Артистическая натура Александра Федоровича была подвержена быстрой смене настроений. Но меланхолия и пессимизм овладевали им редко. Над всеми предчувствиями, предощущениями ему светила в туманно-розовой мгле путеводная звезда. Он был рожден под знаком Тельца, в апреле, а это был знак огня, определявший характер сильный и властный, одаренный жизненной энергией, обладающий талантами государственного деятеля. Александр Федорович верил своему гороскопу.
– Так, значит, решительно настаиваете, дорогой Борис Викторович? Что ж, могу выразить лишь благодарность – я тоже одобряю аресты означенных лиц.
Он снова ткнул перо в императорскую чернильницу и размашисто подписал список.
3
Наденька уснула в своей боковушке, а Антон остался в горнице, чтобы дождаться все же ее брата Сашку.
Час назад он как мог постарался успокоить девушку: "Пойми, ты мне как родная... Ты не только сестра милосердия, ты как моя родная сестренка... Я всей душой благодарен тебе... Но благодарность – это не любовь, пойми..." Но разве можно что-нибудь объяснить?..
Девушка выплакалась на его плече и покорно ушла в свою комнатенку. О Сашке же сказала: "Он днюет и ночует на "Айвазе", вернется домой аль нет не знаю..."
И вот теперь, отвалившись к стене и подремывая, Антон терпеливо ждал. Дождался. На крыльце затопало. Дверь распахнулась.
– А! Здорово, Антон Владимыч! Возвернулся? Опять побитый? – парень показал на его обвязанную бинтом голову.
– Пустяки. Ты-то как?
– Бастуем. Хозяева вообще завод на замок закрывать надумали. Так мы порешили: займем цехи и будем держаться насмерть. При Николашке и не такое бывало – выдюжим.
– Правильно. Сила в ваших руках. Твердо стойте на своем, – одобрил Путко. – А у меня к тебе все та же забота – сведи к товарищам по комитету. Я сам сунулся туда-сюда – никого найти не смог.
– Да, нашего Горюнова и многих других Керешка укатал в тюрьмы... Ничего, кровью харкать будет за это – придет час... А вас спровожу. Только айда зараз, а то времени у меня в обрез.
– Отлично! Мне и надо как можно скорей.
Антон натянул шинель. И они отправились по ночным улицам.
Сашка привел его в большой дом на Литовской. Позвонил. В неосвещенную прихожую вышел мужчина. Пригляделся:
– А, Антон-Дантон!
– Да никак Василий? – обрадовался Путко. – Все дороги ведут в Рим! Вы-то и нужны мне больше всего!
Они обнялись, как старые друзья.
– Коль так, прощевайте – у меня своих забот полон рот, – сказал Сашка, делая шаг к двери.
– Завтра явишься ровно в десять утра, – напутствовал его Василий, а когда дверь за парнем захлопнулась, сказал: – Наш. Молодой кадр. Связной городского и районного комитетов. – Повел Антона в комнату. – Ну, кто первым будет рассказывать?
– Вы, конечно.. У меня там что? "По пехоте противника, прицел сто огонь!" А вот вы тут наварили каши.
– Это уж точно!
И Василий начал рассказ обо всем, что произошло в Петрограде с июльских дней.
– Наиглавнейшее – состоялся съезд партии. Только вчера закончился.
– Что же решили?
– Обсудили положение в стране и наметили курс. Вот, прочти "Манифест" съезда, – он протянул листок, отгектографированный, как те давние подпольные прокламации. Антон начал внимательно читать:
"...Керенский провозглашает лозунг "изничтожить большевиков" и посылает "от имени русского народа" телеграмму ближайшему родственнику Вильгельма Гогенцоллерна и Николая Романова, английскому королю Георгу. Лозунг революции: "Мир хижинам, война дворцам" заменяется лозунгом: "Мир дворцам, война хижинам".
Но рано торжествует контрреволюция свою победу. Пулей не накормить голодных. Казацкой плетью не отереть слезы матерей и жен. Арканом и петлей не высушить море страданий. Штыком не успокоить народов. Генеральским окриком не остановить развала промышленности.
Работают подземные силы истории... Крестьянам нужна земля, рабочим нужен хлеб, и тем и другим нужен мир. По всему земному шару залетали уже буревестники...
Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!
VI съезд Российской Социал-Демократической Рабочей партии (большевиков)".
– Здорово! – сказал Антон. – Берет за душу.
– Поняли из текста: "стройтесь в боевые колонны"? Период мирного развития революции кончился. Июльский расстрел показал это. Керенский и его компания взяли курс на подавление революции, на разгром Советов и солдатских комитетов, на установление открытой диктатуры. Наш курс на социалистическую революцию остается прежним. Но тактику мы меняем начинаем подготовку к вооруженному противоборству.
– Значит, восстание?
– Да. Но тщательно подготовленное. Керенский хотел бы навязать нам войну сейчас, пока мы еще не собрались с силами. Съезд предупредил: мы не должны поддаваться на провокации. Организовываться, привлекать на свою сторону массы – вот что нам нужно сейчас.
