Глава 80
БУНТ
Уныло в селе, печально.
Мужики, понурив головы, бродили по загубленным загонам, а в избах надрывно голосили бабы.
- Вот те и Илья да Никола! Весь год маялись, а прок какой? Помрем теперь с голодухи, братцы, ‑ угрюмо ронял среди мужиков Семейка Назарьев.
- Помрем, Семейка, ‑ вторил ему Карпушка Веденеев. ‑ У меня уж и без того троих деток господь к себе прибрал.
- Чего делать будем, братцы? ‑ вопросил Семейка, обращаясь к поникшим крестьянам.
Но вразумительного ответа так и не последовало. А спросить совета больше не у кого: на погосте теперь почил степенный, башковитый крестьянин.
Исая хоронили всем селом. Страдники ‑ старожильцы, серебряники, новопорядчики и бобыли долго стояли возле могилы, поминая селянина добрыми словами:
- Всю жизнь из рук сохи не выпускал да так на ниве и преставился, голуба, ‑ глухо промолвил белоголовый Акимыч.
- Исай ‑ мужик был праведный. Себя в обиду не давал и умел за мир постоять, ‑ тиская шапку в руках, произнес Пахом Аверьянов.
- От боярских неправд все скоро подохнем, братцы. Исай, почитай, за мир один отдувался. Всем скопом надо против боярщины подниматься, ‑ веско проговорил Семейка Назарьев.
- Верно толкуешь, Семейка. Что ни год ‑ то тяжелее хомут княжий. Мочи нет терпеть.
- Теперь одна дорога ‑ в бега подаваться, хрещеные, на Низ.
Убитая горем Прасковья, обхватила руками деревянный крест, припала к свежему земляному холмику и тихо рыдала. Седые пряди выбились из‑под черного убруса.
Иванка застыл возле могилы в тягостном суровом молчании ‑ угрюмый, насупленный, скорбный.
Возле княжьего гумна собрались мужики с подводами.
Калистрат Егорыч, распахнув на груди суконный опашень, сказал миру:
- Повелел государь наш Андрей Андреевич хлебушек из амбаров выгружать и в Москву отправлять. Кладите на телеги по пять четей и езжайте в белокаменную с богом. Да самопалы с собой прихватите, неровен час…
- Креста на тебе нет, Егорыч. Нам надо побитые хлеба согрести да цепами обмолотить. Хоть последние крохи с нивы собрать, ‑ с возмущением перебил приказчика Семейка.
- Дело‑то спешное у князя, сердешные. Ему хлебушек в Москве надобен.
- Князь может и обождать. У него жита и за десять лет всем селом не приесть, ‑ поддержал Назарьева Иванка.
- Неча попусту языком болтать. Князю лучше знать, когда ему хлеб надобен. Загружайте подводы, мужики, ‑ начал гневаться приказчик.
- Не повезем жито в Москву. Недосуг нам да и кони заморены. Хватит с нас жилы тянуть! ‑ взорвался Семейка, наступая на приказчика.
- Заворачивайте, братцы, коней. Айда на свои загоны! А ты, приказчик, уходи подобру‑поздорову, ‑ выкрикнул Иванка.
Мокей, не дожидаясь решения Калистрата, ожег Семейку Назарьева кнутом и пошел на Болотникова. Иванка отшатнулся ‑ кнут просвистел мимо. Мокей взмахнул в другой раз, но Болотников с такой силой двинул его кулаком, что челядинец рухнул наземь.
- Вяжите бунтовщиков! ‑ тонко и визгливо прокричал Калистрат Егорыч своим дворовым холопам.
Но здесь приказчик переусердствовал. Его окрик еще более раскалил и без того обозленных крестьян.
- Бейте их, братцы! ‑ взревел Семейка.
Разгневанные мужики метнулись навстречу холопам, замелькали кулаками, вымещая на челядинцах с годами накопленную ярость. Особенно досталось Мокею. Поднявшись с земли, он выхватил было саблю, но Болотников успел ударить его в подбородок и вновь повергнуть наземь. Подняв саблю с земли, Иванка далеко забросил ее в лопухи. Мокей с окровавленным лицом поднялся в третий раз, но тут со злобным криком обрушились на него крестьяне.
Иванка с кнутом в руке надвинулся на бесновавшегося приказчика.
- Быть тебе на плахе, звереныш! ‑ осатанело прохрипел Калистрат.
- Это тебе за батю, сатана! ‑ вознегодовал Болотников и полоснул кнутом по спине приказчика.
Калистрат растянулся возле телеги и на все село завизжал от страшной боли. Встать на ноги он уже так и не смог. Испуганно тряся жидкой рыжеватой бородой, на четвереньках пополз в сторону, с ужасом озираясь на разъяренных взбунтовавшихся мужиков.
Мокей с трудом вырвался от селян и бросился наутек. За ним, трусливо втянув головы в плечи, покинули княжье гумно остальные дворовые люди.
Горячий, возбужденный Болотников взобрался на телегу. На него устремились десятки жгучих и отчаянных глаз страдного люда. Закружилась голова, путались мысли, назойливые, вольные, дерзкие…
- Братцы! Всю жизнь мы на князя спину гнули. Хлеб, что лежит в амбарах, нашим соленым потом и кровью полит. В этих сусеках наши труды запрятаны. Князь на Москве ежедень пиры задает. У него столы от снеди ломятся. А мы с голоду подыхаем. В амбарах наше жито. Грузите хлеб на подводы и по избам!
