Озермес встал и пошел в саклю за шичепшином. Чебахан, услышав его шаги, выпрямилась над очагом. - Ты долго разговаривал с ним. - Да, а теперь он просит, чтобы я спел ему. - Озермес снял с колышка шичепшин и смычок. - Хочешь послушать? - Она кивнула. - Я приду, но посижу у двери, не буду заходить в хачеш. - Почему, белорукая? В хачеше гость, а ты хозяйка. - Так, сама не знаю, снаружи мне легче дышится. Что он рассказал? - Его зовут Меджид, он тума и стал абреком, чтобы его признал отец. - А на заходящей стороне он бывал? - Нет, и с шапсугами не встречался. Говорит то, что мы знаем, повсюду русские. Предложил мне: будь джегуако моего отца, но я отказался, хотя там мы были бы окружены людьми. - Глаза Чебахан вспыхнули от радости, как костры, и тут же угасли. Она подошла и притронулась к его руке, державшей шичепшин. - Мне не хотелось бы жить в том же ауле, что этот абрек, у него глаза, как у беркута. Будь осторожен с ним, муж мой. - Озермес засмеялся. - Он мой гость и обязан мне жизнью. - Не смейся надо мной, может, я и глупа, а может, беспокоюсь из-за этого. - Она показала на свой, чуть заметно выступающий вперед живот. - Озермес посмотрел на ее слегка округлившееся лицо, на немного припухшие губы и голубоватые полукружья под глазами. Чужой не увидел бы, что Чебахан беременна, но Озермес замечал перемены в ней, она стала одновременно и тяжелее, и нежнее, и походила на наливающуюся почку явора. И хотя Чебахан ничем не напоминала мать Озермеса он почему-то вспомнил глаза, голос и руки матери. Так среди дня вспоминают тепло костра, согревавшего тебя прохладным утром.
Погладив Чебахан по щеке, он пошел в хачеш. Абрек ждал его, полулежа на тахте. Озермес сел на чурбачок, подтянул на шичепшине струны и задумался. Уловив за дверью легкие шаги Чебахан, он вспомнил кабардинское сказание о красавице Редеде. Отец бережно хранил в памяти седые песни и сказания и не позволял себе изменять в них хотя бы слово. Озермес же, сам не зная почему, мог что либо пропустить или прибавить, а то и вообще сочинить новое, и отличающееся от старого, и похожее на него. Бывало, отец, слушая Озермеса, хмурился, а иногда поглядывал на него с удивлением и одобрительно кивал головой. В древнем сказании имя Редедя было мужским, в кабардинском же Редедя по воле какого-то безымянного джегуако стал женщиной, и Озермесу в отличие от отца кабардинское сказание нравилось больше.
- Редедя, счастливая Редедя, - начал он словами, которыми кабардинские джегуако обычно заканчивали предание. - Редедя была невесткой одного почтенного старика орка. Однажды буйвол стал лезть к буйволицам и мешать рабыням доить их. Редедя вышла к ним. - Я избавлю вас от буйвола, если вы никому не расскажете об этом. Клянемся, - сказали рабыни. И тогда Редедя схватила буйвола за заднюю ногу и перебросила его далеко за плетень. О, Редедя, Редедя, счастливая Редедя! Рабыни молчали, молчали, но язык сам вываливался у них изо рта, и они все рассказали хозяину. Расстроился старик орк, закручинился. Ведь если одаренная такой силой невестка рассердится на его сына, что стоит ей убить его. Думал, думал орк, как спасти сына, и надумал. Призвал он к себе его и сказал: испытай жену свою, как войдешь ночью к ней, схватись за плеть и, слова не говоря, хлещи жену, пока терпение не покинет ее. - Хорошо, отец мой, - ответил сын. Когда он отправился на половину жены, старик взял заряженное ружье и присел у двери. Бил сын орка жену, бил, а она молчит и терпеливо переносит побои. И вошел тогда старик орк к ним, и обласкал невестку, и вернулся к себе с облегченным сердцем. О, Редедя, счастливая, Редедя! - Озермес посмотрел на абрека, усы у того шевелились от улыбки. - Время шло, рождались и умирали дни, - продолжил Озермес, - и вторгся на землю адыгов хан со своей ордой, и вызвал у кабардинцев джигита, который сразился бы с его богатырем. Искали, искали кабардинцы джигита, равного по силе могучему ханскому богатырю, но так и не нашли. И тут старый орк вспомнил про невестку свою. Пошел он к предводителю войска кабардинского и поведал ему о жене сына. - Позволь, тхамада, невестке своей вступить в борьбу с вражеским богатырем, - сказал предводитель. - Не меня о том просить надо, а сына, - ответил старик, - она ему жена, а не мне. - Призвали к предводителю сына орка и стали просить его кабардинцы, чтобы дал он разрешение жене на борьбу с богатырем хана. - Я-то готов пожертвовать женой ради народа своего, - ответил сын, - но не меня о том просить