Письмо было такое: "Ваше сиятельство! Вам известно, что я, оставя место адъютанта вашего, столь лестное для моего самолюбия, и вступи в гусарский полк, имел предметом партизанскую службу и по силам лет моих, и по опытности, и, если смею сказать, по отваге моей. Обстоятельства ведут меня по сие время в рядах моих товарищей, где я своей воли не имею и следовательно, не могу ни предпринять, ни исполнить ничего замечательного. Князь! Вы мой единственный благодетель: позвольте мне предстать к вам для объяснения моих намерений: если они будут вам угодны, употребите меня по желанию моему и будьте надежны, что тот, который носил звание адъютанта Багратиона пять лет сряду, тот поддержит честь сию со всею ревностию, какой бедственное положение любезного нашего отечества требует. Денис Давыдов".
Непростые, однако, были эти пять лет адъютантства - не только неотлучно близ стремени известнейшего полководца. В первые же дни службы, едва прибыв на войну в Восточную Пруссию, бросился в сечу и только чудом был спасен казаками. На другой, шведской войне чуть подвернулась возможность поменять штабное бытие на место в строю, - он уже в авангарде Кульнева. Затем лето и осень 1809 года, Задунайские степи. Во всех сражениях той войны с турками Давыдов снова рядом со своим любимым командиром. А когда обстоятельства отрывают Багратиона от Молдавской армии, Денис упрашивает оставить его на военном театре, приписав вновь к кульневскому авангардному отряду.
С первых дней создания Второй Западной армии верный адъютант опять рядом со своим любимым начальником. Да лишь до того самого момента, когда в воздухе запахло новой военной грозою. Тут предстал пред главнокомандующим и изложил свою просьбу: благословите пересесть в седло! Так и оказался с первых дней этой невиданной войны в строю - командиром первого батальона Ахтырского гусарского полка. В составе сего полка дрался под Миром, Романовом, Дашковкою и во всех аванпостных сшибках, до самой Гжати, а теперь - и до Колодного монастыря.
Князь живо вскочил с топчана, что был наспех сколочен из грубых неструганных досок, когда в дверях овина показался знакомый коренастый гусар.
- Денис! Ты ли это, душа моя? Как ни расходятся наши с тобою пути, а ты так и не можешь разойтися со мною.
- Для того и приехал, любезный Петр Иванович, чтобы вновь получить ваше благословение на дело, как всегда, самостоятельное, - произнес Денис.
- Нет, не меняешься ты, ну, нисколечко не переменяешься! - Багратион воскликнул будто бы по-командирски строго, но тут же не сдержался и весело засмеялся. - За то тебя и люблю, душа моя! Помнишь ли сие выражение, уж больно часто произносимое и - что хуже - превозносимое посредственностями: никуда не проситься и ни от чего не отказываться? Ты ж верен лишь второму требованию. Первое же переступаешь и поступаешь верно. Как же иначе можно по-настоящему выполнить свой долг в нашем ремесле, коли не дерзать и не ставить себя в положение наиотчаянное и сверхопасное?
- Благодарю, ваше сиятельство, за то, что поняли меня - с радостью подхватил Денис. - Только так и проявляются герои - в самой сердцевине сечи, там, куда другие не только не напрашиваются, но от чего, напротив, бегут. Я, простите, не о себе с высочайшею похвалою - Кульнева вспомнил.
- Достоин высших похвал Яков Петрович и его геройская смерть. - Голос Багратиона прозвучал приглушенно, как всегда случается, когда вспоминают ушедших, особенно тех, кто был в близких твоих товарищах и сподвижниках. - Первый наш генерал, отдавший жизнь свою за отечество в сей страшной войне. Нам же с тобою был он еще и на редкость родным. А принял Кульнев свою смерть - тут ты прав, - как и должно истинно русскому - героем.
В конце июля все армии наши обошла та жуткая весть, которая и опалила сердца, и одновременно вызвала в них ярость мести: за Кульнева французы должны дорого заплатить!
Армия Багратиона, отступая с тяжелыми боями, шла к Смоленску. А первый пехотный корпус под командованием Витгенштейна, закрывая собою дороги на Петербург, вступил в бой с войсками маршала Удино, направленными Наполеоном для захвата прибалтийских губерний и северной нашей столицы.
Генерал Кульнев командовал арьергардом. Но, имея горячий нрав, не мог он идти лишь в охранении корпуса, а смело вступил в схватку с неприятелем. То была одна из самых дерзких по замыслу и исполнению военных операций первых дней войны. Незаметно перейдя пред рассветом на левый берег Двины, храбрый предводитель арьергарда напал на кавалерийскую бригаду французского генерала Сен-Жени. В результате сражения бригада оказалась разбитой наголову, сам Сен-Жени вместе с сотнею офицеров и солдат попал в плен.
Как и теперь Денису Давыдову, Кульневу довелось вести сражения и в отчих местах, где он родился и провел свое детство.
