Пройдя довольно длинный тоннель, солдаты оказались в долине реки Аялон. Никого не встретив, и ничего не найдя, они решили возвратиться, но один из них заметил лежавшую у выхода мертвую старуху.
– Ну что, потащим её к Каю или оставим воронам? – сказал один из них.
– Слышал приказ? – зло спросил старший.
– Слышал… – недовольно ответил солдат.
– Вот и тащи её!
К удивлению солдат, Цилий Кай сразу узнал в умершей женщине Шифру. Обрадовался, позволил солдатам еще три дня собирать трофеи.
Велел позвать Кцию и бросил к его ногам Шифру.
– Видишь, иудей! Римский офицер держит данное им слово! – кривясь от боли, с презрением сказал Кай.
Кция внимательно вгляделся в лицо Шифры. За сутки оно стало одутловатым, приобрело землистый цвет, однако, без сомнения, это была Шифра.
Кция нагнулся и начал обнимать мертвое тело. Солдаты с ужасом отпрянули и вышли из дома, лишь Цилий Кай продолжал наблюдать. На его лице отражалось отвращение и одновременно сладострастие.
Меж тем Кция оттащил тело Шифры в дальний угол и начал с ног до головы тщательно его ощупывать локоть за локтем.
– Ну как? – садистски улыбаясь, спросил Кай. – Никогда бы не поверил, что и среди иудеев есть и такие, кто любит мертвых женщин больше, чем живых…
– Лжец!!! – бросился к нему обезумевший Кция и схватил его за плечи. – Ты ограбил меня!! Она мертва! У неё ничего нельзя спросить!!
– Это твоя забота, – брезгливо сбросил его руки Кай и, морщась от боли, теряя терпение, сказал: – Мы договорились о жене Бен-Цура. Она перед тобой. А о том, будет она живая или издохшая, речи не было!
– Лжец!! – и это было последнее слово, которое успел выкрикнуть Кция. Цилий Кай ударил его коротким мечом снизу вверх, вспорол живот, затем, преодолевая боль, согнулся над корчащимся в предсмертных судорогах Кцией, вытер меч о его одежду и вышел во двор.
Все селение было объято пламенем, лишь на окраине, около гончарных печей все еще шел ожесточенный бой.
С остатками охранявшей его центурии Цилий Кай направился к керамическим печам. Здесь продолжалась кровавая схватка. По численности сражавшихся силы были почти равны. Только теперь Цилий Кай понял, каких больших потерь стоило ему овладеть Модиином. Почти полностью погибли обе когорты.
В нем кипела дикая злоба. Он тут же приказал центурионам сделать тяжелые катки и сравнять с землей захваченное селение. Вскоре солдаты, плененные и рабы прикатили из окрестных маслоделен огромные каменные жернова и, соединив их единой дубовой осью, сделали тяжелый каток. В этот каток Цилий Кай приказал запрячь всех оставшихся в живых иудеев – мужчин, женщин и детей и трижды прокатить по всему Модиину.
Обессиленные люди падали под гигантский каменный пресс. Никто не пытался спасти их. Раздавался лишь прощальный вопль и слышен был хруст дробившихся костей.
– От мятежного селения не должно остаться ничего! Ничего!! – в исступлении орал Кай. – Модиин навсегда исчезнет с лица земли! Такова воля Рима!
Было непонятно – бредил ли он от потери крови, или, обезумев от боли, отдавал столь чудовищное распоряжение.
Крики ужаса и стоны людей затихли лишь тогда, когда гигантские катки обрушили последние дома на притаившихся в них людей, завалили кровли нищенских подземных жилищ.
Не затихал бой лишь у гончарных печей. Приблизившись к ним, Цилий Кай увидел, что у восставших почти не было оружия. Камни, палки, кувшины с кипящим оливковым маслом. И он с радостью отдал приказ: уничтожить последний очаг сопротивления.
Оставшиеся в живых легионеры выстроились в боевую шеренгу и двинулись к гончарным печам. Когда до группы последних защитников Модиина осталось не более полусотни локтей, произошло нечто немыслимое.
Среди кровавой грязи, стонов раненых, среди распростертых на земле тел, между сближающимися смертельными врагами, появилось привидение – стройная молодая девушка в просторной белоснежной тунике. Копна густых седых волос, подобно облаку, вздымалась над её головой. Тонкие руки были скрещены на груди.
Событие было настолько неправдоподобным, что некоторые из легионеров остановились и начали молиться. И тогда вперед вышел Цилий Кай.
Он узнал Юдит.
Вложил в ножны меч и протянул к ней окровавленные руки:
– Иди ко мне, моя милая девочка! – сказал он, став в актерскую позу. – Какая же ты стала хорошенькая, испробовав моих солдат!..
– Юдит! Остановись!! – вырвался из-за укрытия Ицгар.
Она на мгновение оглянулась. Увидела бегущего за ней Ицгара. Его правая рука была перевязана окровавленным куском тряпки, левой он держал короткий маркандский меч.
На её лице мелькнуло подобие испуга и одновременно протеста. Она замотала головой. Лучи солнца, склонившегося к закату, озарили волны пышных седых волос, отчего над её головой возник сияющий таинственный нимб.
