Неда не хотела думать об их отношениях. Ее собственная жизнь так запуталась, что она уже не могла бы сказать, что хорошо и что плохо.
Часом позже - они так уговорились с Леандром - за нею приехал консульский фаэтон. Она заколебалась, не сказаться ли больной. Но эта мелкая ложь, которой она хотела покрыть большую - свою измену, - показалась ей унизительной, и она со смелостью отчаяния села в фаэтон.
Все это было как сон. А какой смысл рассказывать Леандру сон, если он может его огорчить и унизить? "Нет, нет. В самом деле, все это был только несбыточный сон, сон", - думала Неда.
Когда фаэтон остановился перед французским консульством, Неда вздрогнула: со стороны мечети Буюк шел Андреа. Как только она увидела радостное выражение его лица, многозначительную улыбку, черные глаза, лукаво-влюбленно глядящие на нее, Неда сразу же поняла: случилось что-то необыкновенное! Он не уехал, он не уедет, и то, что она с такой уверенностью называли сном, было реальностью, самой реальностью.
***
Поздно вечером Неда надела пальто, накинула на голову платок и тихонько выскользнула из дому. Она не испытывала уже ни стыда, ни угрызений совести. Ею владел один только отчаянный страх, что ее могут хватиться. К счастью, дед ее все еще не вернулся из Ташкесена, а отец и Филипп спали крепко.
Она пробежала через задний двор, отворила калитку в каменной ограде и сразу же очутилась в объятиях Андреа.
- Ты давно ждешь?
- Давно.
- Я не могла раньше! Мне ведь тоже пришлось ждать... Почему ты отстраняешься? - засмеялась она.
Андреа вдруг спросил ее сухо и зло, каким-то чужим голосом.
- Сколько раз он тебя целовал? Скажи, ну! Целовал он тебя, да?
Она кивнула, и он, словно только и ждал этого, резко оттолкнул ее.
- Обними меня, мне холодно, - пыталась она обратить все в шутку; она действительно дрожала, но не от холода, а от страха. - Боже мой, что ты мне наговорил! И за что?.. Ведь он мой жених.
- Ты хочешь, чтоб я этому радовался?
- Ты просто несправедлив... Именно ты! Я тогда тебе напомню истории, которые ты рассказывал на приеме... Да и кое-что другое слышала я о тебе! Да!
- Ты должна понять, что я не могу делить тебя с кем-то…
- Меня делить... Да ты просто украл меня у него! Но что я говорю... Нет, нет, я сама пришла к тебе... Сама. Да, я!
Они сидели, обнявшись, на холоде, и никто и не думал, что уже поздно, что это опасно, нечестно. Разговаривали. О чем? Просто говорили, говорили, испытывая в этом ненасытную потребность. Каждый хотел услышать от другого что-то еще... Начнет ли рассказывать он, она хочет знать все: как это было, почему было и любит ли он ее сейчас; начнет ли рассказывать она, он изводит ее вопросами, и она, словно представ перед неумолимым судьей, отвечает, объясняет, оправдывается. А какое не изведанное доселе наслаждение сидеть вот так, в объятиях этого судьи, и открывать ему душу... Говорили они и о книгах - кто что из них прочел, и что любит читать, и почему любит именно это, а не другое; потом безо всякой связи переходили на войну - что несет она им и чего они ждут от нее, чего желают; потом снова говорили о любви: "Любишь меня?" - "Люблю!" - "А ты?" - "А ты?" - "Если б ты только знал, как я тебя люблю..." Их разговор все время описывал полукружия - одно, другое... вот они уже встретились, замкнулись в круг.
- Господи! - воскликнула она, словно разбуженная городскими часами, отбивавшими удар за ударом полночь. - Когда я подумаю, что ты сейчас мог быть не тут, а где-то в горах, или же я сама была бы не знаю где...
- Оставь, - сказал он, тоже словно разбуженный, но не боем часов, а ее словами. - Не напоминай мне.
Глава 3
Климент и Коста уже перевалили через гребень горы. Коста сильно повредил себе левую ногу и то и дело просил старшего брата:
- Остановимся, передохнем...
- Ну, держись покрепче за меня! Опирайся на палку... Вот так!
- Погоди, погоди, передохну немного, - задыхаясь, сказал Коста, когда они обходили отвесную красноватую скалу, закрывавшую даль.
Он остановился, прислонился к скале спиной, но тут же соскользнул и повалился в снег. Климент бросил тюк, который нес на себе, и присел возле него. Оба они обессилели, взмокли от пота, но сидели на снегу, хотя и знали, что могут простудиться.
Ночь уже давно миновала. Покрытая редкой растительностью скалистая теснина, по которой они спускались, сверкала под лучами восходящего солнца, и турецкие посты, если они вдруг окажутся где-нибудь поблизости, непременно их заметят.
