- А кому же священнодействовать? - изумился убогий попик.
- А пошто священнодействовать? - изумился вместе с ним и мужик и вдруг оставил лукавство: - У пророка Исайи написано: "Не носите больше даров тщетных: курение отвратительно для меня... - говорит Господь. - Новомесячия ваши и праздники ненавидит душа моя: они бремя для меня".
- Написано, да не в твоё измышление, - резко, с надменностью и превосходством сказал другой поп. Он был явно воинственней своего приятеля. - И ничтоже в том написанном ты не выразумел, бо, очи в книгу погружая, разум свой во хлеву оставил.
- Там и разуметь-то нечего, - сказал спокойно мужик. - Господь сам всё изъяснил. "Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей моих, - говорит Он. - Перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетённого, защищайте сироту..." Вот что надобно делать, - усмехнулся кривовато мужик. - А всё прочее - то от лукавого, святые отцы.
- Наумие твоё - сё истинно от лукавого, - восстали на мужика теперь уже оба попа, а третий, убогонький, счёл за лучшее не вмешиваться в этот окаянный спор и потихоньку отошёл в сторону.
Мужик был доволен, что задел попов за живое. Глядя, как они ерепенятся перед ним, снисходительно посмеивался, молчал, слушал, видно было, выжидал, выискивая в поповских словах что-нибудь такое, что можно было бы обратить против них же самих. Но попы оказались тоже дошлыми и не без царя в голове. Особенно второй, который поначалу молчал. Теперь он яро выговаривал мужику:
- Не мни, бедник, что истину носишь в себе и пречистый свет откровения, сошедший на тя от Превышнего! Не истина то и не свет, а ересь, и пагуба, и тлен душевный. Были уж, ведаем их, что метили книги святые, яко костари метят кости, дабы вынуть обманом счастливый жеребий. Так костари обманывают иных, те же обманывали самих себя, ибо мнили, презренные, что, предоставив дождю омывать своё тело, повсегда будут чистыми и без мыльни. И тако убо вознеслись, тако убо возгордились в прокажённом своём наумии, что учали отвергати не токмо Святую соборную и апостольскую Церковь, святые книги и образа, но и на самого Христа, Спасителя нашего, воздвиглись в своём развратном поползновении! Не признавали Его равным Богу Отцу, тело и кровь Его нарекали простым хлебом и вином.
Мужик - по лицу было видно, по его ушедшей глубоко в глаза смешливости - держался своего, но помалкивал: попы попались уж больно зубастые, убеждённые и спор повели так коварно, что ухо нужно было держать остро, тем более что к ним уже начали прислушиваться и другие, стали обступать их, а среди этих других могли оказаться не только праздные слушатели.
- Вот и ты, от ветра главы своей, поползнулся в тот разврат и слагаешь словесы неприязненны... Ишь, рожу свою охмыляешь! Священнодействовать тебе почто?! И причащение Святых Таин - почто?! И покаяние?!
- Покаяние - по грехам, - спокойно, с давнишней продуманностью сказал мужик. - А на безгрешье пошто покаяние? Нешто Господу любезней зло с покаянием, неже добро без покаяния? Перестаньте творить зло, везде говорит Господь, омойтесь, очиститесь, но нигде: творите, но кайтесь! Написано: "И изыдут творившие добро в воскресение жизни, а творившие зло - в воскресение осуждения!"
- Написано: "И како человеку быти правым пред Богом, и како быти чистым рождённому женщиной?" - ни на пядь не отступали попы.
- Добро и есть очищение, - стоял на своём мужик, - и спасение, и покаяние.
- Мняшеся творящим добро, како убо можешь веровати, что истинно творишь добро, не ведая, что есть истинное добро и каково его существо и каково происхожденье? Написано: "Всякое деяние доброе, и всякий дар совершенный нисходит свыше!"
Мужик не отвечал, молчал с тем особым достоинством, в котором угадывалось твёрдое сознание своей правоты, которую он не осмеливался или ещё не умел доказывать. А попы не унимались, чуя, что одолевают его:
- Если же чаешь дерзновенно утвердити себя мудростию и посягаешь постичи непостижимое, то убо и тем творишь грех, занеже писано: мудрость мира сего есть безумие пред Богом и Он уловляет мудрых в лукавстве их.
- Отверзи ся от греховного своего наумия и не преставай помнити, что Церковь Святая и ея служители пекутся о душе твоей и своя души полагают за тя, а в Судный день, более чем ты сам, должны держати ответ за тя.
