Озермес провел рукой по лбу и вздохнул. Не дано ему, видно, столько ума, чтобы он сумел разогнать черные тучи приплывающих к нему вопросов. - Скажи мне, мой Меджид, - нарушил он затянувшееся молчание, - что ты думаешь о добре и зле? - О добре и зле? - Абрек усмехнулся. - Быть может, если Аллах дарует мне долгую жизнь, когда мне откажут руки и ноги, я начну по стариковски думать, задумываться, а пока... Живу, как живется. - И все таки, начиная какое то дело, знаешь ли ты, какие плоды оно принесет, что даст - добро или зло? - Я, как и каждый человек, ищу добра для себя. - А если твое добро - это зло для других? - Таково предначертание Аллаха: то, что добро для тебя, не может быть добром для всех. Я догадываюсь, к чему ты клонишь, хозяин мой, но твой глаз - это глаз певчей птицы, а мой глаз - глаз ястреба. - Ты слышал песню о кабардинце Дамалее? Он жил, кажется, при деде моего деда. Дамалей хотел добра для всех и поднял земледельцев против пши и орков или, как ты сказал, ястребов. Он погиб, ястребы убили его. - Песни о Дамалее я не знаю, - сказал Меджид, но слышал о нем*. Однако разве Дамалей принес людям, как ты это называешь, добро? Аллах покарал и его, и тех, кто пошел за ним против установленного порядка. И никто из них не попадет в рай. Смерть, вот добро, которое Дамалей принес земледельцам. Ты молод, но рассуждаешь, как старик. Ты твердишь: добро, добро, но для чего человеку делать то, что ты называешь добром? - Абрек повторял то, о чем Озермес только что размышлял и на что не нашел ответа. - Добро, - сказал он, подумав, - добро надо делать ради добра. - Абрек снисходительно ухмыльнулся. - Это все равно что есть не для того, чтобы насытиться, а есть, чтобы есть. - Они помолчали. - А где твоя мать? - спросил Озермес. - Она осталась, как и была, служанкой моего отца, а отец со всей семьей перешел к русским. - К русским? - переспросил Озермес. Абрек усмехнулся. - Мой отец, да продлятся дни его, мудро преодолевает водовороты жизни. Русские за то, что он перешел к ним, сделали его сердаром или, как они говорят, полковником, и он послал своего младшего сына, моего сводного брата, учиться к ним. - Отдал в заложники, - пробормотал Озермес. - Называй это как хочешь. - Абрек, прищурившись, посмотрел на Озермеса. - Ты тоже заложник у этих гор и лесов, мой джегуако. И ни деревьям, ни скалам нет дела до тебя, что ты есть, что тебя не существует. Разве не так? - Горы и леса наш большой дом. Они дают нам пищу, а речки свою воду, и ничего от нас не требуют взамен, даже благодарности... Скажи мне, Меджид, а как ты оказался здесь и почему ты не со своим отцом? Не понимаю я еще одного: твой отец, в чем я уверен, правоверный магометанин, простит ли ему Аллах переход на сторону гяуров?
* Дамалей (Широкие плечи) - вождь массового крестьянского восстания в Кабарде в XVIII веке. Публичное исполнение песни о нем в адыгских аулах запрещалось властями.
- Вере во всемогущего Аллаха, да славится имя его, отец не изменял, и совершает намаз, как прежде. Русские не требовали, чтобы он стал христианином. А как я попал сюда?.. - Абрек выпрямился и глаза его загорелись. - Я был с отцом, водил своих джигитов в набеги, мы угоняли лошадей или баранту то у кабардинцев, то у абазин, то у казаков, у ногайцев брали женщин, добирались раза два и до шапсугских аулов, но на заходящей стороне земля пустела, а когда мы налетали на мирных темиргоевцев, те жаловались русским сердарам. Длинные языки доносили обо мне, и отец сердился, говорил: не оставляй следов, ты кладешь в глазах русских черную тень на мое имя. Отец потребовал, чтобы я предупреждал его о готовящемся набеге, ехал к русскому сердару, говорил ему, что в таком-то ауле поднимают головы против русских, и он накажет их за это, и после этого мы, не скрываясь, уходили в набег. Бывало, мимоходом прихватывали скот и в русских поселениях, меняли на скотине тамгу* и отгоняли стадо на продажу татарам. Но в этот раз Аллах отвернулся от нас, за нами погнались казаки, стадо пришлось бросить. Хотя наши кони и устали, мы ушли бы от погони, но тут наперерез нам поскакал другой казачий отряд на свежих лошадях. В предгорьях нам пришлось спешиться, мы положили коней на землю, легли за них и отстреливались. К заходу солнца души всех, кроме моей, предстали перед Аллахом. Я поднял коня и, положившись на него, прорвался. Лучшего коня у меня не было! Шоолоховской породы, он достался мне от старшего брата, а тот угнал его из Кабарды. - Ты сожалеешь о коне, гость мой, а своих джигитов тебе не жаль? Во имя чего они погибли? - Джигиты сами сделали свой выбор! - спокойно ответил абрек. - Они сражались без страха, и когда в третий раз прозвучит труба Исрафила, они переедут на коне в рай по мосту, тонкому, как волос и острому, как шашка. - А что ты, Меджид, будешь делать теперь? - Абрек задумался. - Направляя коня в горы, я намеревался перейти через перевалы в Грузию, я слышал, на той стороне, в Сонэ**, хорошо встречают адыгских абреков. А теперь прикидываю, не пробраться ли мне к отцу. Он, наверно, сумеет раздобыть мне прощение у русских и, может быть, устроит, чтобы меня тоже взяли на службу к ним. Воины, умело владеющие шашкой и кинжалом, нужны русским. А дальше, как повелит Аллах. Мимо открытой двери прошла Чебахан с кумганом в руке.
