- Полагались, - передразнил его князь. - Стоит только кому-нибудь крикнуть "пугу", как вы уже что есть мочи удираете за Вислу.
Шляхтич ничего на это не ответил. Ведь и верно, в Лохвице одних только поляков было больше сотни, да еще лавочников, шинкарей и других мещан набралось бы столько же, а кинулись бежать от какого-то десятка хлопов, разбивших корчму.
Известие о лесовиках встревожило князя Вишневецкого, он в раздражении ходил из угла в угол по кабинету и нервно ерошил и без того взлохмаченные волосы.
- Так это что - войско или отара овец? - спросил он, остановившись перед шляхтичем.
- Прошу прощения, ваша вельможность, было бы обидно для какого угодно войска, когда бы так называли кучу бездельников, толпу голых и босых хлопов.
- У пана сабля есть?
- Иначе я не был бы шляхтичем.
- Сколько пан зарубил хлопов?
- Я не мог рисковать, чтобы меня зарубили.
Иеремия хлопнул в ладоши. Вошел гайдук.
- Выпороть этого пана на конюшне! Тридцать горячих...
Шляхтич продолжал еще растерянно улыбаться, но у него уже затряслись колени. Однако, когда гайдук грубо схватил его за воротник, он вдруг ощетинился.
- Прочь руки, хам! Я - шляхетно уроджоный!
Гайдук вопросительно посмотрел на князя, который стоял пожелтевший, злой и колючий.
- Выпорите пана, как шляхтича, - на ковре...
Наутро прибыли беглецы уже из самого Переяслава, прискакал и гонец от подстаросты. Гонец выскользнул, как только повстанцы ворвались в город и загорелся первый дом. Хотя он скакал день и еще ночь, глаза его до сих пор были полны страха.
- Ваша светлость, черная туча упала на город, - говорил он, задыхаясь. - Их видимо-невидимо. Пан подстароста и все паны умоляют вашмость поспешить на помощь. Градские драбанты дерутся как львы, они еще при мне навалили горы трупов, но этих хлопов не перебьешь и за месяц.
- Где был пан подстароста, когда вашмость выезжали?
- И пан подстароста и бургграф [Бургграф – начальник замка, крепости, города] с драбантами заперлись в костеле, ваша светлость. Там крепкие стены, выдержат, пока вы прибудете. Какой ужас! Такой стоял крик, что я за версту все еще слышал.
Вивневецкий кусал тонкие губы и молча смотрел воспаленными глазами на беглецов. В это время маршалок доложил, что из Запорожья прибыли посланцы.
- Чего им надо?
- Имеют секретное поручение.
- Сколько их?
- С сотником - пятеро.
- Приведите!
В кабинет вошли казаки и спокойно с достоинством поклонились князю.
- Кто такие? От кого прибыли?
- От его милости старшого войска его королевской милости Запорожского Богдана Хмельницкого посланцы. - Вперед вышел сотник с письмом в руке. - Приказано в собственные руки его светлости князя Иеремии Корибута Вишневецкого. - Он поклонился в пояс и протянул письмо.
Вишневецкий острым подбородком сделал знак писарю, тот поспешно подхватил письмо.
- В отхожее его! От ребелизантов писем не читаем!
Казаки стояли с каменными лицами.
- Выведите их!
Гайдуки засуетились. Сотник побледнел и, повернувшись к двери, уже через плечо бросил:
- Хоть бы дедовский обычай вспомнил, вашмость. Мы здесь послы его милости гетмана Хмельницкого, а на то есть правило...
- В шею их!
Когда казаки вышли, князь снова забегал по кабинету. Гонец и беглецы из Переяслава сначала жались по стенкам, а когда увидели, что князь больше не станет их слушать, тоже вышли из кабинета. Вишневецкий остался вдвоем со своим писарем, который все еще держал в руках письмо Хмельницкого.
- Ваша светлость, может...
- Позови поручика Быховца.
Писарь подошел к двери, приказал что-то гайдуку и вернулся назад.
- Ваша светлость, может, стоило бы узнать, с чем обращается к вашей милости Хмельницкий.
- Не пристало князю Вишневецкому вступать в переговоры с хлопом, который изменил Речи Посполитой. Все они изменники. Брось письмо!
Писарь письма не бросил, а положил на стол на видном месте. В это время в кабинет вошел Быховец.
- К услугам вашей светлости!
- Пан Быховец уже давно в долгу у нас, - сказал князь, намекая на историю с похищением из замка оружия. - Теперь есть случай доказать, что пан поручик служит нам верой и правдой и не был заодно с ребелизантами.
- В этом у вашей светлости не должно быть ни малейшего сомнения.
- Прекрасно, возьми казаков, прибывших от пана Хмельницкого, отруби им всем головы и выставь их у ворот. Это могут сделать твои люди.
Быховец побледнел.
- Я слышал, ваша светл...
- А я вижу, вашець, - уже ехидно сказал Вишневецкий, - что на вас нельзя положиться.