- Невероятно! - говорил храбрый генерал, обращаясь к своему адъютанту Ивану Нарышкину. - Ты не поверишь, Жанно: мы подъезжаем теперь к Клястицам, где сорок восемь лет назад моя дорогая матушка произвела меня на свет!
- Хороший знак! - бодро отвечал адъютант. - Знать, здесь восходить и новой звезде вашей солдатской славы! Смотрите, как бежит от нас маршал Удино. А ведь за нами - не весь наш корпус. То-то славно мы распушим хваленого Наполеонова полководца!
- Отлично сказано, Жанно! - отозвался Кульнев. - А ну, не отставать, в атаку - марш!
Как когда-то в Финляндии, а затем в Задунайских степях - вихревой натиск! Удино, приняв отряд Кульнева за весь русский корпус, бежал, побросав обозы и пленных.
- Эх, не схватили самого маршала! - не скрывал своего азарта Кульнев. - Была бы бригадному генералу Сен-Жени достойная пара. Вперед, молодцы! Нас ждет новая удача.
Но, как бывало с ним не раз, в горячке боя Кульнев увлекся, и пришлось отходить: Удино наконец понял, что отряд, который он принял за всю армию русских, лишь незначительная сила. Отступать нашим пришлось с боем, огрызаясь огнем и сталью на каждом шагу.
Кульнева торопили:
- Надо спешить, ведите, генерал, своих гусар, дабы мы быстрее оторвались от преследования.
- Нет, друзья, я во главу колонны не встану - бегство не мой удел. В атаке - я впереди. А в отступлений мое место - последним.
Он и двигался так, чтобы никого не потерять, как капитан судна, когда другие уже оказывались в безопасности.
Грохот пушек стоял невыносимый - ядра ложились в гущу людских и конских рядов. Одно из ядер и ударило Кульневу сразу в обе ноги. Кровь потекла ручьем, и сознание вот-вот могло вовсе помутиться. Но чудо-богатырь собрал последние силы и, сорвав с себя ордена, бросил их адъютанту:
- Не хочу доставить французам радости. Пусть не гордятся тем, что убили генерала Кульнева. А по грубому суконному моему мундиру я сойду за простого солдата, кем я, по сути, и был всю мою жизнь…
Последние слова Кульнева передавались из уст в уста. И слова эти возбуждали отвагу и мужество: так всем надо смело драться с французами, а придет смерть, встретить ее достойно!
Теперь вспомнив друга, Багратион и Денис помолчали, отдавая дань тому, кто был и навсегда остался настоящим героем. "Теперь черед наш", - наверное, подумал про себя каждый, и, спустя минуту, Петр Иванович вновь вернулся к делу:
- Твое письмо, Денис, я прочитал. Просишь: хотел предстать для объяснения своих намерений. Изволь, выкладывай, как сие дело себе представляешь. Что за партизанство у тебя на уме?
Багратион кликнул вестового и велел подать чаю. Указал рядом с собою место на топчане, но Денис быстро высмотрел в углу невысокий чурбан и, подкатив его себе под ноги, уселся на нем верхом, словно в седле.
- О каком партизанстве я веду речь? - начал, будто пустился в атаку. - Неприятель идет за нами одним путем, считайте, от границы - к Москве. И путь сей протяжением своим вышел из меры: транспорты жизненного и боевого обеспечения покрывают пространство от Гжати до Смоленска и далее. Между тем обширность определенной части России, лежащей на юге от Московского пути, способствует маневренным изворотам не только отдельных войсковых наших отрядов, но и целых наших армий. Разве не так наша Вторая Западная, предводительствуемая вашим сиятельством, ловко маневрируя сбочь основного движения вражеских войск, то уходила из-под готовившегося удара, то, напротив, сама неожиданно их наносила?
- Ну-ну, продолжай, душа моя! - Глаза Багратиона загорелись неподдельным азартом. - Вижу, недаром послужил ты под моим началом - главное усвоил из моей доктрины: настигать противника там, где он менее всего ждет, и тогда на него - как снег на голову! Но ты, гляжу, из сей тактики и другой сделал вывод: наскоки - мелкими партиями и, главное, не на основные неприятельские силы, а на его коммуникации. Так ведь?
Денис аж вскочил со своего чурбана в азарте и раже.
- В самую точку, ваше сиятельство! - воскликнул он. - Ах, какое для меня удовольствие - с вами говорить: не успею рта раскрыть, как вы уж схватили мою мысль! Ну конечно же - мелкими партиями вдоль каравана, следующего за Наполеоном! И, извернувшись, бить в то место, где нас менее ждут. А мы - неуловимы. Кто ж станет нагонять да преследовать казаков да гусар, к тому же в лесах да и на наших же просторах, куда французам не с руки соваться? Зато появление сих летучих отрядов в глубоком неприятельском тылу - подспорье для поселян. Партизаны на конях, появляющиеся тут и там, ободрят их крепкою надеждой и верой. И тогда уж войсковая наша война обратится воистину в войну народную.