Кто-то из легионеров, изловчившись, метнул в Ицгара копье. Ицгар, сделав несколько шагов, упал. Юдит вздрогнула, но не остановилась, её лицо озарилось неестественной улыбкой, оно было похоже на восковую маску. Юдит протянула руки и, как загипнотизированная, пошла навстречу раскрытым объятиям Цилия Кая. Он всё так же, сценически обнял её, прижал к себе, и в ту же секунду Юдит вонзила в горло Цилия Кая острый кинжал, подаренный Ицгару в Марканде.
… С трудом поддавалась разрушению обжиговая печь, сооруженная в узком кольцевом ущелье. Кирпичи арочной кровли, прошедшие многократный обжиг, оказались значительно прочнее природного камня. Легионерам приходилось разбивать печь тяжелыми металлическими молотами, которыми, обычно увеличивали проломы в стенах вражеских крепостей. Однако, даже после разрушения печь не переставала дымить.
То был дым догоравших белых камней, которые Элька привозил с далеких берегов соленого, как слезы, Степного моря. Тот самый дым, по цвету которого жители селения, трудившиеся на своих полях, определяли, что это, упаси Адонай, не пожар, а Элька, сын горшечника Эльазара, да вечно живет память о нем, обжигает горшки, ими же заказанные.
…На утрамбованные руины легла липкая серая пыль. Дым постепенно рассеялся. Исчезло последнее свидетельство существовавшего здесь селения.
Селения, где еще совсем недавно кипела жизнь, раздавались радостные крики детей, блеяли гонимые пастухами стада овец, радостно орали освобожденные от тяжелой поклажи ослы. А по утрам призывно кричали петухи, оповещая о приближении рассвета.
Когда-нибудь этот рассвет наступит вновь.
Эпилог
….По пещере, освещая дорогу старым пятирожковым светильником, изваянным еще его отцом, Элька уводил людей к долине Аялона…
За ним тяжело ступала Шифра. Она уходила, выполняя последнюю волю Бен-Цура. Каждый шаг был для неё подвигом. Пронзительная режущая боль в спине и коленях валила с ног, но она, стиснув зубы, брела молча, не произнося ни слова, ни стона.
За ней следовали Бат-Шева с сыном и Эфронит.
Элька ни разу не взглянул в сторону Бат-Шевы. Но где-то в глубине души, трепетало неуловимое чувство удовлетворения. Бат-Шева была рядом с ними.
Вместе с тем, это чувство не давало ему покоя. Наоборот, усиливало боль души. С тысячекратной силой увеличивало тяжесть тревоги за оставшихся в горящем селении Бен-Цура, Шмуэля, Ору, за его друга Ицгара, братьев Ноаха и Давида, за сестру Юдит, начавшую приходить в себя и, конечно же, за Корнелия.
Эльке приказали спасти жизнь ребёнка и идущих с ними женщин, и он, против своей воли, выполнял этот приказ.
Пробираться по узкой пещере было нелегко и Бат-Шева, передав маленького Рехавама в руки Эфронит, принялась помогать Шифре, с трудом осиливающей тяжкий подземный путь. Однако у самого выхода из туннеля Бат-Шева оставила Шифру и перешла в конец их небольшой колонны.
Когда группа, наконец, вышла к руслу Аялона, Бат-Шевы с ними не было. Элька хотел тут же броситься в пещеру, чтобы найти её, но его остановила Шифра. Она дышала с трудом. Чувствовалось, что силы её на исходе. Она кивнула в сторону орущего мальчика.
– Возьми ребенка… Эфронит не в силах с ним справиться. – Шифра тяжело опустилась на землю.
Элька схватил глиняную флягу с водой, протянул Шифре, но она отвела его руку.
– Уходите… умоляю тебя… – почти неслышно прошептала она, – Бат-Шеву не жди… Возьми с собой этот сверток. В нем все настоящее… Это поможет вашему будущему… Не теряй времени. Мой час пришел… Я останусь здесь… И да поможет вам Адонай…
На её морщинистом лице появилась мудрая улыбка. Так она и ушла, не погасив этой улыбки…
Элька, подобно затравленному зверю беспомощно оглянулся. Его душили слёзы. Он должен немедленно возвратиться в Модиин! Его место там, со всеми! Хотел тут же броситься обратно в пещеру, но рядом с ним стояла беспомощная Эфронит. Она невидящими глазами смотрела на ушедшую мать.
В её руках деловито сопел Рехавам. Пуская обильные слюни, он грыз сладкий рожок, вложенный в его ручки исчезнувшей Бат-Шевой.
Все это выглядело страшным, неправдоподобным сном!
" Уходите… Умоляю тебя, уходите!…" – звучал в его ушах голос Шифры. Собрав все свои силы, он нагнулся, провел рукой по лицу, закрыл глаза, от чего улыбка её стала таинственной и еще добрее.
…По высохшим руслам, по низинам, густо заросшим оливковыми деревьями, вдоль холмов, покрытых дубняком и кипарисами, они втроем начали опасный и долгий путь в сторону Лахиша.
Элька был уверен, что там, у сестры тети Шифры, он найдет убежище для мальчика и Эфронит. Сам же немедленно возвратится в Модиин.
Так он и сделал, хотя его путь к Лахишу и обратно в Модиин, занял намного больше времени, чем он предполагал.
Приближаясь к низовьям русла реки Аялон, он внимательно смотрел в сторону родного селения.