- Казаки приятные вести вашей милости...
- Приятно мне будет, когда пан Быховец выполнит приказ.
- Приказ вашей милости будет выполнен, но прошу и меня тоже казнить. - Быховец вышел из кабинета, словно ноги у него были чужие.
Вишневецкий остановился у стола и, закусив губу, казалось, неотрывно смотрел на мраморную сову, но видел только лежавший на столе белый четырехугольник. Писарь понял этот полный нетерпения взгляд князя и нарочно вышел из кабинета. Только за ним закрылась дверь, Вишневецкий, как коршун цыпленка, схватил письмо и стал читать. С каждым словом он менялся в лице, по нему, казалось, проходили то темные, то светлые тени, а когда кончил, быстро подбежал к окну, выглянул и отвернулся с гримасой досады: поручик Быховец уже выполнил его волю. Он позвал гайдука и приказал подать свечу.
Письмо Хмельницкого сгорело и лежало теперь кучкой черных лепестков. А Вишневецкий все еще тупо смотрел на то, что от него осталось. Писарь заглянул в дверь раз и другой. Вишневецкий продолжал сидеть неподвижно. Наконец он встал и громко хлопнул в ладоши.
- Прикажите играть сбор!
Через час из Лубен выступила большая колонна вымуштрованного, вооруженного, закованного в панцири надворного войска. Сам князь ехал на белом коне впереди, а за обозом тащились беглецы из Переяслава... Над колонной поднималась взбитая лошадьми пыль.
В Белоусовке большак раздваивался - один путь вел прямо на запад, к Переяславу, другой на север - к Прилукам. Когда проехали хутор, у беглецов, горевших нетерпением отомстить Кривоносу, вдруг вытянулись лица: колонна повернула на север, на Прилуки.
ДУМА ДЕВЯТАЯ
- Не пей, Хмельницкий, много той желтой водицы.
Идет ляхов сорок тысяч статных, круглолицых!
- А я ляхов не боюсь и страха не знаю.
Поднялась за мною сила от края до края!..
ПЕРВЫЙ ГРОМ
I
На курган выскочил всадник с копьем и замер: перед ним без конца и края под голубым небом зеленела степь. Свежий ветер гулял по сочной траве, по шелковистому ковылю и катил волны до самого горизонта, где они сливались с водами Днепра. Степь цвела всеми цветами радуги и, казалось, полыхала от пестрых мотыльков, шмелей, пчел, букашек. Каждая былинка, обласканная солнцем, излучала аромат; от него кружилась голова. На зеленом поле, чуть видные, передвигались, как челны по морю, казацкие разъезды, татарские чамбулы, то тут, то там от земли вдруг отрывались козули и уносились в степь. На горизонте струилось марево, высоко в небе рыскали хищные коршуны и кобчики, а еще выше кружились орлы. Тишину нарушал только стон серебристых чаек, качавшихся в голубом воздухе, как на упругих волнах.
По Черному шляху, растянувшись на целую версту, шло войско с горевшими на солнце знаменами. А дальше серым валом катилась татарская орда.
Впереди войска ехал гетман Хмельницкий, над ним развевалось малиновое знамя. За знаменем двигалась войсковая старшина, есаулы и кобзарь Кирило Кладинога. С есаулами ехал для связи татарин в островерхой шапке и в полосатом халате. Все войско было на лошадях либо на возах и пестрело на солнце полковыми знаменами, сотенными значками, казацкими жупанами, расшитыми попонами, наборными уздечками, белыми султанами, серебряными рукоятками сабель, а то и голым загоревшим на солнце телом, веревочными недоуздками, ободранными ножнами, заржавелыми от долгого лежания в земле мушкетами или торчмя набитыми косами. Но глаза всех блестели одинаково - молодо, гордо и бесстрашно.
Следом везли артиллерию - всего пять пушек; самая большая из них, киевская, свободно помещалась вместе с лафетом на одной повозке. Пушка с арабской надписью была еще меньше; такого же калибра были и остальные; на них можно было прочитать: "Rodolphus secundus imperator" [Император Рудольф Второй]. Дальше тянулись чумацкие арбы и кованые возы с пешими казаками, боевым снаряжением и провиантом. Они ехали в четыре ряда, готовые в случае опасности тотчас прикрыть колонну войск с двух сторон и спереди и превратить ее в защищенный лагерь. Но те, кого всегда приходилось остерегаться в степи, сейчас шли сзади как союзники. И все же казаки не очень доверяли этим союзникам и держались от них на расстоянии. Татары тоже боялись, чтобы казаки, заманив их в степь, не рассчитались с ними за все их злодеяния, а потому держались не ближе чем на пять верст от казацкой колонны.
Войско шло степью уже третий день, но не только не чувствовало усталости, а с каждым шагом становилось как бы еще сильнее, веселее, отважнее. По всей степи разносились песни, звенели струны бандур, отбивали свой ритм бубны.