысл отдельных выкриков. Пробиться сквозь толпу тоже не представлялось возможным.
- Скоты! - зло проворчал Абдулмеджит-хан, натягивая поводья. - Смутьяны! На все идут, лишь бы не покориться государству! Ну, посмотрим! Вы попробуйте не дать, а мы попробуем забрать у вас!..
Он повернул коня к Малым воротам. Караульные еще издали узнали скачущего хана и предупредительно распахнули створки ворот. Не сдерживая коня, Абдулмеджит-хан миновал стоящих навытяжку сарбазов. В крепости его встретил юзбаши.
- Господин хаким в диване? - спросил Абдулмеджит-хан, прислушиваясь к шуму у Больших ворот.
Юзбаши ответил утвердительно. Хан соскочил с коня, поправил одежду и уверенным шагом направился в помещение дивана.
Хаким Ифтихар-хан не принадлежал к людям, производящим сильное впечатление с первого взгляда. Он был невысок ростом и хил. Изжелта-бледное худое длинное лицо его напоминало лицо наркомана. Лысая голова блестела, как стекло. И однако первое впечатление сразу же сменялось другим, стоило только встретиться с проницательным, острым взглядом хакима, в котором светились ум и трезвая хитрость.
Говорил Ифтихар-хан неторопливо, не меняя бесстрастного выражения лица ни в радости, ни в гневе. Считал себя убежденным мусульманином и ревностно соблюдал намаз, почитая последнее одним из высших достоинств человека. Однако это не мешало ему пользоваться всеми прелестями и благами мира. Несмотря на свои шестьдесят лет, он несколько раз в году менял женщин, согласно обычаю "сига". Всего несколько месяцев как он пробыл в Астрабаде, а уже имел отпрысков вплоть до самого Мазандерана. Вином, опиумом и гашишем Ифтихар-хан поддерживал бодрость тела и духа.
Когда, предупредительно покашливая, вошел Абдулмеджит-хан, хаким сидел: в отделанной цветным мрамором и устланной коврами большой комнате, где он обычно принимал почетных гостей, и дымил кальяном. От закрытых окон и густого табачного дыма в комнате было душно. Хаким посасывал мундштук кальяна, глотал зеленоватый дым и перебирал в памяти все, что обдумал в эту ночь. О, не дай бог быть хакимом! Каждый день наваливаются тысячи забот. Да еще каких забот! "Собрать пять тысяч лошадей из Туркменсахра!.." Это только сказать легко, а поди попробуй собери эти пять тысяч! И не собрать тоже нельзя - очень просто головы лишишься в это смутное время.
Отняв ото рта кальян, он тяжело кивнул головой, отвечая на приветствие Абдулмеджит-хана. Затем снова сунул в рот мундштук и указал хану место рядом с собой.
- Проходите… Садитесь…
Абдулмеджит-хан быстро сбросил сапоги, мягко ступая по узорным кашанским коврам, прошел на указанное место.
Некоторое время хаким молча дымил. Потом, пристально посмотрев на Абдулмеджит-хана, спросил:
- Видели?
- Видел, ваше превосходительство, - ответил Абдулмеджит-хан, сразу понявший, о чем идет речь.
- Как думаете? Зачем они пришли сюда в такую рань?
Вопрос показался Абдулмеджит-хану весьма праздным, но он только пожал плечами.
- Я вам уже говорил, ваше превосходительство… Собрать у туркмен лошадей…
- Не в лошадях дело, - перебил его хаким. - Вы думаете, они по поводу лошадей пришли? Нет! Они требуют освобождения поэта Махтумкули.
- А-а-а… - протянул удивленный Абдулмеджит-хан. - То, что я сказал…
Хаким уколол его сердитым взглядом.
- Что вы сказали? Что он популярен среди народа? Так это я и без вас знаю! Потому и хочу его видеть. Или вы полагаете, что мне доставляет удовольствие лицезреть бродягу-туркмена? Так их тут и без него достаточно.
Абдулмеджит-хан промолчал, опустив глаза и сделав вид, что не заметил грубости хакима. Ифтихар-хан снова занялся кальяном.
- Скоро приведут его, - сказал он. - Говорят, сам попросил свидания со мной. Может, одумался?
