- А что же вы оборвали мысль Флобера? - тоном учительницы, отчитывающей неуспевающего ученика, задорно спросила Лариса.
- Неужели?
- А он ведь сказал: и на величайший героизм, и на величайшую подлость.
- Верно! - обрадованно воскликнул Михаил.- Но Бог с ним, с Флобером. Главное, я очень рад нашему знакомству и полагаю, что нам для беседы пора найти более подходящее место. А как здесь очутился этот "Ундервуд"? Кстати, мне очень нужна машинистка.
Щеки Ларисы стали пунцовыми от стыда. Может, он видел, как она сломя голову и не помня себя мчалась по шпалам, пытаясь спастись от артиллерийского обстрела?
- Вы опоздали,- надменно сказала она,- Я работаю делопроизводителем у самого товарища Гая!
- Неужели у самого товарища Гая? - не скрывая насмешки, переспросил он.- Тогда, конечно, моя карта бита. Но что же мы стоим? Позвольте мне помочь вам,- и он, протянув Ларисе руки, легко вызволил ее из воронки и опустил на траву. Андрей подхватил машинку.
У станции они увидели идущего им навстречу Гая в разметавшейся по ветру бурке. Приблизившись к Михаилу, тот вскинул длинную узкую ладонь к фуражке и четко пролаял:
- Товарищ командарм! Железная дивизия…
- Хорошо, товарищ Гай,- прервал его командарм.
- Мы влипли,- шепнула Лариса Андрею.- Это, кажется, сам Тухачевский.
- Ну и что? - похолодев от неприятного озноба, Андрей все же пытался остаться в глазах Ларисы человеком, который в личных делах независим даже от Всевышнего.
- Извините, пожалуйста,- обратился к ним Тухачевский.- Сейчас мы с товарищем Гаем обсудим дела, а к пятнадцати ноль-ноль милости прошу в мой салон-вагон. Очень прошу.
Андрей догадался, что эти слова предназначались в большей степени Ларисе. Ему не хотелось принимать приглашение командарма, но он сказал:
- Такие вопросы решает моя жена.
- И это разумно,- одобрил Тухачевский,- Но позволять своей жене во всем командовать собой мне представляется делом весьма опрометчивым.
- Постараюсь избежать этого, товарищ командарм,- холодно, но вежливо произнес Андрей.
Гай подозвал ординарца и, приказав ему унести "Ундервуд" на место, игриво, с ноткой укоризны обратился к Ларисе:
- Лариса Степановна, а вы у нас прямо чемпионка по бегу!
- Но только на короткие дистанции! - усмехнулась Лариса, пытаясь дерзостью спрятать от Гая свой стыд.
- Спасибо, сберегли машинку - что бы мы без нее делали? Без вас и Симбирск не возьмешь!
- А что вам стоит отбить у беляков новую?
- Прекрасный совет! - просиял белозубой улыбкой Гай.- С вами не соскучишься!
- И с вами тоже, товарищ комдив.
- Не возражаете, если я прерву эту слегка затянувшуюся дуэль? - улыбаясь, спросил Тухачевский. И напомнил: - Так мы ждем вас. Салон-вагон в тупике на третьем пути. Вам покажут.
И, сопровождаемый Гаем, он уверенным шагом направился к зданию станции…
Ровно в три часа дня Андрей и Лариса подошли к салон-вагону. Часовой с мрачным видом, будто опасных лазутчиков, долго расспрашивал их: кто они, откуда и с какой целью пришли к командарму. Наконец, не отважившись пустить их в вагон, вызвал начальника караула. И тут в открытом окне вагона они увидели веселое лицо Тухачевского.
- Пропустить! - коротко приказал он.
Они поднялись в вагон. Их поразила роскошная обстановка салона, какую они уже давно, с тех пор как ушли на войну, не встречали. Посреди стоял роскошный массивный стол с гнутыми ножками, окруженный тяжелыми, красного дерева, креслами с резными львами на подлокотниках, поодаль - круглый столик, отделанный мозаикой из перламутра. Позднее Лариса узнала от Гая, что этот салон-вагон принадлежал какому-то крупному железнодорожному чиновнику, сбежавшему к бельм.
Стол был покрыт домотканой скатертью с русской вышивкой. И на нем бутылки с коньяком, водкой и крымскими винами, тарелки с жареными курами, салом, домашними колбасами и ветчиной, солеными грибками, квашеной капустой и прочей деревенской снедью. Дополняли живописное богатство три огромных полосатых астраханских арбуза, доставленные сюда, видимо, прямо с бахчи. В креслах уже сидели начальник штаба дивизии, латыш Вилумсон, своим адским спокойствием и хладнокровием как бы уравновешивающий бешеный темперамент Гая, командиры бригад, знакомые Ларисе.
- Прошу к нашему шалашу! - приветливо воскликнул Тухачевский.- Полюбуйтесь, как умеет шикануть наш храбрейший из храбрейших товарищ Гай! Но ему прощается - он умеет и пировать и воевать, а это уже талант!
- Благодарю за высокую оценку! - расцвел Гай: всяческую похвалу в свой адрес он прямо-таки обожал.- И, с вашего разрешения, товарищ командарм, хочу произнести первый тост.