...Поодаль от этих спорщиков, шагах в пяти-шести, - другая кучка людей. Тут разговор мирный, спокойный. Старый монах, похожий на ветхозаветного иерусалимского жреца, длиннобородый, сивый, с мудрым, суровопроницательным взглядом, терпеливо, просто, доходчиво и в то же время очень искусно приводит окружившим его мужикам доказательство таинству Святой Троицы:
- Когда восхоте Бог сотворити Адама, рече: сотворим человека по образу нашему и подобию. Почто рече: сотворим, но не сотворю? - Взгляд его выбирает одного из мужиков, терпеливо, благожелательно замирает на нём. Мужик долго и добросовестно думает, корча лицо от мучительной тягости мыслей, наконец сдаётся, рот его начинает расплываться в виноватой, беспомощной улыбке. - Того ради рече, - продолжает монах, как бы приходя мужику на помощь, - что не едино лицо божества есть, но трисоставно. А что по образу, а не по образам, - значит, едино существо являет Святая Троица.
Неклепистый мужик, да и все остальные, окружившие монаха, лишь поражённо плямкнули губами.
- Сотворим, рече, человека... Кому глаголет? - Монах на мгновение задумался, словно и сам не знал ответа. - Не явственно ли есть, что ко единородному сыну и слову своему рече, и Святому Духу. Еретицы же отвещают: несть, сам собе Бог рек, бо никого же иного тогда не было. Но разве не глупы их словеса? Кый убо зодчий, или древодел, или усмарь над сосудом или над коим зданием, седя един, без помощников, глаголет сам к себе: сотворим сосуд, или сотворим орало, или утвердим усмы, а не молча ли своё дело соделает? И паки бесстыдствует еретик и рече, что ко ангелам глаголет Бог.
Монах спокойно оглядел своих слушателей, спокойно, совсем без назидательности сказал:
- Аще бы глаголал ко ангелам, то не было бы писано, что Бог сотворил человека по образу и подобию Божию, но не по подобию и по образу ангельскому.
- Гораздо ты всё изъяснил, святой отец, - после долгого раздумчиво-почтительного молчания сказал один из слушавших. - Внятно и бесхитростно... Так бы и учили и пользовали нас повсегда - простым, скромным словом, без любомудрствия. Так нет же, всё более по-книжному учите, изощрённо, невразумительно... Отсюда и ересь, и шатание в людях.
- Також и закону Божьему наставляете - будто носом, как щенят, в проказу тычете: не убий, не укради, лжи послух не буди! - сказал другой. - А человек - не щенок... Ты ему доведи, растолкуй, в душу ему вложи, в разум его косный, пошто же Господь так нарицал: не убий, не укради?!
- Ежели тебе потребно сие доводить, так паче камень тебе на выю да в воду тя, - сказал сурово монах.
- Э нет, святой отец, то ты по-земному, по-людски толкуешь Божий закон. Так и я могу: для того ни сан, ни книги святые не потребны. Дьяк по судебнику ещё шибче растолкует! А ты мне доведи иначе, так, как тот закон разумел сам Господь. Ты - служитель, ты стоишь посреди человека и Господа, на тебя нисходит Его благодать и святое Его откровение, - вот и доведи! Пошто Господь говорит: не убий, не укради? Пото ли, что пристав меня в тюрьму вкинет, иль пото, что в Судный день мне будет уготована страшная кара? А буде, и не пото вовсе? Ежели я не боюсь ни тюрьмы, ни Страшного Суда? Стало быть, тогда и закон мне не писан?! Я могу и убить и украсть?!
- Приточник нарицает, - с прежней суровостью ответил монах, - таковы пути всякого, кто алчет чужого добра: оно отнимает жизнь у завладевшего им.
- А мне и жизнь не дорога! - рубанул мужик.
- То уж дурость! - с весёлым порицанием сказал кто-то за его спиной и с балагурливой покладистостью прибавил: - Про не убий, не укради - ясно! Чего туг доводить?! А вот пошто: не желай жены чужой? Вот что доведи, святой отец.
- Да так доведи, - присказал ещё чей-то задорный голос, - чтоб не желалось её, проклятой, жены-то чужой! А то ве́ди желается, святой отец, ох как желается! Верно, братцы?
- Ишо как! - загалдели задетые за живое мужики. - Чужая - она ж лебёдушка!
- В чужую, сказывают, дьявол ложку мёду своего дьявольского кладёт!
- Иной раз спасу нет, как хочется того мёду отведать!
- И како, отведывали? - спросил с холодным любопытством монах, но в его щурких глазах, обращённых на мужиков, мелькнула плутовская искорка.
- Да было, чего греха таить, - опять загалдели мужики.
- И паче сладок тот мёд? - допытывался монах. - Слаще, неже в собственной медуше?
- Сперва будто и слаще - с уторопки. А распробуешь - такой же, как и свой, - искренне и весело сознался тот самый мужик, который и затеял весь этот разговор. - Всего-то и дива, что грех на душу. Баба, она так уж и есть баба: что та, что другая, что третья - всё едино!
- Э, нет, не скажи! - возразили ему. - Сусло одно, а пиво разное.
- Да никакое не разное! В разную посуду разлито. Толико и всего!