- Ах, как я люблю вас, милейший князь. Поверьте, нет ничего на свете, чего бы я не доверил вам. Мой разговор с вами о моей миссии по воле императрицы в Вене - тому доказательство. Открою же я вам и другую тайну. На сей раз - еще более конфиденциальную: скоро будет война. С ними, французами? О нет. На сей раз - со Швециею: нам нужна ее Финляндия. И Наполеон дал нашему государю в этом смысле карт-бланш. Так что, князь, не сегодня завтра вы вновь обнаружите себя на военном театре. А я уж, поверьте, замолвлю за вас: чтобы поручили вам дело в полном соответствии с вашими блестящими способностями.
- Так, выходит, советуете выслать княгине деньги?
- Вы правильно поняли меня, - обрадовался посол. - И не медлите. Помните о том, что я доверил вам. Во мне вы всегда найдете друга.
Беседа с Багратионом так утомила старого дипломата, что он захотел тут же прилечь и часок-другой соснуть. Однако пересилил себя и подсел к бюро. Взял чистый лист и со всею тщательностью вывел на нем:
"Ваше императорское величество императрица Мария Федоровна! Умоляю вас выразить от меня ее высочеству великой княжне Екатерине Павловне мое крайнее огорчение в том, что она до сих пор не почтила меня ни одной строчкой, между тем как князь Багратион получил от нее, как он мне сам говорил, уже три письма…"
Не правда ли, чем-то напоминает донос?
Но что вы, как можно! Князь Куракин оскорбился бы смертельно, узнай об этом предположении. То ж крайнее выражение преданности и самой что ни на есть верноподданнической любви.
Другой, человеческой, душевной любви сей князь, неженатый, но имевший заместо семьи кучу внебрачных сыновей и дочерей, просто не знал. Не дано было.
Глава шестнадцатая
Финские сани с длинными полозьями остановились возле древнего королевского замка времен Эрика Четырнадцатого. Молодой штабс-ротмистр лейб-гусарского полка, выскочив из них, бросился к дверям.
Гусару было не более двадцати трех лет, и его круглое, с едва пробившимися усиками лицо излучало высшую степень гордости. Еще бы, не прошло и полутора годов, как он зачислился в действующую армию, а уже с двумя крестами на шее и с двумя на красном ментике!
- Простите, - обратился он с ходу к какому-то офицеру, выходившему из замка, - не будете ли вы столь любезны указать мне, где сыскать начальника двадцать первой дивизии?
- Князя Багратиона? - переспросил офицер. - Он в доме губернатора. Нынче там будет бал, потому их сиятельству угодно убедиться самому, все ли приготовлено в должном виде.
"Чепуха какая-то! - вновь уселся в сани гусарский штабс-ротмистр. - Явно поручик принял меня за мальчишку и посмеялся надо мною. Ежели бы я так не спешил, непременно потребовал бы у этого нахала удовлетворения. Князь Багратион - и губернаторский бал! Что может быть нелепее и глупее, когда здесь, среди финских хладных скал, гремит суровая война?"
В обществе двух-трех русских офицеров и губернатора города Або Петр Иванович действительно оказался в зале. Он медленно ходил вдоль стены, на которой были развешаны картины в тяжелых золотых рамах, и останавливался то у одного, то у другого полотна.
Иногда, заинтересовавшись работой художника, он то отходил от холста на несколько шагов, чтобы сразу охватить запечатленный сюжет, то, напротив, приближался вплотную и тогда, верно, силился проникнуть в секреты техники живописца. Так обычно знакомятся с картинами те, кто сам не лишен художнического дара и кто каждую встречу с произведениями искусства воспринимает как возможность обогатить свой собственный опыт.
Неожиданно князь повернул голову с шапкою черных, слегка вьющихся волос в сторону вошедшего:
- Давыдов, ты ли, душа моя?
- Так точно, ваше сиятельство! Вернулся из отпуска и вот - снова в вашем распоряжении. Какие, Петр Иванович, будут ваши приказания?
- Сразу - и приказания? - Глаза Багратиона вспыхнули сотнями искр. - Чай, спешил сюда из Москвы и думал: тут, на берегу Балтийского моря, средь океана диких лесов - невиданные сражения, а я, гусар, дескать, едва расстался с угаром московских увеселений. Разве не так? А приехал - у нас у самих бал за балом. Да-с. Так что первый приказ вам, господин штабс-ротмистр: к вечеру быть в зале в парадной форме.
Весь вечер из головы не выходили беспокойные мысли. В самом деле, зачем было лететь стремглав в край хмурых лесов, топких болот и глубоких снегов, чтобы кружиться в вальсах и мазурках здесь, когда в Москве подобные увеселения - на нашу, русскую, руку - шумны, роскошны и, сверх того, полны поэзиею. А что же здесь, в Або, небольшом финско-шведском городке, застывшем на самом стыке Финского и Ботнического заливов? Неловко прыгающие под музыку раскрасневшиеся от возбуждения и счастья чухоночки, довольно, впрочем, свеженькие и хорошенькие. Но стоят ли они ружейных выстрелов, ради которых он, штабс-ротмистр Денис Давыдов, уже крещенный огнем под Прейсиш-Эйлау и Фридландом в Восточной Пруссии, покинул шумную первопрестольную российскую столицу? Нет, рано поутру - к князю, и обо всех сомнениях ему, как на духу!
