- Что ему она! Жена ни повадкой, ни характером на него не похожа. Дети тоже, сохрани аллах от дурной мысли, словно от другого отца народились. А скотину свою он давно за горы отправил! И богатство - тоже! Ему ничего, кроме богатства, не нужно… Вот, взгляните, шахир, на эту долину! Это одна из самых плодородных долин в мире, так я думаю. Тысяча людей живет и кормится здесь, один Шатырбек не может насытиться! И ведь пускай бы беден был! А то, - клянусь аллахом, не вру! - все его родичи до седьмого поколения могут, лежа кверху брюхом, день и ночь жевать - все равно заметно не убавится. А он все хватает, что под руку попадется, все не насытится богатством, грызет народ, хуже злого волка.
Постукивая легким молоточком по резцу, Махтумкули сказал:
- Волка по зубам бьют, Махмуд-уста, чтобы он не кусался!
- А кто его сможет ударить? - воскликнул Махмуд-уста. - Шатырбек-то не один! И Селим-хан, и Тачбахш-хан, и другие, вплоть до самого хакима - все они заодно. Попробуй-ка подступись к ним, если головы не жалко! Они все дела с помощью сабли решают.
- Все дела, уста, не переделаешь одной саблей.
- Верно. Но к кому пойдешь жаловаться, куда за помощью обратишься? Вот то-то и оно! Сами видите, с утра до ночи спину не разгибаю, а есть у меня достаток? Нету. Одних лишь проклятий на злую долю в избытке, да от них толку мало.
- Говорят, у проклятий тоже есть крылья. Не всегда мир будет мрачным, настанет и для бедных светлый день.
- Не знаю, настанет ли… До сих пор, кроме страданий, ничего не видим, будь она неладна, такая жизнь!
- Страданий, уста, хватает для всех. Ни на востоке земли, ни за западе нет места, где царило бы всеобщее благоденствие. Треть мира сего водой занята, две трети - страданиями. Нет покоя в мире. На ссорах и междоусобицах построили мы дома наши, потому и колеблются они, каждый миг грозят упасть. Как-то спросили у волка: "Что просишь у аллаха?" Он ответил: "Пусть будет ветер да темная ночь!" Вот так и наши правители только одного желают: больше было бы вражды между племенами, да сражений, да грабежей…
Махмуд отложил в сторону разобранный замок, обтер черные пальцы ветошью.
- Одно меня удивляет, поэт! Ведь есть в стране правители и повыше, чем бек или хан? Неужто до их слуха не доходит стон народа?
- Вода может мутиться и у самого родника, - усмехнулся Махтумкули.
- Возможно, так оно и есть, - кивнул старый мастер. - Иначе кто-нибудь одернул бы таких, как Шатырбек. Ну, скажи, пожалуйста, что ему еще нужно! Пользуйся тем, что бог тебе дал, и живи себе спокойно, другим жить не мешай. Так нет же! То ему зарубить кого-то надо, то ограбить… Дня без этого не может прожить.
- Привыкшая к воровству рука не остановится, уста. И Шатырбек, и наш Адна-сердар - все они одним чертом мечены. Целый мир в глотку им запихай - они все равно рот разевать будут. Только одно и спасение, что кляпом его заткнуть.
Продолжая разговаривать, два мастера не забывали и о работе. К полуденному намазу Махтумкули закончил последний виток орнамента, оглядел вазу со всех сторон и протянул ее Махмуду.
- Ну-ка, уста, посмотри опытным глазом!
Махмуд взял вазу, подошел к открытой двери - поближе к свету, - одобрительно поцокал:
- Пях, пях, замечательная штука получилась!.. Узор туркменский, что ли?
- Да. Такими узорами наши женщины ковры ткут.
- Видал я туркменские ковры у Шатырбека… А ваза добрая, богатая ваза! Руки у вас, поэт, золотые.
- Баба-джан! - подбежал семилетний мальчонка. - Чай сюда принести или дома пить будешь?
Он стрельнул шустрыми глазенками в Махтумкули и спрятался за спину деда.
- Дома, внучок, дома! - сказал Махмуд. - Скажи маме, пусть и перекусить что-нибудь приготовит. Мы сейчас придем.
Мальчик убежал, а Махмуд пояснил, глядя ему вслед с теплой улыбкой:
- Единственная отрада и надежда у меня на этом свете - внучата.
- Благодарите бога, что хоть они у вас есть, - вздохнул Махтумкули, - А у меня - ни детей, ни внуков, ни братьев. Один - как сухой куст селина на верхушке бархана…
- Пойдемте! - сказал Махмуд, не давая поэту растравить себя воспоминаниями.
Он и раньше не раз приглашал Махтумкули к себе, но всегда что-нибудь мешало им посидеть рядом за дастарханом. И поэт, не желая обидеть кузнеца, покорно пошел за ним, хотя с большим удовольствием побыл бы сейчас в одиночестве.
В крепости текла будничая жизнь. Из обоих ворот тянулись вереницы людей: кто на коне, кто на ослике, большинство просто пешком. Часто попадались группы людей, присевших на корточки прямо у дороги по обеим сторонам улицы. Махтумкули обратил внимание, что дома по одну сторону дороги были добротными и чистыми, по другую сторону - приземистыми и довольно ветхими.
