Время шло, ущелье уже давно осталось позади. Откуда-то с востока послышались орудийные залпы, эхо повторило их раз, другой, третий, как вдруг за поворотом перед их глазами внезапно открылась широкая долина. Вдоль нее протекала река, а параллельно ей тянулась ясно различимая дорога. В действительности долина эта была еще очень далеко внизу, но они увидели бесчисленные вьющиеся над нею тонкие дымки, собирающиеся высоко в небе в облако; различали какие-то прямоугольные очертания, какие-то темные пятна на белом снегу. Увидев все это, братья горячо обнялись... Вот там, напротив, Орхание - конец их страданиям! Там русские! Там свобода!
- Как только доберемся туда, я выпью целых десять стаканов чаю. Пока весь не распарюсь! - рассмеялся Климент, припомнив петербургские чаепития и те незабываемые дни и годы, которые оставили глубокий след в его душе.
- Что там чай! - с просиявшим лицом сказал Коста. - Я не отказался бы от доброй кружки подогретого вина... Эх, только вот нога моя, братец!..
- Потерпи, мы твою ногу поправим, Коста! Все поправим… Держись, держись за ремень и пойдем поскорее!..
Радость вернула силы им обоим. Поддерживая друг друга и пошатываясь, смеясь и охая на каждом шагу, они стали спускаться вниз, не отрывая глаз от долины, открывавшейся им меж верхушек деревьев. Они были в таком возбужденном состоянии, что прошло немало времени, пока Климент сообразил, что следует снять с себя шинель и надеть вместо нее пальто, которое он нес с собой.
- Верно! Как же это мы! Хорошо, что нам пока не повстречались братушки. А то еще приняли бы нас за турок да и подстрелили бы обоих, - сказал Коста, и глаза его смеялись, потому что в конце концов все обошлось благополучно.
Пока Климент снимал шинель, Коста вытащил из мешка его пальто - темно-синее, но не на меху, а на шелковой подкладке. В Петербурге доктор Будинов носил его только осенью и весной, хотя пальто было из добротного английского сукна и грело не хуже шинели. На дне мешка лежала дорогая соболья шапка - подарок хозяйки дома, где он жил, жены торговца, той самой, о которой он иногда вспоминал с усмешкой, всякий раз говоря себе: "Некрасивая история. Надо поскорее вычеркнуть ее из памяти!.."
Климент надел пальто, натянул шапку, оглядел себя, словно и тут, среди леса, проявляя заботу о своей внешности, и заметил: "Теперь меня не примут за турка!" - перебросил через плечо мешок, в который засунул офицерскую шинель и феску - они ему понадобятся при возвращении. Поддерживая друг друга, братья снова тронулись в путь. Но не прошли они и двадцати шагов, как слева, со стороны побелевших, густо росших сосенок, донесся резкий окрик:
- Стой!
Климент и Коста испуганно обернулись. И в ту же минуту оба сообразили, что их окликнули по-русски, что наконец они среди своих. Буйная радость охватила их. Спасены! Спасены!.. Их взгляды отыскали среди отяжелевших от снега сосен этого первого русского солдата, который для них сейчас должен был означать и конец мучениям и начало еще не познанного блаженства - ощущение свободы после пятивекового рабства.
- Братья! - ответил по-русски со слезами на глазах Климент. - Братья, мы идем к вам!
- Бросай оружие! - грозно прервал его другой голос, зычный и сиплый бас, прозвучавший на этот раз совсем близко, позади них, оттуда, где густой лес расступался и, снижаясь, терялся в обрыве.
- Мы болгары! Идем из Софии с важными...
- Черт тебя побери!.. Да ты будешь выполнять приказ? - крикнул сердито голос из сосен. Был он резкий, металлический, и тон его испугал Климента больше, чем сами слова. - И где это только ты так выучился русскому, подлая твоя душа... Считаю до трех: раз, два...
Климент быстро вытащил пистолет и отбросил его на несколько шагов от себя.
- Бросай и свой кинжал, - шепнул он брату.
- Это зачем же? С какой стати! - возмутился Коста.
- Значит, у них такой порядок, - успокоил его брат. - Откуда им знать, кто мы? - Но он и сам был смущен, хотя ободряюще улыбался.
- Руки вверх!
Они выполнили и этот приказ. Только тогда сосенки зашевелились. Показалась темно-синяя фуражка, плечо, рука, сжимавшая нацеленный на них револьвер. И перед ними возникла подтянутая фигура пехотного унтер-офицера, худого, смуглого, с тонкими прямыми бровями и такими же прямыми, туго подкрученными усами. Он стоял и разглядывал их. И ни один мускул на его сухощавом лице не дрогнул.
- Эй, Моисеенко, иди сюда - крикнул он кому-то, еще не вышедшему из засады. - А ты, Иванов, глаз с них не спускай!..
- Пусть только попробуют шелохнуться, господин унтер-офицер, сразу же... - послышался голос того, кто до сих пор молчал.
- Все это ни к чему, - сказал Климент по-русски. - Мы сами пришли к вам... Я учился у вас в Петербурге и...
