"Вот же - простой гусар. Всего по чину - подполковник. А какое умение ухватить главное в сей войне! - подумал Багратион. - Отчего ж нашим славным стратегам не войдет в голову сей главный резон: русский народ в нетерпение вошел? Что ж его сзади за кафтан держать и, как малыша-несмышленыша, останавливать: не бери в руки острое и горячее, можешь пораниться. Да хочь дубину дай ему, русскому человеку, в руки, только позволь действовать, как подсказывает ему совесть и честь! А мы - все пятимся и пятимся от врага, словно боимся ему лицо свое показать - задницу подставляем. Вот и Кутузов объявился во главе войска, а все еще не остановлено отступление, начатое Барклаем. Что бы там ни говорили, а по мне хорош и сей гусь, который назван и князем светлейшим, и вождем. Если особого повеления он не получил от государя, чтобы наступать, готов голову свою закласть - тоже приведет Бонапарта в Москву. А ведь одна забота у сего ратного вождя ныне обязана быть, коли его избрал Петербург и сам государь: усмотреть в каждом воине, от нижнего чина до командира, силу, способную противостоять нападению. Иначе говоря - не в себе видеть вождя, а в таких, как подполковник Денис Давыдов, что готов жизнь свою поставить на карту, а врага остановить и обратить вспять!"
- Вот что, Денис. - Багратион протянул руку своему недавнему адъютанту. - Нынче же пойду к светлейшему и изложу ему твои мысли. Правда, надо еще поймать минуту, чтобы заставить его выслушать, а хуже - что-либо подписать. Тяжел он и нерешителен для сих дел - давно с этою его стороною знаком. А все потому, что старый лис. Хитер, как не раз говорил о нем Суворов. Особливо у него, Михайлы Ларионыча, на особом счету тот, кого он подозревает в разделении славы. Уж того он так искусно способен подъесть, словно червь любимое и ненавистное деревцо. Но мы с тобою - из камня. Об нас не токмо червь - сам змий обломает зубы.
Светлейший отдыхал, но тотчас проснулся и вышел навстречу, когда доложили о приезде Багратиона.
- Что у тебя, князь Петр? Аль французы уже подступили к твоей позиции? - Михаил Ларионович зевнул и поскреб рукою грудь под белою, нараспашку, рубахой.
- Ждем гостей всяк момент, ваша светлость. Потому велел день и ночь укреплять позицию.
- Выходит, довольна твоя душенька, что окончили ретираду? Знаю, знаю, как ты сцепился с Барклаем - словно с самим Бонапартом! Наружно-то была твоя правда как человека русского. Да теперь что о том вспоминать? "Пришел Кутузов бить французов". Так, кажись, солдаты говорят? Ну и пусть себе говорят - веру их я, сам видишь, укрепил: отныне будем здесь драться. Ты знаешь, князь, как давеча я отписал государю о выбранной нами здеся позиции? Она, позиция, в которой я остановился при деревне Бородине, доложил я царю, - одна из наилучших, кою только на плоских местах сыскать можно. Слабое место лишь левое крыло - твой, князь Петр, фланг. Одначе, сообщил я государю, у меня там Багратион! А уж он-то, недостатки местности поправит своим искусством. Не ошибся я?
Глянул левым, живым глазом - таким хитрющим, что Багратион отвернул в сторону свой взгляд.
"Мало, что любитель лести - сам льстец отменный, - неприятно подумал Багратион. - Лукав - другого такого не сыскать: будто и похвалил пред государем, а умыл сам руки. Коли провал, то вот он, виновник, что, поставленный на самый главный участок, - не сдюжил, не проявил искусства! Нет, не верю, чтобы он основательно решил драться. Когда объявился он войскам у Царева Займища, вправду солдаты провозгласили: "Пришел Кутузов бить французов". А он возьми да отдай тогда приказ: отступать далее. И сколько уж позиций, удобных для сражения, упустил? Да все будто, одна за другою, казались ему с изъяном. Эта же чем лучше? Нет, что ни говори, и, тут про запас в его голове, какая-либо ловкая хитрость!"
И - точно в воду глядел Багратион - Михайло Ларионович приберег, предусмотрел спасительный ход!
- Государю я, князь, так и написал, - продолжил Кутузов, - дескать, желаю, чтобы неприятель атаковал нас в выбранной нами позиции. Тогда я имею большую надежду к победе. Но ежели он, найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюсь, что должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся.
Словно кипятком обдало Багратиона с ног до головы.
- Так это же что, ваша светлость, опять раком до самой Москвы? - не сдержался он. - А я-то полагал… Да что, я один? Вот граф Ростопчин пишет мне из Москвы…
Багратион выхватил из-за обшлага мундира листок.
- Позволю вам, любезнейший Михаил Ларионыч, сие место зачесть из присланного мне послания графа Федора Васильевича. "Я полагаю, - пишет он, - что вы будете драться, прежде нежели отдадите столицу; если вы будете побиты и подойдете к Москве, я выйду из нее к вам на подпору со ста тысячами вооруженных жителей; если и тогда неудача, то злодеям вместо Москвы один ее пепел достанется".
Пухлая ладонь выскользнула из-под рубахи и протянулась к Багратионовой руке.
