- А как чувствует себя наш вице-адмирал?
- Федот Алексеевич? Ничего. Сейчас сам увидишь.
После чая Федор Федорович направился к вице-адмиралу. Ушаков нашел вице-адмирала Федота Алексеевича Клокачева в большом деревянном, на каменном фундаменте доме адмиралтейства. Он принял от Ушакова бумаги и усадил поговорить - расспросить о Питере, об Адмиралтейств-коллегии: что там слыхать, какие последние новости.
В кабинете Клокачева Федор Федорович застал какого-то капитана 1-го ранга.
Ушаков сразу увидал - это был нерусский офицер, поступивший, должно быть, к нам на службу. Он был черен. Волосы отливали синевой. Большой нос с горбинкой и черные, как маслины, глаза. По глазам видно, что дурак: их выражение баранье. Напыщенное лицо самодовольного глупца.
Клокачев познакомил их.
- Войнович, - отрекомендовался незнакомый капитан.
Узнав его фамилию, Ушаков вспомнил - о Войновиче ему рассказывали. Когда-то Марко Иванович Войнович плавал на придворной яхте. Потом командовал Каспийской флотилией. Но с ним случился конфуз: его захватил в плен персидский Ага-Мухамед-хан. И в плену Войнович пробыл целый год.
Клокачев быстро отпустил Ушакова:
- Вы устали с дороги. Отдохните денек. Выберите себе из команды корабля денщика, устройтесь, а завтра - за работу! Квартира у вас при казармах. Вашим кораблем временно командует капитан-лейтенант Антон Селёвин.
Ушаков откланялся.
От адмирала он сразу же пошел на верфь к стапелю, на котором строился его корабль. Федор Федорович хотел посмотреть, как идет работа, и познакомиться со своей командой.
Подходя к адмиралтейским воротам, Ушаков издалека увидал давно знакомую - еще с воронежских лет - картину. По обеим сторонам громадных ворот толпились бабы, девки и дети. Они держали завернутые в тряпье (чтоб не остыли!) котелки и горшочки со щами и кашей.
Это семьи "чистодельцев", вольнонаемных мастеров - плотников, купоров, резчиков - принесли обед и ждут полуденной пушки. Они передадут мужьям и отцам еду, а те вынесут им в мешках щепу, которой всегда много на стройке.
Тут же толкались с лотками и кошелками бабы-торговки.
Ушаков издалека услышал обычные адмиралтейские звуки - стук кузнечных молотов, скрип блоков, треканье и пение рабочих, перетаскивавших вручную тяжелую кладь.
Из калитки вышел дневальный боцман, - надоело сидеть в тесной и душной каморке.
- Что вы тут, бабье-тряпье, разгуделись? - беззлобно прикрикнул он на шумевшую толпу.
- Сам ты - тряпье, сальная пакля!
- С нока-рея сорвался, что ли? - понеслось в ответ.
Боцман стоял, смеясь над этим потревоженным муравейником.
- Пожалуйте, ваше высокоблагородие! - распахнул он перед Ушаковым калитку.
Антоша Селёвин непритворно обрадовался старому товарищу: Он и в капитан-лейтенантском чине, как и в гардемаринском, был такой же "Сенелёвин": маленький, угреватый, невзрачный.
- Наконец-то изволили пожаловать, Феденька! - говорил он, обнимая Ушакова. - Заждался я тебя. Меня давно в Таганроге прам ждет. Лучше там командовать прамом, чем в этой пыльной дыре фрегатом! Ну, ваше высокоблагородие, извольте принимать свою посудину!
И Селёвин повел Ушакова к стапелю.
Как и ожидал Федор Федорович, его "посудина" пока что больше напоминала рыбий остов, чем корабль: торчали одни голые ребра шпангоутов.
Здесь, на стапеле, была занята большая часть экипажа и офицеров.
Селёвин представил Ушакову корабельных лейтенантов, следивших за работой. Расторопнее и живее остальных показался Федору Федоровичу небольшой смуглый Иван Лавров.
Ушаков переходил от одной группы матросов к другой, говорил с ними, присматривался к команде своего будущего корабля.
У штабеля досок, которые подносили с берега к кораблю десятка два матросов, он застал жаркий спор. Федор Федорович издалека уловил архангельские морские словечки, знакомые ему по мичманскому плаванию в Белом море.
- Хорошо, коли припадет много ветра, а ежели море остеклеет, тогда что будешь делать? - спрашивал спокойный, низкий голос.
В ответ раздался скрипучий тенорок, напиравший по волжски на "о":
- Конечно, худая снасть отдохнуть не дасть!
Заметив подходившего капитана, спорщики разом притихли.
Теперь Федор Федорович разглядел их. Они оба были в летах. Но один - весь седой, а другой - черный и худой, как цыган.
- Что, и архангельские у нас есть? - подходя к ним, живо спросил Ушаков.
- Этого цвету - по всему свету, - окая, иронически заметил черный.
