Подчеркнуто элегантный майор Сен-Клер всегда ходил в штатском. У этого поджарого длинноногого англичанина были вздернутые плечи и очень темные, почти черные глаза, обрамленные короткими ресничками; вежливая улыбка не сходила с его тонких губ. В отличие от большинства наехавших в город англичан Сен-Клер казался общительным и даже сам искал знакомств, но в его общительности, как и в любезности, скоро обнаруживалась какая-то отчужденность и пустота. Это смущало даже его соотечественников. Он уже много лет жил в болгарских землях Оттоманской империи, и никому не казалось странным, что с начала войны он выполнял миссию советника то на одном, то на другом участке фронта. В сущности, у Сен-Клера была другая, более важная миссия, но о ней мало кто знал. Он руководил здесь английской разведкой, а втайне держал под наблюдением и само турецкое командование.
- Я тоскую по почтенной "Таймс" и по вашему интереснейшему "Ревю", сударыня! Что касается "Дейли ньюс", я прекрасно обхожусь без нее, - иронически заключил Сен-Клер.
- О, вспомнили "Дейли ньюс"! - воскликнул долго молчавший маркиз Позитано, итальянский консул и близкий друг Леге. - Да, хорошенькую свинью вам подложила в прошлом году эта ваша скромная оппозиционная газетка, майор! - сказал он с бесцеремонностью, которая пришлась по душе Маргарет, но не Сен-Клеру.
- Что ж, - сказал Сен-Клер, - у нас каждый вправе иметь свое мнение.
- Мнение? Ха! В данном случае это звучит юмористически!
- Я не постиг смысла вашего любезного замечания, маркиз!
Позитано отпил вина, поставил бокал на низенький, украшенный национальной резьбой столик и тихонько рассмеялся.
- Как, вы забыли про расследование, майор? - спросил маркиз, и его похожие на маслины глазки насмешливо заблестели.
- Расследование? Вы имеете в виду прошлогоднее, после восстания?
- Да, после восстания тех самых болгар, о которых идет речь... Уолтер Баринг, Скайлер, князь Церетелев... Весь мир читал подробные корреспонденции, то есть мнение этой вашей газетки "Дейли ньюс", - выпаливал щуплый смуглый итальянец, тряся пышными усами.
- А, корреспонденции Макхагена! Притом не англичанина, знаете ли...
- Он мой соотечественник, господа! Я этим горжусь! - не выдержала американка. - Вы имеете что-нибудь против старины Мака, майор?
- Почему? Каждый вправе поступать так, как считает нужным... A propos! Если я не ошибаюсь, ваш соотечественник...
- Мистер Макхаген?..
- Да, если я не ошибаюсь, мистер Макхаген в настоящее время находится при штабе русского главнокомандующего, не так ли? - спросил Сен-Клер, хотя знал лучше нее, кто из иностранных корреспондентов находится в русском лагере, - среди них было немало его агентов.
- Что из того? - тотчас ответила она. - Он там, я здесь! Мир хочет знать, майор Сен-Клер!
После ее слов все примолкли. Из передней части гостиной донесся взволнованный шепот Неды и Леге. За дверью, на лестнице, послышались чьи-то тяжелые шаги и пыхтение.
- Мы слишком отвлеклись от темы, - нарушил молчание Филипп. Ему очень хотелось доказать миссис Джексон, что и болгары бывают разные.
- Да, в самом деле! О чем мы говорили?
- Речь шла о русофильстве моих соотечественников, госпожа Джексон.
- О да... и еще о "Дейли ньюс"!
- Какое заблуждение! - сказал горячо Филипп. - Бессовестнейшая подтасовка фактов!
Филипп любил сильные, эффектные фразы, когда изъяснялся по-французски.
- Так расскажите нам, как обстоит дело!
Маргарет по привычке смотрела на него из-под полуопущенных век, и у Филиппа слегка кружилась голова от ее обещающего взгляда, от выпитого вина, от высокопоставленного общества; он чувствовал себя так, словно осуществилась мечта его жизни.
Филипп был ровесником Климента Будинова, с которым когда-то учился в одном классе. Стройный, очень чистоплотный и очень заботящийся о своей внешности, он в этот вечер был в пестром жилете и темно-синей визитке, отороченной лиловым галуном. Он сидел на диване прямо, выпятив грудь и высоко подняв плечи. Эту его кажущуюся самоуверенность и сильно развитое чувство собственного достоинства (унаследованное от Радоя) многие недоброжелатели называли спесью и втихомолку высмеивали. Однако Неда, которая была привязана к брату и считала, что понимает его лучше других, была уверена, что это своеобразное проявление того же чувства одиночества, что испытывала и она до знакомства с Леге и даже после него, - мучительное ощущение пропасти между теперешней жизнью и прежней (жизнью за границей), пропасти, навсегда отрезавшей путь назад.
