- Все, что я должен, я сделал. А ты приехал дополнительно искать, вот и ищи.
Председатель сельсовета повернулся спиной к уполномоченному волревкома, оскорбившись. Стоял молча, засунув руки в карманы полупальто. И тут среди толпы на глаза ему попался Леонтьич. Дочкин сам себе не поверил. Может, обознался? Поманил его пальцем к себе.
- Это ты, что ль, Юдин?
- Ну, знамо дело.
- Ты ж в каталажке должен быть?
- А чо там делать? Там окна нет, настеж распахнуто, - сбрехнул Леонтьич. - Вот я и притопал сюды.
- Ладно. Ты только на глаза ему не попадайся.
- А я уже попадался. Он меня не узнал. Да и вообще должно быть, забыл обо всем…
- Председатель! - позвал уполномоченный Кульгузкин. - Где председатель?.. Иди сюда.
Подошедшему Дочкину сказал:
- Пойдем к Хворостову. Мне сейчас сказали, что там есть хлеб. И довольно много.
3
Колонна двинулась. Впереди бежали ребятишки. Между подводами торопливо семенили девушки, молодые женщины, кое-где - мужики. Всем хотелось зрелища. Бедна деревенская жизнь событиями. В прошлом году здесь хоть партизаны наезжали, отряды стояли, костры жгли - все развлечение было. А нынешнюю зиму скучища была для молодежи.
Весенняя продразверстка прошла спокойно, деловито, без эксцессов. Собралось собрание села - сход сельский - мужики обсудили задание - насколько обложили село, сами поделили, кому, сколько везти (друг друга ведь не обманешь, знают, у кого сколько намолочено, у кого какая семья, сколько, скотины). Хворостов тогда выкрутился, не все, причитающееся с него вывез. В недоимщиках остался.
Вот поэтому-то сейчас с таким интересом и бежал народ, к нему на двор. Многие рассуждали между собой, предполагали, где мог старый Фатей спрятать - не пуд ведь, не два! - свою пшеничку.
Но вот голова колонны - уполномоченный, два чекиста, председатель сельского Совета ввалились уже во двор к Хворостову. Затихла толпа - каждому хотелось слышать, как будет разыгрываться сцена отымания хлеба. Прежде всего интересен сам поиск ямы с зерном. А то, что она есть, эта яма, никто не сомневался.
Но поиска, как такового, не было.
Дед Хворостов встретил местную и волостную власть с понятыми у ворот. На вопрос:
- Где хлеб?
Ответил:
- Нету вам хлеба.
Но кто-то, видать, донес, где спрятан хлеб, подсмотрел - Советская власть на этом и держится с первого дня существования - на доносах. Вот и тут кто-то уже успел, потому уполномоченный прямиком направился в огород, а за ним всей оравой двинулась свита. Уполномоченный вел всех прямехонько в прошлогодние конопли, в дальний угол огорода. Там Кульгузкин долго топтался, рассматривая что-то под ногами - искал наружные признаки. И нашел. По еле заметным трещинкам на земле, по покосившимся в разные стороны будылям конопли, воткнутым зимой, нашел.
Дед Фатей Калистратович был уверен, что не найдут - конопля и конопля в конце огорода, недодерганная осенью. Поэтому был в шоке. Рушилось всё: сына Советская власть убила, лошадей половину забрала в восстание под партизанские нужды, а теперь и последнее - хлеб. Все на хлебе держится.
Как только стукнули лопаты о перекрытие ямы, сорвался Фатей Хворостов с места, д - Уйди-и! - закричал.
Схватил стоявшую у навеса березовую заготовку для оглобли.
- Уйди-и-и!! Расшибу!
Люди шарахнулись из огорода. Уполномоченный вынул наган из кобуры. Взвел курок. И все это спокойно, уверенно. Видать, действительно уже привык к таким сценам - не у первого выгребает. Выстрелил вверх. Дед Фатей не дрогнул. Шел на кожаную куртку, как бык на красную тряпку. Уполномоченный стоял, не сходя с места. Выстрелил еще. Не подействовало. Но тут Фатея догнал кто-то из молодых активистов с такой же заготовкой для оглобли в руках. Не успел Фатей оглянуться, как тот ударом сзади по оглобле вышиб ее из рук Фатея. И он обезоруженный, как-то сразу обмяк. Сел на землю.
Сколько дед Фатей сидел на земле, никто потом не смог вспомнить. И как он исчез - тоже никто не видел. Вдруг появился он с ружьем в правой руке и с большой тряпкой - в левой. Тряпка тащилась по земле.
- Р-р-разойдиись!! - закричал он и бабахнул вверх.
Ломая прясло, люди кинулись на выгон за огородом.
Выскочили и те, которые сидели в яме и насыпали в мешки зерно. Дед подбежал к яме. Бросил на железную плицу тряпку, а в тряпке была четверть с керосином. Она - вдребезги. Дед выстрелил из второго ствола в упор в яму. Вспыхнула тряпка, пшеница, облитая керосином, мешки, валявшиеся там.
- Сож-жгу-у! Все сожгу! Но вам не отдам! Ни зернышка.