- Точно так, ваше высокоблагородие, есть, - спокойно ответил седой матрос. - Вся наша артель - архангельцы.
Ушаков оглядел матросов:
- Хорошо. Семьей дружнее работать! Значит, море будет не в диковинку?
- Не впервой, ваше высокоблагородие!
- Тебя как звать-то?
- Канонир первой статьи Карташев.
- Какие из архангельцев моряки? Разве у них море? - как бы про себя заметил черный.
- А ты откуда? - обернулся к нему Ушаков.
- С Волги, ваше высокоблагородие, - не без гордости ответил он. - Матрос первой статьи Ефим Зуб.
- Вот построим наш корабль, выйдем в море, тогда и увидим, кто какой моряк! - сказал Федор Федорович, уходя.
- Верно! - понеслось ему вслед.
"Карташев - рассудителен и спокоен, как надо быть артиллеристу. А Зуб - горяч и быстр, такому только с парусами управляться", - подумал Федор Федорович.
Он зашел в мастерские, заглянул в громадную залу чертежной, в магазейны. Не упустил ничего. Узнал, что гвозди привозят из Пошехонья, а железо - от Демидова из Ярославля. Посмотрел в писарской караулке, сколько на сегодня оказывается по кораблю № 4 "морских служителей в нетях". Узнал, кто из них, чем и как болен. Не поленился заглянуть во все сараи - купорный, шлюпочный, блочный, даже в сарай для чистки пеньки, хотя в нем стояла невероятная пылища.
- Ну вот, остался только парусный сарай, и все хозяйство, - с облегчением сказал Селёвин.
- Алексей Наумович Сенявин говаривал: "Мастер парусного дела - душа корабля". Зайдем-ка, Антоша! - ответил Ушаков.
По дороге к парусникам их нагнал боцман. Селёвина вызывали в контору срочно подписать провиантский табель, который озаглавливался без всякой канцелярской хитрости: "кто с кем в каше".
- Вот, Федор Федорович, наш лучший боцман! - сказал Селёвин, указывая на моряка.
- Как звать?
- Макаров, ваше высокоблагородие.
- Мы его зовем попросту Макарычем.
- Так точно, Макарыч! - браво подтвердил боцман.
Ушаков оглядел его. Как и полагается быть боцману, крепок, смышлен и хитер. Но ничего не сказал, только кивнул головой и продолжал путь к парусникам один.
Подходя к длинному сараю, где шили паруса, Ушаков услыхал, как чей-то мягкий тенорок рассказывает.
Федор Федорович прислушался.
- Лучше нашего русского леса ничего нет на свете! Березки стоят белые-белые, чистые, стройные, как девушки. А сосенки - гонкие, ровные, как свечечки. И на солнышке - особенно на закате - они точно золотые, так и горят. Красота неописанная! Глядел бы - и не нагляделся бы…
Ушаков поднял брови. Он очень любил море, но и лес любил с детства.
А тенорок, словно пел, продолжал:
- А как подымется ветер, зашумит, загудит бор, заговорит своим голосом, - лучше моря! Сидел, бы и слушал…
Федор Федорович зашел в мастерскую. Несколько человек, шили паруса. Говорил рыжеватый небольшой, матрос.
Увидев капитана, матрос притих и наклонился над полотном.
- Ты из каких краев? - спросил у рассказчика Ушаков.
- Тверской, ваше высокоблагородие.
- Как звать?
- Федор Скворцов.
- Будешь у меня денщиком. Бросай иглу, пойдем!
- Слушаю, ваше высокоблагородие! - проворно вскочил на ноги Скворцов.
Дом капитана корабля № 4 стоял на самом краю, у степи.
Федору Скворцову это очень понравилось.
- Пусть она и степь, а не наше поле, да все-таки простор. Тут и птичка скорее будет и суслик…
- И саранча, - пошутил Ушаков.
XIX
Ушаков с утра до позднего вечера не выходил из адмиралтейства. Большую часть дня он проводил или у стапеля своего строящегося корабля, или в громадной чертежной зале, где на полу чертили в натуральную величину корабельные части. С этих чертежей потом делались лекала, по которым изготовлялись отдельные детали корабля.
Впрочем, капитана Ушакова можно было видеть в течение дня всюду: у корабельных плотников, кузнецов, в угольном сарае и провиантском магазине. А порой невысокая, плотная фигура капитана мелькала на берегу Днепра, где стояли плоты с дубовым и сосновым лесом.
Ушаков вникал в каждую мелочь - ведь плавать-то на "Св. Павле" придется всем им, строителям!
Федор Федорович старался, чтобы поскорее спустить корабль со стапеля. Один 74-пушечный, "Слава Екатерины", уже был спущен в Херсоне и отправлен в Ахтиарскую бухту.
Ушаков около полутора лет пробыл в Балаклаве, недалеко от деревушки Ахтиар, и знал прекрасную, просторную Ахтиарскую бухту.
Ею всегда восхищались черноморские моряки.