– А как Совдепы?
– Владимир Ильич потребовал: лозунг "Вся власть Советам!" необходимо временно с повестки дня снять – в июльские дни ВЦИК и Петроградский Совдеп показали себя как жалкие прихвостни Временного правительства. После Первого Всероссийского съезда Советов во ВЦИКе засилие эсеров и меньшевиков. Большевиков там почти нет, да и тем, кто избран депутатом, они стараются заткнуть голос. Зато в пролетарской массе наше влияние растет. Возьми хотя бы по Питеру: в апреле было шестнадцать тысяч большевиков, а нынче тридцать шесть тысяч. Подобная картина и в Москве, и по другим центрам. И что особенно для нас с тобой важно: такая же картина в действующей армии. Или я не прав?
– Прав, конечно. Июльские дни не только не вызвали упадка настроения среди моих орлов – наоборот, еще злей стали! Ты представить не можешь, как мы обрадовались, когда получили первый номер "Рабочего и солдата", а потом узнали, что собирается и съезд.
– Скажи спасибо своим выборжцам, это благодаря им стало возможным провести его – так и отметили особо на съезде, – широко повел рукой, как бы раздвигая стены комнаты и показывая Антону на весь район, Василий. – А с газетой помучились... Деньги-то, по копейкам и пятакам, быстро собрали среди рабочих и солдат, да вот где найти типографию? К крупным владельцам и не совались – те грамотные, сразу бы раскусили, что большевистская. Сколько искали, наконец с превеликими хитростями нашли – на Гороховой. Типография "Народ и труд". На одном талере мы верстаем своего "Рабочего и солдата", на другом – какой-то поп свою "Свободную церковь", а в третьем углу меньшевики свои подлые брошюрки.
Он вдруг расхохотался:
– Случай такой однажды произошел: проходит мимо нашего верстака меньшевик, глянул на оттиск полосы, а на ней статья "Ответ", и под ней подпись: "Н. Ленин"! Меньшевик тот глаза вытаращил: "Да Ленин же в Германию удрал!.." Ну, мы ему: "Дурак ты, дурак! Прочти-просветись, статья-то по самым последним фактам прямо в номер написана!" Он прочел и эдак, будто между прочим: "А интересно бы узнать, где сейчас находится товарищ Ленин?" Ишь в товарищи себе, прохвост, захотел! И потом снова: "Интересно, где же он?" Ну а мы руками разводим: мол, и самим неизвестно.
– Представляю, если бы они узнали... – проговорил Антон. Подумал: "Где сейчас Владимир Ильич?" Но даже и спрашивать не стал: чему-чему, а уж этому годы подполья его научили...
– Из предосторожности мы не писали, что "Рабочий и солдат" – орган "военки": просто "ежедневная газета" РСДРП. Теперь съездом газета утверждена как центральный орган ЦК, та же "Правда".
– Мы на батарее так сразу и поняли, – кивнул Путко.
– Вот такие пироги, товарищ георгиевский кавалер, – не без гордости заключил Василий. – Ну а ты с какими гостинцами пожаловал?
Как и тогда, в марте, они незаметно перешли с "вы" на дружеское "ты".
– В Питере я проездом: сделал остановку для рекогносцировки. Держу путь в Москву – делегирован армкомом на какое-то Государственное совещание.
– Во-от оно что! – даже присвистнул Василий. Его светлые брови сошлись на переносье в узелок. – Это оч-чень важно и оч-чень нам нужно! Как раз сейчас Центральный Комитет вырабатывает тактическую линию по отношению к Московскому совещанию. И ты можешь оч-чень нам пригодиться! Пошли.
В передней Василий у зеркала достал из кармана косматый рыжий парик и натянул его на свой оселедец. Прилепил под нос пышные усы.
– Ну как, хорош? – обернулся к Антону. – Временные имеют желание и меня засадить в кутузку, да я не хочу задарма харчиться.
В парике, в макинтоше и с тростью в руке он стал неузнаваем. Даже походка изменилась – этакий столичный фат.
Путь был дальний, на Фурштадтскую. Наконец добрались.
– К сведению: эту квартиру мы снимаем у монахинь женской церковной общины, – подмигнул Василий. Он был в превосходном настроении.
Они поднялись по лестнице. В большой комнате – несколько человек. На столах – бумаги, стопки газет. С краю – самовар и чашки на латунном подносе, горка бутербродов, дым от папирос слоится под абажуром. Василий подошел к одному из мужчин, сидевших спиной к двери. Что-то сказал. Мужчина поднялся, обернулся, отодвинул стул.
Он был высок, неимоверно худ. Огромный лоб с поредевшей прядью, миндалевидный разрез глаз, тонкий нос с нервно вырезанными ноздрями, узкая бородка. Мужчина вгляделся.
Но первым узнал Антон:
– Товарищ Юзеф!
– Товарищ Владимиров, да? Ну, вечер добры. Точнее – добро утро, – он кивнул в сторону окна.
Действительно, за стеклами уже светало.