И вдруг он замолк. Стоял около ямы и смотрел на полыхающий огонь. Он смотрел как дикарь, не отрывая глаз и не мигая. В эту минуту сзади к нему неторопливо подошел уполномоченный Кульгузкин и выстрелил ему в затылок… Дед рухнул в яму. В пламя. Толпа ахнула.
Для многих до этого выстрела все казалось захватывающим зрелищем. Недолюбливали в селе и старика Хворостова и его погибшего сынка Кирюшку. И тем не менее все вдруг прозрели: не Хворостова - человека убили! Старика убили за зерно! За его же собственное зерно лишили жизни… Толпа угрожающе загудела. И стала надвигаться на приехавших. Те встали спинами друг к другу, заняв таким образом круговую оборону, обнажили наганы… Никто не тушил зерно в яме. Еще несколько минут назад люди с удовольствием смотрели, как ее обнаруживали. И восхищались придумкой деда, навтыкавшего сверху будылья конопли. Смотрели, как копали землю, как начали плицей насыпать в мешки отборное золотое зерно. И горе деда Хворостова для большинства вообще не было горем. Многие думали: так ему и надо, старому куркулю - зимой снега не выпросишь. И вот один револьверный выстрел сменил настроение. Перевернул все.
Толпа надвигалась угрожающе.
Кульгузкин выстрелил первым выше людских голов. Толпа дрогнула, чуть замедлила движение. Но не остановилась…
Кульгузкин шарил глазами по толпе - искал председателя Сельсовета Дочкина. Может, он в состоянии будет задержать толпу? И наконец, увидел - он был в гуще людской. В самой ее середине. Что-то тоже кричал. Как потом объяснял он следователю ЧК, он успокаивал толпу, а не подзуживал ее, как показалось это Кульгузкину…
Кульгузкин не рискнул стрелять в толпу - разорвет. А на выстрелы выше головы толпа не реагировала. Кульгузкин со своими чекистами стал отступать из огорода в ограду, к подводам, время от времени стреляя выше голов наступающих.
- Дочкин! - закричал Кульгузкин. - Возвращайся в сельсовет. Мы будем там. Ты - понял? Я тебе приказываю!
Они втроем вскочили в телегу и, нахлестывая лошадей вожжами, погнали в сторону сельского Совета.
Через час туда прибрел Дочкин, взмокший, уставший, плюхнулся на лавку напротив простенка. И в то же мгновение вдребезги разлетелось окно - камень влетел в комнату. Потом - второй, третий. После этой канонады в окне появился ружейный ствол, "огладел" всю комнату, никого не обнаружил потому, что все лежали на полу под лавками. Один Дочкин сидел в простенке и он видел, как ствол поворачивался туда-сюда, потом его подняли вверх и, должно быть, ради озорства, бабахнули в портрет, который он сегодня утром повесил. И ствол исчез.
Толпа в сельский Совет вламываться не стала. Шум, выкрики постепенно начали спадать. Вскоре удалились совсем. Кульгузкин вылез из-под лавки, стал вытирать обильно выступивший пот на лице, на шее.
Опускались сумерки.
- Вот что, - прихлопнул по столу ладонью Кульгузкин. - Слушай меня внимательно, как говорит мой друг Степан Сладких, надо отсюда уезжать, ибо нас только трое. Нужно подкрепление. Пусть ездовый запрягает лошадей. Ты, - указал он пальцем на Дочкина, - поедешь с нами.
Мы тебя арестовываем. - Он прошелся по кабинету, опасливо поглядывая в разбитые окна, увидел простреленный портрет товарища Троцкого. - А это мы возьмем как вещественное доказательство. За это хорошо поплатятся!..
4
Леонтьич прибежал домой перепуганный, сбросил у порога опорки и шмыгнул на полати.
- Ма-ать, - позвал он слабым жалостливым голосом жену. - Дай мне чего-нибудь. Живот крутит, спасу нету… Как в прошлом годе, когда мы из Камня с тобой привезли на Пасху листовку-то ту, проклятущую, помнишь?
- Как же, старж, не помнить? Сколько страху из-за нее натерпелись. Ты тогда уж шибко животом хворал, помню. Насилу отводилась с тобой. Думала, уж весь на говно изойдешь… Ha-ко вот, прими. И сиди дома, не ходи никуда.
- Не ходи… Кабы я сам: захотел и - пошел. Не захотел - не пошел. - Морщась и дергаясь, Леонтьич выпил кружку густо посоленной воды. Сплюнул озверело.
- Чтобы их на том свете черти такой отравой каждый день поили… - Он снова заохал, застонал. Полез дальше в глубину полатей. Долго там ворочался, угнезживался. Потом вдруг шустро, по-молодому, чуть ли ни кувырком свалился оттуда на припечек, с припечка на голбчик, с голбчика - на пол, с ходу надернул опорки, с маху ударил обеими руками в избяную дверь, с грохотом вылетел в сенцы, оттуда - в пригон. И все затихло.
Бабка перекрестилась.
- Господи, прости. За что же такие муки старик принимает? Хоть бы того самого так же бы вот располыснуло… - Кого именно бабка имела в виду, чтоб располыснуло, она не знала. Одним словом, того, который…
Дед вернулся не скоро, опустошенный, померкший. Постоял, опустив руки и глядя - куда-то в пространство.
- Старик, - подошла к нему бабка, - кто же это тебя так напужал-то? До такой хворобы - ведь надо же…