Тот не ожидал такого поворота и долго собирался, как ответить старикам. Ванюшка уже давно умоляет отца отдать его на ученье в кузню. Но отец жестко отказывал: "Нет, учиться пойдешь на лесника. Дед Разумей дурному не научит…" Окончательно мечту парня - стать кузнецом - добила война. Не совету старого Разумея следовал, однако, Николай Зимний. Он ревниво страшился и не мог себе представить своего сына рядом, у наковальни и горна, с давним и, наверное, пожизненным соперником - с Вешком. Но теперь Николай Вешний уходил на фронт. Завтра его уже не будет в Лядове. Может, не будет больше никогда… Эта мысль подвигнула Зимка к неожиданному согласию. Но ответил он все-таки с сомнением, с половинчатой уступчивостью:
- Это еще как на это дело твоя Матрена посмотрит.
Но и от этого ответа перебойно, где-то совсем не на своем месте, а под горлом, заколотилось сердце Вешка. Он живо себе представил Клавдиного Ваню на своем месте, у наковальни и горна. Пусть рядом с Мотькой, пусть не в доме, а всего лишь в кузнице, где земля утоптана его сапогами, молотки и кувалда, клещи и зубила, тиски и оправки и весь прочий инструмент излапан его руками и которые теперь перейдут в руки этого, совсем чужого, но не понять за что полюбившегося мальчишки. Представил и, боясь упустить это ощущение, торопливо ответил не за себя, а как бы за всех, кто слышал слова Зимка.
- А причем тут моя Матрена? - спрашивающе ответил Вешок, налегнув при этом на слово "моя". - У нас власть есть. Ей и решать, - кивнул он на Шумскова. Но это показалось неубедительно, и Вешок поправился: - Ванюшка сам себе хозяин, чай не маленький… Ты-то согласен, Ваня? - обратился кузнец к парню, чтобы его прямым ответом порешить случившийся разговор.
Ваня, насупившись, боязливо покосился на отца и, прочтя в глазах его дозволение, выпалил, как на школьном уроке, смело и самоуверенно:
- Я всегда согласен, дядя Коля! И мама обрадуется… Она тоже хотела, чтобы я на кузнеца выучился.
Зимок не ожидал такого ответа, но, пересилив себя, тупо улыбнулся и сказал Шумскову:
- Ну вот председатель, сегодня же пиши ему трудодень за… кузнечную работу, по повышенному разряду.
Николай Вешний дружески похлопал Ванюшку по плечу и со смутной веселостью сказал его отцу.
- Ну вот, тезка: мне - смена, а тебе с Клавой подмога пришла. Думалось ли? Ждалось ли такое?..
- Теперь все так - одни нежданки в жизни, определенно согласился Николай Зимний.
За "нежданным" разговором заметно подвинулась и работа. Ошиновано было уже три колеса. Они изрядно подношены, с сотнями намотанных верст по всяким дорогам, и ободья, шины, - со старых развалившихся вдрызг колес, исшорканы до предельной тонкости. Но в них еще была обойная держава, и колеса после починки годились на новые дороги. После короткого перекура принялись за четвертое колесо. Отдохнув и прокашлявшись, снова подступился к работе и председатель. В общем настрое дела не вынесли безделья и Финоген с Васютой. Хоть и проку от их "подмоги" - никакого, однако отгонять не стали. Работа заспорилась молча, с невидимой веселостью в руках и глазах. Когда в горне разогрели очередной обод, и принялись за насадку и обжимку его, Васюта, перенапрягшись, задробил животом и тем рассмешил всех.
- Шрапнелить начинаем, браток? - подтрунил над своим другом дед Финоген. - Давай теперь фугасом по лаптям своим жахни. Портки-то тебе Надеиха с прицелом дала - авось выдюжат.
Васюта сконфузился и побежал за угол кузни. А когда воротился, неокоротно забалабонил:
- Это, конешно, смехотное дело, но оно и божье. Так што - смилуйтесь и пощадите, мужички мои милые… Но я не об том, Финоген тут о фугасах сказанул, а мне счас за кузней-то ночь вспомнилась. Сплю-то я по-гусачьи - одним глазом и вполуха. Так вот слухаю, ан нет ничего - обнаковенное спокойствие, как сейчас. Война будто с земли сошла, - никакой тебе канонады. И гадаю: то ли замирились, то ли наши опять сдвинулись и погнали супостатов. Значица, думаю, силенка не извелась ишо, слава богу. Тьфу, тьфу, тьфу, - Васюта суеверно и сухо поплевался за плечо. - Может, я глух стал? Может, канонада-то гремит, а?
Старик оттопырил шапку от уха и повернулся боком в сторону фронта. Приостановились с работой и все остальные - тоже навострились слухом. В небе, однако, стояла вязкая полдневная тишина, в выси бело горело солнце и лишь по земи перекатной волной, слегка пошумливая, проносился иногда сырой ветер.
- Оно так. Но может, и не так, - проговорил Шумсков, выражая сомнение о "замирении". - Не чуете разве, как помягчили утренники, как загустел весенней сыростью воздух? Канонада уже не прошибает до нас - вот и вся разгадка… По морозцу - она слышнее была.
Снова занялась работа, но уже не с той горячностью, с какой шла она до разговора о канонаде с недальнего фронта.