надо, а жену мою. - Услышав о чем просят ее, Редедя сказала: - Если кабардинские воины нашли во мне достойную противницу вражескому богатырю, я готова побороться за народ свой. - Редедя, Редедя, счастливая Редедя! Переодели ее в мужскую одежду, волосы шапкой прикрыли, да поехали к Кызбуруну, где стояла орда хана. И встали в круг воины, и вышел на середину ханский богатырь, и закричал зычно: - Кто сразится со мной? - И вышла от кабардинцев красавица Редедя. Увидел ее хан и разгневался: - Что за шутки со мной вы шутите? Как посмели вы выставить против моего богатыря мальчишку молокососа? - Тебе-то что за печаль, - ответили кабардинцы. - Что с нашим мальчиком случится? Мы за него не страшимся. - Захохотал тогда хан. - Не жалеете беднягу своего, ваше дело, уж я то его жалеть не стану. Пусть борются! - И схватил ханский богатырь Редедю, и хотел приподнять, чтобы о землю ударить, да не смог даже с места ее стронуть. И тогда подняла его Редедя, да так бросила, что не только он, но и вся земля застонала. О, Редедя, Редедя, счастливая Редедя! - Аллах, Аллах! - закричало войско хана. - Наш богатырь упал случайно, надо назначить новую схватку! - Согласны, - ответили кабардинцы, - назначайте новый срок. - И вот снова приехали кабардинцы к Кызбуруну, и снова вышел в круг богатырь хана, и снова Редедя бросила его, да так, что он с земли подняться не смог. И тогда Редедя сняла с головы шапку и распустила свои длинные волосы. - Женщина, наша женщина победила вашего богатыря! - закричали кабардинцы. И примолкли воины хана, снялась орда, и только пыль за уходящими потянулась... Кабардинцы взяли у Редеди мужскую одежду, надели на нее женское платье и поехали домой. Все дороги, по которым везли Редедю, были устланы парчой, и спасенный народ кричал: - О, Редедя, Редедя, счастливая Редедя!
Озермес опустил смычок. Абрек, повернувшись на бок, пригладил усы и похвалил его: - Ай, аферим*! Впервые слышу такое сказание. Моему отцу, да продлит Аллах лета и зимы его, твое сказание понравилось бы. Редедя была не только невесткой орка, но, наверно, дочерью орка или пши. Сказание о самом главном - о силе и бесстрашии. Но таких, как Редедя, теперь нет, женщины наши, пусть даже некоторые из них подобны гуриям в раю, годятся лишь для услаждения мужчин. - Хоть ты и гость, - возразил Озермес, - но я не могу не сказать, что ты ошибаешься. Я сам не столь давно оплакивал женщин, которые сражались наравне с мужчинами и умерли, защищая свой аул. И скажу тебе, кроме того, что среди них не было ни одной жены или дочери пши либо орка. - Откуда же пши взяться среди шапсугов! - Абрек надменно ухмыльнулся. - Ты, мой Озермес, зря стараешься переубедить меня, я пши, а ты простой джегуако, и мы ходим разными дорогами. Не будь ты моим спасителем, я разговаривал бы с тобой по другому. К тому же, об этом ведомо лишь Аллаху, может, я ожил бы и без твоей помощи. Не вообрази, что я неблагодарен, я все расскажу о тебе отцу, и, если ты когда нибудь надумаешь, он приютит тебя.
- На днях я уйду, - сказал Озермесу абрек, - и у меня к тебе последняя просьба - добудь лохмоногого, его жир поможет мне полностью излечить рану на груди. - Последнее время лохмоногие не попадались мне, - сказал Озермес, - но я завтра же пойду на охоту. - Я пошел бы тоже, но, боюсь, не угонюсь за тобой. В какую сторону ты направишься? - На нижнюю. - Абрек задумался. - Не стану уподобляться тому, кто, стоя на берегу, подает советы тонущему, однако, сдается мне, теперь лохмоногих легче будет найти выше, в горах. Не найдется ли у тебя молитвенного коврика? Мой был привязан к седлу, но где то затерялся. - Поищу какой-нибудь взамен, - сказал, поднимаясь, Озермес. - А за седлом можно будет сходить, я привязал его к ветке дерева у озера, неподалеку от которого нашел тебя. - Заберу седло, когда буду проходить мимо, - сказал абрек. - Да и к чему оно мне, хороших седел у отца на целый табун хватит. - Сходив в саклю, Озермес принес один из обожженных ковриков, взятых Чебахан в ауле, и отошел к Мухарбеку, чтобы не мешать верующему в Аллаха совершать намаз. Выйдя из хачеша, абрек осмотрел землю, убрал и отбросил несколько сухих веточек, постелил коврик и ушел к речке, чтобы обмыться, снять с лица, рук и ног все нечистое. Большую нечистоту он смывать не станет, потому что рана помешает ему выкупаться в речке. Озермес сел на мертвое дерево так, чтобы видеть молящегося, почему-то любопытно стало, правильно ли тот совершит намаз.
* Аферим - хвала и честь.