- Дай пощупать твой пульс, князь. Во здравии ли ты, чтобы передавать мне такое, хотя бы и от самого московского генерал-губернатора? Да мы все костьми ляжем, а Белокаменной не отдадим! Прав, прав граф Федор Васильевич: чем ни попало вооружим народ и встанем на пути злодеев. Так что видишь, князь, все мы едины в намерениях своих.
- А я, как и те солдаты, что приветствовали вас криками в Царевом Займище, ни минутою не сомневался в вас, нашем вожде, выбранном народом и государем, - произнес Багратион и подумал про себя: "Хочешь меня, Михайло Ларионыч, перелукавить, так не на того напал. Вот и улучил я момент, чтобы мысль Дениса Давыдова ввернуть - самая по разговору удобная минута".
- Говоришь, князь, подполковник тот, что был у тебя в адъютантах, дельный молодец? - спросил светлейший, выслушав Багратиона, и сам за него ответил: - Да, по всему видать: дело говорит. Постоянными набегами на тылы неприятеля расстраивать движение французов - сия мысль, не скрою, соблазнительна. А с другой стороны - и слишком уж дерзка: это, брат, все равно что в пасть волку сунуться. Хоп! - и отхватит серый твоему Давыдову голову вместе с его казачками да гусарами. Что, ай планида командира третьего корпуса генерала Павла Тучкова не дает спать твоему Давыдову? Попал Сей генерал под Валутиной Горою к французам в плен. Вот, гляди, и свидятся там они - генерал да твой подполковник!
По тому, как заиграли скулы на Багратионовом лице, светлейший понял: князь не отступит, пока не добьется своего. А к чему спор, если речь идет о каком-то гусарском офицере да горстке таких же сорвиголов из его батальона?
- Согласен с тобою, князь: давай пошлем твоего протеже в вольницу, в кою он так настойчиво навострился, - сверкнул лукавством целый Кутузова глаз. - Отряди ему полсотни гусар да сотни полторы казаков. Да накажи: пусть сам с ними идет! Будем считать, что диверсия сия как бы для пробы: принесет успех - наречем сие началом партизанства, а сложит голову сей неусидчивый офицер - мало ли их погибает в сей войне? Не сегодня завтра, коли не пронесет, здесь, у Бородина, на тысячи станем считать потери. Да что ж делать - на то и война…
В тот же вечер Багратион призвал к себе Давыдова и сообщил: Кутузов согласился. Правда, скупо распорядился людьми.
- Я бы тебе дал с первого раза три тысячи, ибо сам не люблю ощупью дела делать, - сказал Багратион. - Но лиха беда начало. Докажи, Денис, что затеваем мы предприятие верное, коему суждено будет вскоре разрастись в народную войну. И - береги себя и людей!
- Честью ручаюсь, князь, - ответствовал Денис, - выделенная мне партия будет цела. Для сего нужны только решительность в крутых случаях и неусыпность на привалах и ночлегах. Сии меры, верьте мне, я уже продумал. А что касается замечания светлейшего, чтобы непременно я сам встал во главе отряда, то сие меня не могло не обидеть, признаюсь вам, мой благодетель, как на духу. Я бы, князь, устыдился предложить опасное предприятие кому-либо другому. Впрочем, вам-то сие известно более, чем кому иному.
- Я на тебя надеюсь - об этом помни, когда окажется лихо. Да вот еще что - дарю тебе карту Смоленской губернии. Я сии места уже прошел - теперь тебе по ним в непроницаемой тайности стараться держать движение. И при удобности лишь мне докладывай обо всем, что выпадет тебе на твоем опасном поприще. Ну, с Богом, Денис!
И они обнялись, не ведая о том, что видятся в последний раз.
Глава одиннадцатая
Небольшая бодрая лошадка гнедой масти, пробежав дробною рысью несколько сажен по хорошо укатанному большаку, в Семеновской перешла на спокойный, даже ленивый шаг. Сидевший на ней Кутузов сделал знак сопровождавшим его конвойным казакам остановиться и стал медленно слезать с седла. Один из донцов, уже спрыгнув с коня, тут же подставил под ноги светлейшего специально возимую с собою скамеечку, и Михаил Илларионович грузно опустил на нее отекшие ноги.
- Ну, как ты тут, князь Петр, готов к встрече гостей? - ступил со скамеечки и протянул руку подошедшему Багратиону главнокомандующий. - Ладно, ладно, не докладай, сам вижу: Избы в Семеновской почти подчистую разобрали и флеши строите споро. Но по лицу твоему угадываю, князь: беспокоен ты.
- То не беспокойство, ваша светлость, - твердо ответил Багратион. - То - расчет не в мою, осмелюсь заметить, пользу. Давеча вы мне сказывали: левое крыло изволите исправить искусством. Чьим? Фортификационным? Но все основные укрепления возводятся не на моем, а на правом фланге. Я уже успел там и сам побывать, и отсель, из Семеновской, мне отлично видать, что там строят. Извольте, Михайло Ларионыч, вот труба, взгляните.
Кутузов вздохнул и присел на скамейку. В правой руке - нагайка, одутловатое лицо замерло в неподвижности.