Глава 78
КАЛИСТРАТОВА ХИТРОСТЬ
Утром возле приказчиковой избы сошлось все село. У самых ворот, на телеге стоял большой пузатый бочонок с выбитым днищем да кадушка с огурцами.
Из храма Ильи Пророка показался дородный батюшка Лаврентий в красном подряснике и епитрахиле.
Мужики, недоумевая, расступились, пропуская святого отца к телеге, где его поджидал приказчик.
Батюшка Лаврентий, повернувшись лицом к примолкшей толпе, трижды осенил прихожан крестом, изрек напевно:
- Мир вам, православные. Даруй, господь, пастве своей доброго житья.
- Спаси тебя Христос, батюшка. Осподь не забывает нас и дарует всего понемногу ‑ и горя, и лиха, и винца доброго, хо‑хо, ‑ выкрикнул из толпы пьяненький чернявый мужик.
Калистрат Егорыч погрозил мостовому сторожу кулаком.
- Не встревай, Гаврила, когда святой отец глаголит. Вижу, плохо ты княжье дело сполняешь. Завсегда с сулейкой бродишь, божий храм забыл, псаломщика Паисия бранными словами изобидел, посты не соблюдаешь. Еретик, одним словом.
Приказчик, почтительно поклонившись Лаврентию, взобрался на телегу и заговорил умильно:
- С началом зажинок вас, ребятушки. Хлебушек нонче знатный выдался. Будет с чем матушку зиму зимовать. Так что возрадуемся, сердешные, да по ковшу выпьем винца с зачином.
Мужики озадаченно переглянулись.
- У нас зачин вчера был, Егорыч. Припоздал ты малость, ‑ обмолвился Семейка Назарьев.
- Простите меня, сердешные. Замешкался я на княжьем угодье с бобылями. Подходите к бочонку, ребятушки:
Страдники недоумевали. Сколь не живут, а такой щедрости от скаредного приказчика не видели.
- Неспроста нас черт лысый винцом угощает. Затеял чего‑то, ‑ с сомнением высказал Семейка и завертел головой, выискивая глазами Исая Болотникова. Но того почему‑то среди мужиков не было.
- Чего застыли православные? Пей досуха, чтоб не болело брюхо! весело прокричал обрадованный приказчиковой милостью Гаврила, проталкиваясь к телеге.
Перекрестился, зачерпнул полный ковш, выпил, блаженно крякнул и соленым огурчиком захрустел. Потянулся было снова к бочонку.
- Погодь, сердешный. Вначале всем по едину, ‑ осадил разошедшегося питуха приказчик и шепнул что‑то батюшке Лаврентию на ухо.
Святой отец шагнул в толпу и остановился супротив Семейки Назарьева.
- Осуши винца, сыне божий. Да ниспошлет тебе господь страды благодатной.
Семейка замешкался. Ох, не без хитрого умысла крестьян винцом потчуют. Хоть бы Исай появился. Он бы разгадал приказчикову премудрость и на разум мужиков наставил.
- Чего же ты, сыне? Сие богом перед страдой дозволено. Я тебя благословляю.
Семейка помялся, помялся, да так и пошел к телеге. Куда денешься, когда сам поп тебя крестом осеняет.
Выпил Семейка. А за ним дружно потянулись к бочонку и другие страдники.
"Вот и добро, сердешные. Винцо‑то крепкое, из княжьего подвала. Мигом головушки затуманятся, хе‑хе", ‑ удовлетворенно хмыкал про себя Калистрат Егорыч.
Когда мужики выпили по доброму ковшу, суровые их лица разомлели, языки развязались, и на душе стало полегче. Даже извечные заботы стали уплывать куда‑то в сторону.
После второго ковша Калистрат Егорыч сказал захмелевшим селянам княжье повеление. Мужики было загорланили, недовольно загалдели. Но ядреное винцо сделало свое дело. После третьего захода страдники с песнями повалили на господскую ниву.
- Бога бойтесь, князя чтите! ‑ напутствовал их батюшка Лаврентий, хвативший также чарочку, угодливо поднесенную приказчиком.
- Ловко же ты мужиков объегорил, батюшка, ‑ промолвил приказчику Мокей.
- Покуда бог умишком жалует, сердешный.
- Однако мужики на ниве проветрятся и в ярь войдут. Не сбегут ли на свои загоны? ‑ усомнился челядинец.
- Коли всем селом княжью ниву жать пошли ‑ не сойдут. Грешно мирское слово рушить. А в случае чего ‑ горлопанов в застенок сволокем, сердешный.
Глава 79
ИЛЬЯ РАЗГНЕВАЛСЯ
Дни стояли душные, жаркие. Хоть бы один дождь выпал. И всю эту неделю мужики ходили на постылую боярщину злые, на чем свет браня изворотливого приказчика.
- Прельстил вас вином Калистрат, дурни, ‑ хмуро ронял среди страдников Исай Болотников. Ему тоже пришлось выйти на княжье поле: куда мир ‑ туда и ты ступай. Так приказчик и сказал.
- Не устояли, Парфеныч, ‑ виновато и удрученно разводил руками Семейка Назарьев. ‑ Стосковалась душа до винного ковша. А когда в башку хмель ударит ‑ разум вон вылетает. Вот и облапушил нас, черт лысый.