Абрек пригладил ладонью усы и бороду и, сощурившись, посмотрел на Озермеса. - Всемогущий и всевидящий послал мне хорошую мысль: если ты согласишься, я могу взять тебя и твою жену с собой. Отец мой рад будет иметь своего джегуако. Жизнь его достойна того, чтобы ее воспевали, и он будет щедро вознаграждать тебя за хохи***. А я как нибудь возьму тебя в набег и помогу выкрасть красивую наложницу. Подумай, не торопись с ответом. Если ты не возражаешь, я побуду у вас еще несколько дней и ночей, пока не затянет рану.
* Тамга - тавро.
** Сонэ - Сванетия.
*** Xох - заздравное хвалебное слово или песня.
- Ты можешь жить у нас, сколько тебе захочется, - ответил Озермес, - и я благодарен тебе за предложение, но раздумывать мне нечего, ибо я, как дед и отец мой, свободный джегуако и не стану прислуживать даже такому высокородному пши, как отец твой. - Что ж, воля твоя, мой Озермес, - с неудовольствием сказал абрек. - Скажи мне, уважаемый Меджид, - не встречал ли ты зимой и летом шапсугов? Кто остался из нашего народа? - Шапсугов я не встречал, - подумав, ответил абрек. - На равнине казаки, солдаты. Отец рассказывал: на наши земли русский царь будет переселять своих земледельцев... А кто из адыгов остался? Сколько бы их не осталось, каждому надо заботиться о своем спасении. Известно, кто выплывет, тот не утонет, кто приспособится - тот выживет. Но в христианство я не обращусь и, надеюсь, Аллах поможет мне отдать душу, сидя в седле, с шашкой в руке... У меня просьба к тебе, хозяин мой, одари меня какой нибудь песней, тем более что потом, когда я покину твой хачеш, кроме жены, петь тебе будет некому.
Абрек был явно обозлен отказом Озермеса стать джегуако его отца, глаза его налились кровью, но он не давал выхода своей злобе и кривил губы в усмешке. Скорее всего абрек в самом деле намеревался отблагодарить своего спасителя, но Озермесу по лисьим огонькам, мелькавшим в глазах абрека, казалось, что тот своими добрыми намерениями прикрывает какую то другую заинтересованность, возможно, хочет добиться прощения отца за набег на русское поселение и для этого ему нужно, показывая заботу о прославлении подвигов отца, привести с собой джегуако. - Да, я позабыл спросить тебя утром, - сказал абрек, - что за старика ты вырезал там, на поляне, из дерева? - Старик? - Озермес засмеялся. - Я только подправил то, что было до меня. Он похож на дядю моей жены и мы прозвали его Мухарбеком. - Но ислам запрещает изображать живое, - проворчал абрек. - А наши предки, как рассказывали и мой отец, и сведущие старики, слышавшие об этом от своих дедов, с тех пор много воды утекло, и никто из адыгов тогда об исламе и слыхом не слыхивал, высекали на камне и рисовали на глиняных кувшинах и людей, и лошадей, и разных животных. Ислам пришел к нам из-за моря, от турок. Почему же я, адыг, имеющий предков, должен исполнять чужие запреты? - Абрек нахмурился. - Наши предки бродили в ночных потемках, а ислам принес нам дневной свет. Но не буду спорить с тобой, хозяин мой. Как читал нам из Корана мулла, там сказано: кто отвергает веру в Аллаха, в писания его, в посланников его и в последний день, тот заблуждается крайним заблуждением. А теперь я готов слушать тебя.