Беды начали сопутствовать им от села Богров, где они, сойдя с санитарной повозки, на которой туда добирались, вдруг наткнулись на хаджи Мину, тестя их соседа Радоя. Правда, старый хитрец завел разговор с возницей-турком и сделал вид, что не замечает их, но они были уверены, что он наблюдает за ними исподтишка и что если он с ними не заговаривает, то определенно только потому, что у него есть на это какие-то причины. Климент даже подозревал, что это за причины. В последнее время, помимо участия в крупном торговом деле своего зятя, хаджи обуяла давняя страсть - он занялся спекуляцией драгоценностями. И где только старик добывал столько позолоченных икон и серебряных крестов, которые сбывал затем коллекционерам-англичанам? Климент не раз своими глазами видел это. Не скупал ли он их у турок, ограбивших при отступлении не одну церковь и не один монастырь? Возможно, что и сейчас он поспешно объезжал турецкий тыл, ведь до позавчерашнего дня он был в городе. Да, встреча с хаджи Миной серьезно встревожила их. Если в Софии узнают, что они вместо того, чтобы ехать в Копривштицу, отправились к линии фронта, то может произойти много непредвиденного...
Рот Косты исказила болезненная гримаса. За последние несколько часов он резко изменился: лицо вытянулось, глаза запали.
- Брат...
- Что, дорогой?
- Послушай, ведь ты видишь тропу.
- Да, вижу. Ну и что?
- Ты меня оставь и иди. Она тебя выведет.
- Как ты можешь даже подумать такое!
- Так надо... Разыщи их, выполни свое дело. Потом вернешься с ними сюда...
- Чтобы найти здесь твои обглоданные кости? Да ты соображаешь, что говоришь?
Коста вовсе и не помышлял о том, что говорил. Он испытывал панический страх оттого, что брату такое могло бы прийти в голову. Но именно потому, что он боялся остаться здесь один, и потому, что всячески отгонял от себя мысль о подобной возможности, он, убеждая себя, что такое намерение не может зародиться в уме Климента, вдруг высказал это вслух. Ему хотелось увериться в том, что брат возмутится, и таким образом проверить свои опасения. Теперь он был удовлетворен.
- Ну, давай подниматься! - сказал Климент.
- Погоди еще немножко...
- Мы так замерзнем!
Опираясь на скалу, Климент с трудом поднялся на ноги. От усталости у него кружилась голова. Он пошатывался, и прошло какое-то время, пока он почувствовал, что прочно стоит на ногах. Он наклонился, чтобы помочь брату, подхватил под мышки и слегка приподнял его.
- Ох, послушай! Оставь меня тут! - вдруг неожиданно для самого себя взмолился Коста; он уже и не пытался встать, он чувствовал, что больше не в состоянии идти.
- Хватит, Коста! Пошли!
- Нет, нет, оставь меня. Я тебе правду говорю!.. Я заберусь на какое-нибудь дерево. Помоги мне взобраться на дерево... и никакие волки не будут мне страшны, - упрямо, настойчиво, даже капризно уговаривал брата Коста, убежденный, что нашел выход. - Ведь ты видишь, что я не могу... Ты же врач, разве ты не видишь?..
- Как же я тебя брошу, дружище? Нет. Нет!
- Да ведь это же не просто - идти... Ты погляди: я не могу даже вытащить из снега ногу... Едва только я пытаюсь ее согнуть, ужас какая боль! Какой там вывих, наверняка перелом!
- Кто лучше разбирается в этом - я или ты?
- Ох, каждый знает свое... Слушай, помоги мне взобраться на дерево, дай мне револьвер и иди... Вон видишь там ветвистое дерево? Возле самой скалы, его легко потом найдешь...
- А если я не найду на обратном пути эту тропинку? - возразил Климент, отвечая на овладевшее им искушение.
- Как не найдешь? Следы же останутся!
Климент невольно поглядел назад на тропу, по которой они добирались сюда. Действительно, до какого-то места следы были видны, но дальше ветер уже заровнял снег.
- Нет! - вскричал он, испугавшись, что вторично поддается коварному искушению. - Ну-ка бери мешок... Взбирайся мне на спину!
- Это тебе не под силу...
- Взбирайся!..
Он взвалил брата на спину, сделал несколько шагов, покачнулся и вместе с ним повалился в снег. Но собственное решение словно подстегнуло его сообразительность. Он тут же вскочил, скинул с себя широкий офицерский ремень, застегнул его на пряжку и образовавшееся кольцо сунул в руки Косты.
- Перевернись на спину и крепко держись за ремень! - приказал он брату и побежал, потащив его за собой. - Салазки! Настоящие салазки.
И вправду, на спине Коста заскользил по спуску, как салазки, Климент продолжал тащить его, задыхаясь, пошатываясь и все же торжествуя. Несколько раз он останавливался, переводил дыхание и снова продолжал тащить за собой брата.