Среди бумаг оказалась копия завещания Филиппа, а также довольно длинное письмо, адресованное мне; судя по дате, он написал его два месяца назад. В начале письма Филипп сетовал на краткость человеческого бытия, по законам которого даже люди, живущие "тихо, размеренно и осторожно", смертны. И нужно все заранее предусматривать. Он просил меня стать опекуном Уилмэй, но при этом не оставил никаких подробных указаний, кроме нескольких самого общего характера. Одно из них касалось места ее жительства (я уже и сам пришел к этой мысли): девочка должна поселиться у миссис Энтерланд. Он также оговаривал, что, даже если придется ограничить свободу девочки, все же следует позволить ей развиваться так, как она сама сочтет нужным. В заключение он кое-что сообщил мне о матери Уилмэй. В девичестве ее звали Уилмэй Форланд, она умерла вскоре после рождения дочери. Он писал:
"…Это была самая лучшая женщина на свете, и, я думаю, одна из самых красивых. Я не заказал ее портрета, а фотографироваться мы оба не любили. Да и какое это имеет значение! Ведь я навсегда сохранил в сердце ее образ. Когда Уилмэй повзрослеет, ты узнаешь, как выглядела ее мать…"
Он сообщал, что после его смерти у девочки не окажется близких родственников. Впрочем, есть один - брат ее матери. Его зовут Чарльз Форланд. Вот что о нем писал Филипп:
"Прежде чем я появился в ее жизни, семья жила бедно. Чарльз пристрастился к алкоголю и уже растранжирил свой собственный скромный капитал, и даже большую часть денег своей сестры, и продолжал время от времени выпрашивать у нее деньги. Но этих денег ему надолго не хватало. В конце концов сестра перестала ему помогать. Когда появился я, все изменилось, потому что я стал выписывать ему чеки. И чем больше я богател, тем большие суммы он получал. Выписывая чеки, я позволял ему жить, как ему хочется, чтобы он не беспокоил сестру. Это было условием сделки: воздержаться от встреч с моей женой и дочерью и приходить только ко мне по тем дням, когда я приглашу его за очередным чеком. Я платил ему за то, чтобы он не нарушал спокойствия нашей семьи, и мне казалось, что его это устраивало тоже. В последний раз я видел его три года назад. Он приехал в Синден, чтобы получить от меня очередную сумму, почему-то потребовав на этот раз увеличить ее. Его объяснение меня потрясло: он предчувствовал, что скоро умрет от пьянства. Я дал ему все, что он просил. С тех пор я не видел его, и, возможно, его нет в живых. Если бы он был жив, он явился бы ко мне за деньгами. Я всегда недоумевал, как два таких разных человека могут оказаться братом и сестрой, но такое случается. Он так и не видел моей дочери, и она не знает о его существовании. Думаю, лучше ей и не знать о нем. Если он появится… но этого не может быть, потому что за три года он не обращался ко мне ни разу, что равносильно свидетельству о смерти. Он, в сущности, шантажировал меня за обещание не приставать к моей жене и дочери; он никогда в жизни не работал, а под конец стал вообще непереносим. Но и в нем были привлекательные черты: он красивый парень, прекрасный рассказчик, а по-своему даже неглупый. В общем, он не лишен обаяния".
Я перечитал это письмо дважды. Просмотрел и другие бумаги. В пять часов утра я услышал шаги сверху, и доктор Ингволд спустился в библиотеку. Это значило, что я могу пойти поспать.
Глава VI
Я крайне измучился и не ожидал, что смогу уснуть, - но заснул мгновенно. Два часа я проспал как убитый и внезапно проснулся. Я услышал голос Уилмэй: она громко звала меня. Оказалось, мне это только почудилось или приснилось. Во всяком случае, я больше не мог сомкнуть глаз и встал.
Уилмэй все еще не вернулась. Доктор завтракал, и я присоединился к нему. Впервые он казался озадаченным. Мы послали за миссис Блэйд. Она указала нам несколько мест, куда Уилмэй любила ходить и где скорее всего могла находиться сейчас. Я решил, что мы поищем сначала там. Миссис Блэйд согласилась. Как и доктор, она начала беспокоиться. Бедная женщина не спала всю ночь и выглядела совершенно измученной.
Между тем утро выдалось великолепное: светило яркое солнце, дул легкий прохладный ветерок, и природа казалось такой прекрасной, как будто никто в мире не умирал и не страдал. Мы с доктором решили идти сначала к лесопитомнику, расположенному на гребне невысокого холма неподалеку от Синдена. Он направился к одной стороне гребня, а я к другой. Вскоре мы уже не видели друг друга, но могли перекликаться.
Я шел по извилистой песчаной тропинке. За первым же поворотом поиски закончились: навстречу по этой же тропе спускалась Уилмэй. Она несла большой букет диких роз, перевязанный лентой, которой она обычно украшала волосы. Толстый слой пыли лежал на ее маленьких кожаных туфельках, а руки были исцарапаны колючками ежевики. Ее лицо было бледно, но она улыбнулась, увидев меня, и назвала по имени.
- Уилмэй, - радостно воскликнул я, - бедная девочка! Наконец-то ты нашлась.
- Я шла домой, - сказала она.