- Как знать, ваше превосходительство, - с приличествующей степенью заискивания ответил Абдулмеджит-хан. - Голова у него седая, но не всегда под серебром золото лежит. Вы, ваше превосходительство, конечно, лучше меня знаете, что хорошо и что плохо. Вы раскусите его с первых же слов. Что касается меня, то я считаю его просто выжившим из ума дервишем.
- Дервиш? - иронически прищурился хаким. - Выживший из ума? - он протянул руку к лежавшим подле него бумагам. - А вот это вы читали?
Хан всмотрелся и кивнул:
- Читал, ваше превосходительство.
- Еще раз прочитайте. Дервиш такое не напишет.
Мы сами когда-то были поэтами не хуже других. Говорят: "Сила калама - голова". Если в голове ума нет, таких стихов не сложишь!
Абдулмеджит-хан понял, что сказал не то, и решил исправить впечатление.
- Не обладая таким необъятным озером ума, как у вас, ваше превосходительство, - склонив голову, сказал он, - трудно понять этих поэтов и ученых!
Приоткрыв дверь, согнулся в поклоне юзбаши и сообщил, что поэт Махтумкули прибыл и ждет повеления его превосходительства.
- Приведите! - сказал хаким. - Чай и сладости приготовьте! Быстро!
Пятясь задом, юзбаши скрылся. Хаким поднялся и пошел к двери. На пороге появился Махтумкули, Поэт внимательно поглядел на хакима и его гостя, потом, слегка поклонившись, поздоровался. Хаким радушно ответил, протянув для приветствия обе руки. Он познакомил поэта с Абдулмеджит-ханом, усадил на почетное место.
Махтумкули много слышал о Кичи-Кала, но еще ни разу не переступал ее порога. И несмотря на это он не осматривал богатых украшений комнаты. Он сейчас не видел ничего, кроме лица хакима. Поглаживая бороду, поэт думал: "С чего же он все-таки начнет?" - и ждал продолжения этого необычного свидания.
Поэт никогда не предполагал, что знакомство с хакимом произойдет при таких обстоятельствах. Он был готов встретить здесь неуважение, грубость, неуместные угрозы. И вдруг - такое радушие, такая вежливость…
Хаким первым нарушил молчание.
- Значит, вы и есть тот самый Махтумкули? - спросил он, с интересом присматриваясь к старому поэту.
Махтумкули кивнул спокойно, с достоинством:
- Я и есть Махтумкули, господин хаким.
- Вы и стихи сочиняете?
- Поэзия от настроения зависит, - уклончиво ответил поэт.
- А в другое время чем занимаетесь?
- Дело для рук всегда находится - лопата, молоток…
Дверь осторожно приоткрылась. С чайниками и пиалами в руках вошли два сарбаза. Хаким взял один из чайников, собственноручно поставил его перед поэтом. Когда солдаты вышли, он выбрал из стопки бумаг один листок и протянул его Махтумкули.
- А вот это стихотворение вы писали в каком настроении- хорошем или печальном?
"Не принимай оскал клыков льва за улыбку", - подумал Махтумкули и взял рукопись. Он внимательно осмотрел ее, прочитал стихотворение от начала до конца.
- Вы вслух читайте, - сказал хаким, - мы тоже послушаем.
Махтумкули еще раз повторил про себя некоторые строки и спокойно сказал:
- Стихи мои.
Хаким ехидно усмехнулся..
- Мы в этом не сомневаемся. Мы о другом спрашиваем: вы их сочиняли при хорошем или при плохом настроении?
Махтумкули ответил с тем же спокойствием:
- Я слышал, вы ученый человек, господин хаким, стихов прочитали, видимо, немало. Мне не пристало объяснять вам смысл слов.
Хаким искоса метнул быстрый взгляд на Абдулмеджит-хана, привычно подавил поднимающееся раздражение и произнес все тем же ровным тоном:
- Что ж, прочитайте вслух стихи, а мы постараемся, их понять.
Для Махтумкули была ясна тонкая игра Ифтихар-хана: он хотел, чтобы поэт сам произнес кощунственные слова. В этом был особый расчет. "Что ж, - подумал поэт, - если ты хочешь, мы удовлетворим твое желание - кто поднял голову, тот бросил жребий".
- Значит вы хотите, чтобы я. прочитал вам эти стихи вслух? - спросил он.