За окнами - серый приполярный сумрак, а Багратион, словно и не ложился со вчерашнего вечера, - одет, как всегда, по полной форме. На столе пред князем - ворох бумаг да карта, которую рассматривает, будто вчерашнюю картину.
- Гляди, Денис Васильевич, - встретил генерал своего адъютанта. - Вот здесь - один клок, тут - другой, еще ниже - третий, - рука Багратиона с северного обреза карты переместилась к западному и скользнула к южному. - Это - клочья моей дивизии, разодранной на части. Причем у каждого клока - своя задача. На севере Раевский и еще напереди его Кульнев ведут жаркие бои. Ближе к нам другие мои отряды несут наблюдательную службу: не появятся ли со стороны самой Швеции подкрепления. Ну а сам я - танцую!
От волнения у Дениса пересохло во рту, и он нервно облизнул губы, тоже склонившись к карте.
- Простите, ваше сиятельство, тогда самый верный маневр - ударить всей силою на Улеаборг! Пока ехал - по всему пути только и слышал в войсках: разбитые финны стекаются к Улеаборгу. Вот туда бы - и раз!
- Вот ты, сорванец, прости меня, ты - стратег. А он, генерал от инфантерии Фридрих Вильгельм фон Буксгевден, кто, по-твоему? То-то и оно, душа моя… Я с ним еще в начале кампании, только перешли пограничный мост в Абборфорсе, - до хрипоты схватился: не версты пройденные станут венцом похода, а сколько неприятелей выведем из строя! Чем быстрее не станет у них армии, тем скорее окончим войну. И тогда все версты, что протопали, - наши. И - уже навечно. Так нет же, Денис Васильевич, и теперь сего стратега не убедить в том, что ты, юнец, оценил с ходу. Вот тебе бы и командовать войском, - усмехнулся князь.
В горле совсем пересохло, и Денис сглотнув слюну, решился:
- Петр Иванович, ваше сиятельство, не надо мне командовать войском - сам-один всю жизнь мечтал верхом на коне… Отпустите меня вон туда, где самый дальний ваш клок.
- К Раевскому? - Багратион откинул нависший на лоб смоляной локон. - Обрадовал ты меня, Денис! Я от тебя иного не ждал. Как давеча увидел тебя, угадал: этот не усидит. А и верно, чего на ассамблеях плясать, коли война? Мне, генерал-лейтенанту, командиру дивизии, руки связали, а я тебе, своему адъютанту, их развяжу. Езжай с Богом! А здесь, для танцев, я иного себе помощника сыщу. Вон сколько их, посланных на военный театр по связям да знакомствам - за чинами да адъютантскими аксельбантами с орденами…
Генерал-майор Раевский - черняв, сух телом - удивился, когда увидел пред собою адъютанта Багратиона: - Ты что, Денис, приказ на ретираду привез мне от князя?
- Побойтесь Бога, Николай Николаевич, - засмеялся штабс-ротмистр. - Чтобы Петр Иванович меня с таким донесением да к вам послал? Подмога - другое дело. Принимайте в свои ряды уже обстрелянного и обученного.
Генерал потрепал гусара по плечу:
- Вот это дело - еще один добрый палаш к моим двенадцати пехотным ротам, пяти пушкам и эскадрону конницы!
Денис знал Раевского с детства, как в детстве когда-то получил благословение великого Суворова, сказавшего при всех, указав на мальчугана: "Он выиграет три сражения!" Раевский подобным афоризмом отрока не наградил, хотя, тоже был ласков с ним. А более всего сам Денис, видя в обществе отца таких храбрых воинов, все более укреплялся в своей решимости стать таким же, как они.
Отряд Раевского только что взял Вазу - город на восточном побережье Ботнического залива. Сил для наступления было явно негусто, если бы неприятель вздумал сопротивляться. Но он следовал иной тактике - не нести напрасных потерь в местных боях, а лучше отступить, зато из разрозненных частей сложить увесистый кулак, коим и ударить спустя время по русским.
Однако Раевский так наседал, что, отступая, шведско-финские войска оставляли не только редкие в этих диких местах города, но и несли немалые потери. Так было и здесь, на побережье. Ваза стала большим уроном для врага, и недаром за этот подвиг Раевский получил чин генерал-лейтенанта.
В авангарде доблестного генерала шел отряд Кульнева - четыре роты егерей с одною пушчонкою да парою эскадронов гусар и парою же сотен казаков. Но надо было знать полковника Кульнева, слава о котором уже шла в ту пору по всей русской армии. И Денис Давыдов не сдержался - пустился к нему, на самое острие наступательных действий.
Все говорило о том, что в поселке Калаиоки совсем недавно был бой. Посреди главной площади валялись две или три разбитые конные фуры. В одном месте на снегу сохранились даже черно-бурые следы - там стояло орудие, отложившее на снежном насте пороховую копоть, а рядом остались пятна крови.
Строения, к счастью, не пострадали. В одном из больших домов Давыдов нашел командира отряда.
Кульнев стоял возле плиты и помогал хозяйке что-то готовить.