- Мы очень беспокоились.
- Да, я об этом знала. Я бы не зашла так далеко, но мне нужно было прийти в себя. Потому и пришла сюда, где тихо и никого нет. Я больше так не буду.
- Все в порядке, детка. А теперь пойдем домой. Ты устала?
- Не очень. Я немного поспала, но взошло солнце и разбудило меня. Тогда я нарвала цветов. - Она протянула мне букет.
- Они прекрасны, - сказал я.
Она вложила букет в мою руку.
- Я хочу, чтобы вы отнесли их папе вместе с моей любовью. Я не увижу его больше никогда. Никогда… - Она говорила задумчиво и печально, но голос у нее не дрожал. Думаю что она просто заставила себя держаться из опасения расстроить нас.
Мы прошли несколько шагов, и я уже собрался сообщить ей, что доктор идет к нам навстречу с другой стороны склона, как вдруг она сказала:
- Эдвард, помогите мне!
Я подхватил ее в тот момент, когда она потеряла сознание, и уложил на траву. Я громко позвал доктора, и через минуту он уже присоединился к нам. Он склонился над Уилмэй и вскоре привел ее в чувство. Когда Уилмэй открыла глаза, она удивилась, увидев его.
- Я думала, это Эдвард, - сказала она.
- Я здесь.
- Вы меня извините, теперь я могу идти.
Но мы не позволили ей идти, и остальную часть пути я нес ее на руках.
* * *
Ближе к полудню приехала Берта, и я несказанно обрадовался ей. Она оставила свои светские обязанности, что само по себе было большой жертвой с ее стороны, но она оказалась готовой и к другим жертвам ради Уилмэй. Известие о смерти Филиппа она выдержала с большим самообладанием. Гораздо эмоциональнее она отнеслась к известию о том, что Уилмэй блуждала по лесопосадкам, "где не было никого". Оставшуюся часть дня она не разлучалась с Уилмэй, а после похорон Филиппа решила вообще завершить светский сезон в Лондоне и увезла Уилмэй за границу, к морю. Уилмэй полюбила Берту и не решилась противиться ее воле. Они пробыли всю зиму за границей, я на некоторое время составил им компанию, но вскоре вернулся в Лондон.
Молодость со временем забывает утраты и заново обретает силу, бодрость духа и ощущение радости бытия. Уилмэй вернулась в прежнее состояние, смотрела на жизнь яркими синими глазами, каталась на пони, училась плавать и даже фехтовать. Раньше она не интересовалась французским языком, однако теперь болтала на нем, причем весьма бегло.
- Сейчас она в переходном возрасте, - говорила мне иногда Берта. - Но со временем я начну подумывать о… - Берта делала многозначительную паузу. - Красота, четыре тысячи фунтов годового дохода и самая ласковая душа на свете. Она должна сделать хорошую партию.
- Тебе бы на аукционе работать, - заметил я. - Но имей в виду: в характере Уилмэй нет ничего светского.
- У меня тоже нет, - парировала Берта. - Зато у нее много здравого смысла.
- Подожди, по крайней мере, пока она подрастет.
- Разумеется, я ни словечка ей не скажу до той поры, господин опекун.
- Во всяком случае, я не хотел бы - когда придет время, - чтобы, пускай самая блестящая, какая-то партия была ей навязана.
- Ты ничего не понимаешь, - вздыхала моя сестра, - да и ребенку нет еще шестнадцати. Так что пока не забивай свою опекунскую голову подобными проблемами.
Шестнадцатый день рождения Уилмэй мы отмечали вместе в доме Берты. Нас было трое, и больше не было никого. Много раз нам доводилось обедать втроем, но этим вечером впервые все было иначе - совсем иначе.
Глава VII
- Миссис Энтерланд сейчас спустится, - сказал Картер, распахивая передо мной дверь гостиной.
Картер и миссис Блэйд служили теперь в доме моей сестры. Картер - дворецким, а миссис Блэйд - горничной Уилмэй и одновременно домоправительницей и экономкой. К тому же она времени от времени исполняла доверительные поручения моей сестры. Берта считала ее настоящим сокровищем.
Я провел несколько минут в гостиной, заставленной уймой модных вещей, как старинных, так и современных, и как две капли воды похожей на все остальные гостиные предместья Мейфэр.
Появилась Берта. У нее был таинственный вид, словно она была чем-то очень довольна, что было истинной правдой. Выглядела она гораздо моложе тридцати пяти, что, увы, было неправдой. Она ласково потрепала меня по щеке, поцеловала и воскликнула:
- Эдвард, у нас для тебя есть сюрприз!
- Неужели? - отозвался я. - Тогда, конечно, тебе не нужно приносить извинения.
- Ну уж и не подождать минуточку. Все стало известно только в последний момент. Ну вот, чуть не выдала секрет.
- Выдавай уж. Ты не успокоишься, пока не выложишь все. Между прочим, ненавижу всякие сюрпризы. Какой-нибудь чертик выскакивает из коробки - хлоп! - и все смеются. На мой вкус, все это пошло.
- Но этот сюрприз совсем другой. Он красивый!
- Ладно уж, посмотрим. Ну а как Уилмэй? Где она?