Кто-то шумно к нему приблизился сзади и, став за его спиной, принялся ощупывать карманы пальто, мундира, брюк, вытащил бумажник и кошелек.
- Оружия не имеется! - отрапортовал он.
- Обыщи второго, Моисеенко!
Климент незаметно обернулся и взглянул на обыскивавшего его украинца. Это был здоровенный щекастый солдат, довольно неуклюжий и немного смешной, с куцей пушистой бородкой и карими глазами, которым он старался придать грозное выражение, соответственное устрашающему басу, что делало его немного смешным. Покрасневшие от холода лапищи Моисеенко в миг тщательно обшарили Косту и извлекли из его карманов все, что в них было.
- Хватит, - крикнул Коста, вырываясь. - Тут все мои личные вещи! Никакое это не оружие! Да вы похуже турок! А что, нет? - И он беспомощно перевел глаза на брата, словно говоря ему: вот, гляди, что ты мне рассказывал и что получается на деле!
- Не сопротивляйся, - сказал ему Климент. - Похоже, произошло недоразумение, все образуется... Господин унтер-офицер, - обратился он по-русски к начальнику сторожевого поста, который, подойдя к ним, поднял со снега пистолет и кинжал и стал внимательно разглядывать их. - Господин унтер, мне понятны меры, применяемые вами против нас... Идет война. Это естественно. Но ради бога, выслушайте меня!
- Чего ты хочешь?
- Мы болгары. Пробираемся из Софии.
- Это мы уже слышали... Иванов! Отведите их, - приказал унтер-офицер Моисеенко и возникшему словно из-под земли молодому солдатику, тонкому, белолицему, с густым, не знавшим бритвы пушком вокруг губ, с большими синими, словно у девушки, глазами.
На лице его было удивленное, смущенно-веселое выражение. Оно усиливалось выбивавшимся из-под фуражки русым вихром. В руках у Иванова была длинная "крымка" со взведенным курком
- Вы должны отвести нас к полковнику Сердюку! - крикнул, выйдя из себя, Климент.
- Я не знаю никакого полковника Сердюка, - сказал унтер-офицер. - Мы отведем вас, куда предписывает устав. А тебя мы и слушать не станем.
- Полковник Сердюк - это начальник вашей разведки! Поймите же наконец, что мы принесли исключительно важные сведения. Нам необходимо разыскать его как можно скорее...
- Ага! - понимающе закивал головой унтер-офицер. - Больно много ты знаешь, голубчик! Здорово придумал! Ну, ведите их, ребята! Берите свой мешок! Что ж - раз хочешь в разведку, ладно, будет тебе разведка, так и в уставе сказано... А после - к святому Петру! - холодно рассмеялся он.
Следом за ним захохотал и Моисеенко. А Иванов только сказал:
- Пойдем, что ли!
Не сводя с Климента своих больших девичьих глаз, он направил на него длинный штык с таким выражением, словно извинялся за то, что, если Климент не выполнит приказ, ему придется кольнуть его.
Климент вскинул на плечо мешок, подхватил под руку брата и зашагал вперед. Но идти теперь оказалось куда тяжелее. Они то и дело спотыкались и останавливались, так что некоторое время спустя Иванов испуганно сказал унтер-офицеру:
- Видит бог, господин унтер-офицер, второй-то ведь не может идти, хромает...
- Ты что? Шпиону помогать вздумал? - рявкнул унтер-офицер, шедший немного поодаль.
Когда Климент услышал эти слова унтера, на лице его появилась презрительно-горькая усмешка.
- Они нас приняли за шпионов, - шепнул он брату, который тихонько стонал и проклинал ту минуту, когда решил отправиться в путь. - Конечно, это настолько наивно, до такой степени необоснованно, что едва ли стоит тревожиться.
Пройдя еще шагов пятьсот, Климент, не в силах больше поддерживать опирающегося на его плечо брата, остановился, чтобы передохнуть. Моисеенко, не спросив разрешения у начальства, сам сказал:
- Погоди, я буду поддерживать его с другой стороны.
Унтер-офицер только поджал губы. Но когда они наконец оказались внизу, у подножия горы, и вышли на укатанную Арабаконакскую дорогу, он сам остановил первую обозную повозку, которая нагнала их. Усевшись в нее, они поехали дальше, все время вдоль реки.
"Поверили ли нам русские?" - думал Климент. Нет, они им не верят. Но, наверное, им самим не хотелось больше идти пешком. Правда, Климент хорошо знал русских: и во враге своем они скоро начинают видеть человека... "Нет, просто глупо тревожиться из-за этого недоразумения, - думал Климент, с волнением глядя на встречные артиллерийские части, тянувшиеся по дороге в направлении арабаконакских теснин. - Скоро все образуется, несомненно! Все это ерунда! А вот то, что происходит здесь, вокруг, - это действительно важно... Армия, которая ради нас пришла сюда, эти русские солдаты, которые ради нас мерзнут, страдают, умирают, не зная, что враг стягивает к перевалу вдвое больше сил и что в результате этого удвоятся их жертвы..."