- Это право тамады,- сказал Тухачевский.
- Я прошу всех поднять бокалы за командарма Тухачевского! - торжественно провозгласил Гай, сияя горячими глазами.- За молодого Бонапарта Гражданской войны! Пусть Симбирск будет его Тулоном! За маршальскую звезду Михаила Николаевича!
- А ведь среди нас есть дама,- укоризненно сказал Тухачевский, прервав цветистый тост Гая.- И значит, первый тост за нее!
- С вашего благословения, товарищ командарм, я немедленно объединяю оба эти тоста в один!
- Такой опытный тамада,- и такой, извините, афронт,- не уступал Тухачевский. - Первый тост - за нашу Афродиту! За вас, Лариса Степановна! Позвольте, товарищ Гай, к вашему слишком уж преувеличенному суждению о моей персоне сделать маленький комментарий. Если бы не этот народ,- он показал барски мягкой ладонью в раскрытое окно вагона, где как раз невдалеке нестройно, гремя прикладами винтовок и котелками, вышагивал отряд красноармейцев,- если бы не этот народ, никакой самый гениальный полководец, будь он тысячу раз Бонапарт, не одержит победы. Они,- Тухачевский еще раз простер руку к окну,- побеждают ненавистью к тем, кто столетиями держал их в рабстве.
"В том числе и твои предки,- подумал Андрей не без злорадства,- При царе был бы, наверное, генералом, а сейчас, гляди, и впрямь добудет маршала".
Что и говорить, Андрей остро, мученически завидовал Тухачевскому. Завидовал его мужской красоте, его сумасшедшей карьере, его умению быть мягким, учтивым, удивительно воспитанным, а когда касалось дела или личных интересов - настойчивым, упрямым, жестким и даже жестоким.
Андрей никак не мог постигнуть этого чуда: двадцатипятилетний человек, имеющий за плечами лишь военное училище, а следовательно, способный отвечать максимум за батальон, теперь командует армией в двенадцать тысяч бойцов на фронте в четыреста, а то и все пятьсот километров, и кажется, неплохо справляется! Несмотря на то что армия слабо вооружена: всего полсотни орудий, полторы сотни пулеметов, три бронепоезда "домашней" конструкции, два десятка патронов бойцу на день… И при таком скудном пайке этот баловень судьбы еще умудряется побеждать!
И как согласовать этот пир с тем, что уже на рассвете дивизии предстояло идти в наступление? И с недавно замолкшими залпами артиллерийского обстрела станции, вызвавшего немалую панику в дивизии, гордо именовавшей себя Железной? И с теми проклятьями роскоши и богатству, произносимыми на митингах этими же самыми людьми, которые сейчас много пьют, сладко едят и вряд ли помнят о красноармейцах, о том, что они завтра пойдут на пушки и пулеметы противника и походные кухни будут кормить их жидкой похлебкой и гороховой кашей?
Андрея раздражало и злило повышенное внимание командарма к Ларисе, ибо он знал, чем все это может кончиться. Он уже подумывал о том, чтобы незаметнее покинуть вместе с нею этот слишком приветливый салон-вагон, но ход его мыслей неожиданно нарушили слова Тухачевского:
- Как хотите, Гай, Ларису Степановну я забираю к себе в штаб. Без машинистки просто беда. Сколько я еще буду писать приказы собственноручно? Неужто вы, Гай, допустите, чтобы я до конца войны оставался в писарях?
- Товарищ командарм, с этой минуты считайте, что я вам уже подарил это чудо природы - Ларису Степановну. Выпьем за то, что такие женщины существуют на земле и помогают нам побеждать!
- Хвалю, Гай, теперь вы полностью реабилитированы.
Лариса просияла, и это еще больше ожесточило и накалило Андрея. Обуреваемый ревностью, он не мог понять, что нет таких женщин, которые, услышав в свой адрес лестные слова, останутся к ним равнодушны. Да еще после выпитого вина…
И, уже не помня себя и ничуть не заботясь о возможных последствиях своей дерзкой выходки, он отставил недопитый бокал, вскочил на ноги, отбросил стул и, обведя всех гневным, пышущим ненавистью взглядом, медленно, срываясь на крик, выпалил:
- Первого… кто посчитает мою жену… подарком… пристрелю! Лариса, мы уходим!
- Товарищ Грач! - Голос Тухачевского прозвучал настолько властно, что Андрей замер на месте и дерзко уставился командарму в лицо.- Послушайте, Андрюша,- уже мягко, как равный с равным, произнес Тухачевский.- Не кажется ли вам, что в вашем воспитании есть известный пробел? И состоит он, как мне кажется, в том, что вы не цените достоинств женщины, которую любите. А то, что вы ее любите, видно и невооруженным глазом. И это прекрасно! А то, что сказал товарищ Гай, я лично расцениваю как добрую шутку. Если же вы считаете, что шутка эта неудачна, мы все готовы попросить у вас прощения. На вашем месте, обожая возлюбленную, я был бы счастлив оттого, что ею восторгаются окружающие. Не отнимайте у нас возможности любоваться красотой женщины, как любуются люди шедеврами искусства.