Скис дед Васюта, на очередную передышку, раскашлявшись, ушел в кузню Антон. Зимок и Вешок задумались о чем-то своем - работали молча. Лишь Ванюшка со своими юными дружками с прежним прилежанием и охотой делали доверенную им работу.
- Тезка, - вполголоса и неожиданно обратился к Зимку Вешок, - скажи-ка мне такую штуку: сорок тысяч убитых немцев - это сколько же дивизий будет?
Николай Зимний был рад какому-либо разговору, но совсем не думал, что начнет его Вешок да с такого странного вопроса. Прежде чем что-то ответить, Зимок поломал голову: зачем его спрашивают об этом? Однако, не разгадав зачем, с солдатской прикидкой и с видом знатока стал считать:
- Сорок тысяч, говоришь… Так вот, если их считать по составу наших дивизий, то все четыре наберется… А что за интерес у тебя к их дивизиям-то?
- Да так, - отмахнулся было Вешок, но не сдержался и сказал, что думал: - За ценой не стоит, гад, - сорок тысяч не пожалел за 161 населенный пункт. И это только на нашем, западном направлении. Это я вчерашнюю сводку вспомнил…
- А наших и того больше полегло, - ошарашил Зимок.
- Отчего ж так-то? - встряв в разговор, удивился Васюта.
- От того да этого, - с недовольством покосился на него Зимок. - Я по финской знаю, что у наступающих потерь больше, нежели в обороне. Таков закон войны, - сказал он с убеждением бывалого фронтовика.
Васюта со скорбью в душе поверил Николаю. Да и свое давне-предавнее вспомнилось: в маньчжурскую кампанию сам Васюта и в обороне сиживал и в штыковую ходил - знал, когда больше и когда меньше закапывалось солдатского брата. Поверил и согласился:
- Да оно верно: немец за ценой не стоит. Но и нашей кровушки льется - не приведи господь.
- Как же ей не литься? - не вынес молчания и дед Финоген. - Чай, свое возвертать приходится, а не за чужое воевать…
- Упористый, гад, чиво и говорить, - удрученно покачал головой Васюта. - Силов, видать, у него тьма еще.
- А где ж он тебе их растерял-то, - закипел Финоген. - По европам-то промахал галопом… Да и наши по первости рот разинули: за малые месяцы, почитай, пол-Расеи сдали. Поди, отвоюй ее теперь без кровушки-то. Он, супостат лютый, хапать-то целыми губерниями хапал, а отдавать, вишь ли, населенными пунктами - по деревеньке, значит, по городочку - отдавать норовит… Гитлер есть Гитлер, - махнул Финоген рукой, - он и своих солдатов не жалеет - ни тыщи, ни мильены, ни роты, ни дивизии…
Шумсков, слушая мужиков, тоже запереживал о потерях своих солдат, но сказал совсем другое, даже с некоторым оптимизмом, дабы как-то сбить разговор, совсем не подходящий для последнего дня Вешка - перед проводами на фронт.
- Ничего, Гитлеру под Москвой рога посшибали, а комолого теперь легче бить!
Но не эти слова председателя заставили переменить разговор. Как-то неожиданно, словно из-под земли, явилась Мотя. С котомкой за плечами она подошла к работающим и, еще не здороваясь, упрекнула всех сразу:
- Не наездились еще? Благо, везет… Что он вам, на принудиловке, что ли? Вконец зануздали мужика - рубахи переменить не дадут перед дорогой, - заступилась она за своего Николая.
Вешок одернул жену незаслуженно и обидно:
- Не суй нос, куда не просят.
В Мотиных глазах - ни печали, ни строгости - убитая усталость. Она отнесла котомку в свою лачужку и тут же вернулась, принялась помогать мужикам. Все словно того и ждали: для последней Николаевой работы как раз и не хватало Матрены, этого сильного, сурового, во всем несчастного и красивого человека. Любуясь руками, их сноровистой ладностью во всех движениях, мужики приумолкли и все делали так, как она. Шумсков, а с ним и Финоген с Васютой отошли в сторонку, чтобы не мешаться.
- Ванюшка, а ты как попал в подмастерьи, а? - по-матерински ласково спросила Мотя, любуясь парнем.
Шапка Ванюшки от горячей работы сбилась на затылок, и ветер играючи теребил его смоляной вихор над блескучими, почти девичьими глазами. Мотя тайком зачем-то поискала сходство в обличье отца и сына. Вешок заметил, а может, больше почуял этот поиск жены и чтобы отвлечь ее, сказал;
- Парнишка-то в кузню просится!
- Да, Мотя, - подхватил Зимок, - не взяла бы сына к себе в подручные?.. Поначалу пускай молотобойцем - кувалдой помахает, а там, глядишь, и к ремеслу приловчится, а?
- Какая ж я вам начальница? - удивилась Мотя. - Я сама тут - пришей-пристебай. Это, пока здесь Коля, и я - при нем, - с бабьей болтливостью разоткровенничалась Мотя. - А завтра провожу его за воротца и сама на шахты подамся.
- Я те подамся! - со смутой в душе пристрожил Вешок жену.
Задумавшийся было председатель, почуяв неладное, вдруг всполошился:
- Куда ж такое годится, мадам? - Антон начал вроде бы в шутку, но шутка таилась лишь в голосе. В лице и глазах, однако, горели досада и упрек. - Муж на фронт, а ты - в дезертиры, ешки-шашки?