- Верна, Иванка. Айда, мужики, к сусекам!
- Заберем наш хлебушек!
Глава 81
МАМОН И КСЕНИЯ
- Заждался я тебя, сердешный. Бунт в вотчине, ‑ лежа на пуховиках, постанывая, промолвил приказчик.
- Что приключилось, Егорыч?
- Мужики отказались на княжий двор в Москву жито везти. Холопей избили, на меня крамольную руку подняли, а амбары с зерном пограбили и по своим избам хлеб растащили.
- Ну и дела, Егорыч, ‑ изумленно вымолвил пятидесятник. ‑ Кто гиль на селе затеял?
- Поди, сам, смутьянов ведаешь. Старшой‑то подох намедни, так звереныш остался.
- Иванка Болотников?
- Он самый, Ерофеич. Кнутом меня ударил, сиволапый. А вместе с ним Семейка Назарьев горлопанил.
- Так‑так, Егорыч.
Мамон, поглаживая бороду, прошелся по избе, не спрашивая хозяина, налил себе чарку вина из ендовки, выпил и присел на лавку.
- Ивашке теперь не жить, Егорыч. За ним не только бунт, но и другие грехи водятся. За такое воровство князь усмерть забьет.
Приказчик, недоумевая, поднял на пятидесятника голову.
- Не зря я по лесам три недели скитался. На днях семерых беглых мужиков изловил, а одного из ватажки Федьки Берсеня. Отстал он от Федьки и в лесах заплутался. Спрос с него учинил. Поначалу молчал, а потом, когда огнем палить его зачал, заговорил нищеброд. Поведал мне, что сундучок с грамотами Ивашка Болотников с Афонькой выкрали.
- А грамотки кабальные где? ‑ встрепенулся приказчик.
- О грамотках беглому неведомо. Должно, наши смутьяны припрятали… Афонька вернулся в село?
- Вернулся, Мамон Ерофеич. Обрадовал ты меня. Выпей еще чарочку, сердешный, да к пыткам приступай. Ивашку не забудь в железа заковать.
- Не забуду, Егорыч. Ночью схватим, чтобы твои бунташные людишки не видели. Обоих пытать зачну. У меня не отвертятся. Заживо спалю, а правду добуду.
- Кто из беглых тебе о сундучке поведал?
- Евсейка Колпак. Он князю десять рублей задолжал. В верстах трех от Матвеевской заимки его поймали.
- Бортника давно на дыбе растянуть надо. Извечно вокруг его заимки воровские люди шатаются.
- Не миновать ему дыбы, Егорыч. Темный старик и, чую, заодно с разбойной ватагой якшается. Хотел у него девку вчера в село увести. Не вышло. Припрятал Василису, старый пень. Никуда не денешься. Я возле заимки оружных челядинцев оставил. Все будет по‑моему. Старика ‑ на дыбу за лихие дела, а девку ‑ на потеху, хе‑хе… Где у тебя Авдотья прячется?
- Осерчал я на бабу непутевую, Ерофеич. Из‑за ее, дурехи, сундучок выкрали. Не допускаю к себе. На верху с кошками дрыхнет.
- Поотощал я в лесах, Егорыч. Пущай хозяюшка снеди на стол поставит, а уж потом и за пыточные дела примусь.
- Пойду покличу, сердешный. Рад экому гостеньку угодить. Уж чем богаты, ‑ постанывая, промолвил приказчик, поднимаясь с пуховика.
Оставшись в горнице один, Мамон скинул с себя кафтан и остался в легкой кольчуге. Усмехнулся, подумал, хитровато прищурив глаза:
"Придется чарочкой полечить приказчика".
Мамон стянул через голову кольчугу и бросил ее на лавку под киот. Глянул на образа, перекрестился и вдруг сердце его екнуло. Из‑за божницы чуть выставился край темно‑зеленого ларца.
"Уж не тут ли приказчик денежки свои прячет?" ‑ подумал пятидесятник и, воровато оглянувшись на сводчатую дверь, вытянул из‑за киота ларец.
Дрожащими пальцами поднял крышку и, с досадой сплюнув на пол, задвинул ларец на место.
"Проведешь Егорыча. Деньги, поди, в землю закопал, а в шкатулку всего две полушки бросил. Вот хитрец!"
Пятидесятник устало развалился на лавке, пробубнил тихо:
- А ларец‑то на княжий схож…
И вспомнился Мамону давний крымский набег.
В тот день, когда ордынцы ворвались в хоромы, Мамон находился в княжьем саду, возле просторной господской бани с двумя челядинцами. Холопы готовили мыленку для старого больного князя. Готовили щелок и кипятили квас с мятой, в предбаннике на лавках расстилали мягкую кошму, на полу раскидывали пахучее молодое сено. В самой бане лавки покрывали мятой и душистыми травами.
А Мамон тем временем сидел под цветущей развесистой яблоней и скучно зевал, поглядывая на видневшиеся оконца девичьих светелок.
Вдруг на усадьбе раздались встревоженные голоса челядинцев, резкие гортанные выкрики иноверцев и пальба из самопалов.
- Татары‑ы‑ы! ‑ в ужасе разнеслось по усадьбе.
Холопы кинулись от бани к хоромам, а дружинник нерешительно застыл под яблоней, прикидывая, куда ему скрыться от дико орущих, свирепых кочевников.