- А у нас это не только дорога, - сказал Махмуд, усмехнувшись, - но одновременно и граница. По ту сторону родичи Шатырбека живут…
- Так много родичей? - подивился Махтумкули.
Махмуд махнул рукой.
- У бесплодного дерева всегда много ветвей… А вот по эту сторону - крестьяне ютятся. Видите, сколько их в каждом доме? Как пчел в улье. И это еще многие по ту сторону гор ушли, от беды. Если бы вы в спокойное время сюда приехали… Ого сколько народу увидели бы!
- Я смотрю, вы тут на безлюдье не жалуетесь! - засмеялся Махтумкули. - Действительно плодородна ваша долина.
- Тысячи четыре живет здесь, не меньше! - с гордостью сказал Махмуд.
За разговором они и не заметили, как обросли толпой любопытных. Многие жители крепости уже знали, что этот высокий туркмен с бледным лицом и проницательными глазами сам знаменитый Махтумкули. Каждому было интересно взглянуть на человека, чьи стихи были известиы по обе стороны гор Кемерли.
Рассматривая двухэтажные глинобитные домишки с беспорядочно выступающими кривыми балками, Махтумкули вспомнил широкие степи Гургена и Атрека, тихо пробормотал:
- Где ты, степное раздолье?
- Вы что-то сказали? - спросил Махмуд.
- Я говорю, что жизнь бедняка везде одинакова, - сказал Махтумкули, понимая, что не время сейчас делиться сокровенными чувствами. - Ни вода в реке, ни место в тени не принадлежат ему.
- Вах! - воскликнул Махмуд. - Да разве хоть одна из бесчисленных звезд вселенной принадлежит бедняку! Но я скажу вам: бедняк тысячу раз был бы доволен тем, что имеет, если бы ему дали спокойную жизнь! Понимаете? Мы благодарим аллаха за бедность, лишь бы нас оставили в покое!
Тут Махмуд обратил внимание на любопытствующих и напустился на них:
- Чего ртами мух ловите? Живого человека никогда не видели? Идите-ка, занимайтесь своими делами!
- Не гоните их, уста, - попросил Махтумкули. - Я с удовольствием поговорю с ними.
Из толпы выдвинулся тощий старик с крашеной бородой. Поэт сразу узнал его. Прижав правую руку к сердцу, старик склонился перед Махтумкули:
- Простите мою вину, шахир-ага!.. Я не знал, кто вы, и погорячился… Вах, будь она неладна, эта горячность! Но вы сами отец и должны попять, что когда у человека убивают сына, он теряет голову от горя! - Старик всхлипнул. - Я собирался идти к вам, чтобы просить прощения. Хорошо, что вы встретились… Прошу вас, простите!..
Махтумкули посмотрел на худое, лишенное живых красок лицо, на редкую бородку, седую у подбородка, там, где отросшие волосы не были покрыты хной. Провалившиеся тусклые глаза старика были полны тоски и мольбы. У поэта защемило сердце. Чем они виноваты, эти несчастные кизылбаши, что теряют свой жалкий скарб, своих сыновей, свои надежды?
- Я не виню вас, брат, - тихо сказал он, потупившись. - Если бы вина мира была такой, как ваша, можно было бы жить спокойно. Чем провинились вы? Тем, что набросились на меня с топором? Если бы вы даже опустили топор мне на голову, и то не было бы перед богом вашей вины. Ни я, ни вы не виновны в случившемся, брат мой! Пусть проклятие обрушится па головы тех, кто толкает нас на братоубийственные дела!
В толпе оживленно заговорили. Видимо, слова старого поэта пришлись по сердцу многим. Послышались возгласы;
- Мерхаба, шахир-ага!
- Аперин, Махтумкули-ага!
- Мерхаба!
Строгие морщинки у глаз Махмуда разбежались тонкими лучиками улыбки.
- Чего мы стоим на дороге! - сказал он. - Пойдемте в дом! Там за чаем и продолжим разговор!
Несколько стариков из толпы двинулись вслед за ним.
Махмуд распахнул обе створки калитки, проделанной в высоком глинобитном дувале.
- Прошу вас, гости!
Женщины, мывшие посуду, с визгом бросились в разные стороны.
Махмуд засмеялся и сказал:
- Проходите, поэт, посмотрите, как мы живем! Вот здесь обитают восемь семей!
Крохотный дворик, со всех сторон стиснутый сплошными массивами домов с подслеповатыми оконцами, напоминал колодец. Старая одежда, вынесенная для просушки, бедная утварь - все свидетельствовало, что хозяйка здесь - нищета. И только полуденное солнце, равно освежающее и дом бека и жилище бедняка, делало двор ярким и весёлым.
По простенькой лесенке, сооруженной из двух тонких бревен, гости поднялись в тесную, но очень чистую, прибранную, свежевыбеленную комнатку. На полу ее был разложен слой камыша, поверх которого лежали два видавших виды коврика. В дальнем углу на железном сундуке высилась стопка одеял и тощих подушек. По обе стороны узкого, как бойница, окошка тянулись полки. На одной из них стояли миски и пиалы, на другой - разного размера и формы кувшинчики - единственное украшение жилища.
Махтумкули кивнул на кривую саблю в черных ножнах, висящую на стене.
- А вы говорили, уста, что не умеете владеть оружием!