И в самом деле, вернувшись из Парижа, где он изучал юриспруденцию, Филипп пережил множество разочарований, а с ними и огорчений и обид, хотя и не совсем такого рода, как воображала его сестра. Филипп знал, что на родине встретит простые, грубые нравы, и все же был уверен, что устроит свою жизнь так, как ему хочется. Он думал окружить себя сверстниками из таких же богатых семей, как его собственная, тоже вкусившими европейской культуры и готовыми приносить ей в жертву время и силы. Разумеется, он не собирался оставаться навсегда в этой непроглядной, грязной Софии, но ему, с его самолюбием, было лестно кое-что сделать для своего города, для его благоустройства, оздоровления, хотелось растормошить сограждан, убедить их взяться за новые предприятия - рестораны, может быть, казино... Конечно, он мечтал и о преуспеянии промышленности и торговли (обширные рынки Оттоманской империи открывали богатейшие возможности), хотя сам не имел ни малейшего желания посвятить себя процветающей торговле отца.
И все пошло прахом! Люди здесь, казалось, попросту не хотели понимать его. Тем хуже для них!.. Он-то все равно выбрал себе дорогу. Бежать раз и навсегда от этой мещанской, от этой захолустной жизни, для него уже невыносимой и отвратительной, пробиться в заманчивый мир высших кругов, о котором он с такой жадностью читал в романах и газетах... Разве у него недостанет честолюбия, упорства, образования, денег? София будет только этапом, подступом, чтобы его заметили, оценили его способности, и тогда он пойдет выше. Разве не так поступали и другие болгары, ставшие советниками султана, князьями Самоса и Молдовы? В своих мечтах Филипп часто видел себя рядом с ними в каком-нибудь из посольств Оттоманской империи - в Париже, Вене или Петербурге, - видел, как делается большая политика. Красавицы в сверкающих бриллиантах, титулованные сановники мелькали перед ним... Да-да, всего можно добиться, он твердо в это верил, и не только в дипломатии. Да разве не держатся до сих пор на своих важных постах эти хитрые, пронырливые константинопольские греки?
Но война спутала все карты. Безумцы, наивные глупцы, с их безрассудным восстанием, которое так дорого обошлось нашему народу... И политика русского царя - захватить проливы, да и не только проливы! А миссис Джексон все еще говорит о каком-то русофильстве, думал он, угнетенный противоречиями, в которых увязал, видя единственное спасение в одном - неизменно и крепко держаться иностранцев.
- Возьмите меня самого, моего отца, всю мою семью, - начал он отчетливо, точно разыгрывал шахматную партию и предвидел ответный ход партнера. - Разве мы настроены русофильски?
- Вы все же исключение! - ответила тотчас по всем правилам игры Маргарет.
- Исключение? Может быть, да. Особенно для нашего города... Но поезжайте в Пловдив, сударыня... впрочем, через него лежал ваш путь. Тогда поезжайте в Копривштицу, откуда родом мой отец... Вы встретите немало людей, образованных, богатых, если можно так выразиться - элиту нашего народа. Они получили образование за границей: во Франции, Англии, в Австрии...
- Только не в России!
- Не прерывайте его, маркиз Позитано. Продолжайте, прошу
Но Филипп всем корпусом повернулся к итальянцу.
- Господин маркиз, вероятно, имеет в виду нашего соседа доктора Будинова. Да! Он учился в России! Но вопрос, следует ли ему так доверять?
- А почему? Он один из лучших врачей в городе! Вы помните, что он спас дочь господина Леге?
- Речь совсем не идет о его врачебных способностях...
- Это ненужный разговор, - заметил сухо Сен-Клер. - Будинов - помощник моего друга доктора Грина. Я полагаю, этого достаточно.
Филипп тотчас же кивнул и продолжал так, как будто его не прерывали.
- Я говорю о людях, которым вовсе не улыбается стать мужиками какого-нибудь русского князя... в какой-нибудь задунайской губернии! Да, господа! Нам тоже известна цель России - проливы! Нам известно пресловутое завещание Петра Великого!
- О! Спасибо, что вы мне напомнили об этом завещании! Я непременно включу это завещание в свою корреспонденцию, господа! - воодушевилась Маргарет и одарила Филиппа обольстительной улыбкой.
- Любопытно, в какой из наших столиц сотворили это пресловутое завещание? - спросил Позитано.
- Как, вы считаете, что оно фиктивное?
- Уж не принимаете ли вы его за подлинное?
- Да, разумеется. То есть не знаю! Но публика любит сенсации, маркиз! Только представьте: первый шаг в осуществлении окутанного тайной плана завоевания Европы!..
- Но это, право, фантастично! - воскликнула Маргарет. - Я уже вижу заголовок самым жирным шрифтом: "Если Россия упрочится на Босфоре, она шагнет и на Суэц!" Почему вы смеетесь, маркиз?
- Нет, нет! Я просто восхищаюсь вами, дорогая миссис Джексон!.. Продолжайте, господин Задгорский! Я вас прервал на самом интересном месте, извините.
- Мы говорили о войне! - сказал Филипп и мгновенно впал в тот торжественный тон, в который легко впадал, высказываясь в избранном обществе, а сейчас он к тому же испытывал и вполне понятное волнение. - Предположим невероятное! Предположим, что русские выиграют войну!