- Век живу, а такой жатвы не видел. Лютует князь. В других‑то вотчинах мужики по два дня на боярское поле ходят, ‑ вымолвил старый крестьянин.
- Не совсем так, отец. Когда в рати был ‑ многих мужиков о житье‑бытье выспрашивал. По всей Руси теперь крестьянину несладко. Всюду помещики боярщину увеличили. Не зря деревеньки пустуют, ‑ проговорил Иванка, укладывая ровными рядами снопы на скрипучую телегу.
- Оно, может, и так, парень, ‑ вздохнул старый селянин и, поплевав на руки, сызнова начал шаркать косой.
Боярщина боярщиной, но работали мужики споро: торопились к своим загонам.
- Вон как солнышко парит. Рожь вот‑вот осыпаться зачнет, ‑ озабоченно говорил Исай.
Мужики жали рожь, косили горбушами, а девки и бабы крутили тугие перевясла, связывали в снопы, ставили их в суслоны.
Парни и бобыли свозили бабки на телегах на княжье гумно, выкладывали из них высокие скирды.
Когда княжье поле заметно опустело и ржи оставалось убирать всего с десятину, приказчик и Мокей в один из душных знойных вечеров пошли по селу собирать на государя денежную пошлину.
Но в каждой избе встречали приказчика недружелюбно. У мужиков денег не было. Христом богом просили Калистрата Егорыча обождать с пошлиной до покрова дня, когда соберут и обмолотят новый урожай и продадут малость жита на московском торгу.
Приказчик о том и слушать не хотел. Ворчал на крестьян, хлестал плеткой по столу, грозился расправой. Обойдя все село и вернувшись в свой терем почти с пустом, Калистрат Егорыч утром следующего дня, когда мужики дожинали княжье поле, промолвил негодуя.
- Ну, вот что, сердешные. Ежели через три дня не внесете на государя свои алтыны ‑ прикажу батогами пороть. А ежели и это не поможет ‑ начну живность со двора сводить. Так что разумейте.
- У‑у, ирод! ‑ плюнул ему вслед Семейка Назарьев.
Смутно было на душе у мужиков. Жизнь горемычная их так и била со всех сторон, повисла на шее тяжелым жерновом.
В последний день на господской ниве было особенно жарко. Пот солеными струйками бежал по спинам, застилал глаза, разъедал обожженную на солнце кожу.
Исай зачастую поглядывал на небо, наблюдая за пролетавшими птицами, и лицо его становилось все мрачнее и мрачнее. Еще ранним утром приметил он, что заря ‑ багрово‑красная, и дым стелется по земле. А ночью звезды были яркие, сильно мерцали. А теперь вот парит так, что дышать нечем.
Иванка, заметив, что потускнело лицо отца, встревожился.
- Что с тобой, батя?
- Опять что‑то в грудях ломит… Да не в том беда, сынок. Боюсь, к вечеру гроза соберется. А жито вызрело…
- Ты бы отдохнул, батя. А гроза мимо села пройдет, ‑ участливо проговорил Иванка, успокаивая отца.
- Скоро обед, сынок. Под телегой прилягу…
К вечеру, когда мужики усталые пришли в избы, подул ветер вначале тихо и как‑то исподволь, но затем все сильней и порывистей.
На село наползли черные тучи, закрыли полнеба, А ветер все набирал силы, кружил над селом, обрывал на деревьях зеленую листву и вместе с клубами пыла уносил ввысь.
На опустевшей улице стало совсем черно. Отдаленные громовые раскаты приближались к селу. А ветер становился все яростней и неистовей. С крыши Афониной избенки вырвало клочья соломы, взвило вверх. Вскоре эта же участь постигла и другие избы.
Ураганный ветер вырывал с корнями цеплявшиеся за взгорье узловатые сосны и швырял их прямо в озеро.
Мужики с иконами выбегали во двор, истово крестили лбы, обходили избы с образом чудотворца.
Вдруг вблизи, на самой дороге, ослепительно вспыхнула молния. И мощный удар грома потряс все село, и хлынул ливень.
Мужики бросились в избы. В страхе запричитали бабы, испуганно застыли, прижавшись друг к другу, ребятишки.
А ливень все усиливался, не умолкая рокотал гром, сверкали молнии. И все вокруг неистово ревело, стонало, грохотало.
Исай, вцепившись руками в телегу, стоял под поветью. Тоскливо и горестно вздыхал, тряс седой бородой.
И вдруг возле его лаптей заскакали белые горошины.
- Осподи, да что же это! ‑ побледнев лицом, отшатнулся от повети старожилец.
Сплошной белой полосой посыпал на землю град. И шум был его настолько страшен, что старый сеятель опустился на колени.
- Хлеб гибнет! ‑ в отчаянии воскликнул страдник и, прямо без шапки, в одной посконной рубахе, оторвался от повети и побежал вдоль села к своей ниве.
Град больно стегал его по взлохмаченной голове, широкой груди, босым грязным ступням. Но старожилец не замечал ни боли, ни устрашающих вспышек молний.
А вот и нива. О боже! Всю рожь и яровые как серпом срезало. Исай опустился на колени и со слабой надеждой схватил в ладони колосья. Но тотчас поднял скорбные глаза к черному небу.
- За что же ты нас караешь, оспо‑ди‑и…
Исай ткнулся ничком в ниву и навечно утих, упав длинным костистым телом на поникшие, обмякшие, опустошенные градом колосья.